Поиск Анны

Руна 4

«Тяжела мне здесь берёза,

И ольха меня здесь режет,

Здесь деревья точно ранят,

Ветка каждая дерётся.

Только ветер — мой знакомый,

Только солнце — друг мой прежний

Здесь, в пределах чужеземных

У дверей, мне незнакомых.»

Калевала

Мама Ани говорила, что её называли в часть знаменитой грузинской царицы, умудрившейся повоевать даже с собственным мужем. О ней слагали легенды, будто бы грозная правительница топила любовников в Тереке. Аня подозревала, что баб Нина и слыхом не слыхивала ни о каких грузинских царицах, и все это мама прочла уже учась в институте. Бабушкина же логика была проста: в Советском Союзе имя Тамара было популярным. Впрочем, маму Ани звали не иначе как Тома, убирая неудобно-агрессивную «р».

Тома всегда была против коммунизма. Хотя «против» — это очень сильное слово, означающее некую борьбу. Ничего подобного в ее матери не было. Она могла хоть сотню раз не соглашаться с чем-то — но никогда не высказывала свое мнение. Тем более при отце.

Для своего мужа Тома всегда должна быть идеальной женой. Вовремя готовить вкусный ужин. Улыбаться. Отвечать, когда спрашивают и молчать, когда муж смотрит футбол. Приносить тапочки, когда тот приходит с работы. Аня знала, что ее мать это устраивает. Она была при ком-то, и эта принадлежность делала ее саму кем-то.

Поэтому мама была счастлива с отцом — по крайней мере, так говорила она сама. По ее словам до замужества она была просто никем, серой мышью, пустым местом. А потом вдруг стала не просто кем-то — она гордо носила звание «жена». Аня поняла — счастливой маму делал не сам брак с отцом, а принадлежность к этому статусу. Теперь она могла ощущать себя кем-то, жизнь сразу наполнилась смыслом — выполнять требования мужа, готовить ему, убирать в его доме. А потом живот округлился, и через девять месяцев Тома получила новый статус, сверкающий новенькими боками, словно драгоценная игрушка — статус матери. Тома была на седьмом небе! Теперь она не просто не «никто», она дважды не «никто»!

С детства, если Ане что-то не нравилось и она плакала, мама говорила девочке: «Вот выйдешь замуж — и все у тебя сразу наладится!» Но Анна так никуда и не вышла. Может, поэтому все было настолько дерьмово?

Однажды мама застала Аню за селфхармом. Девочка только недавно открыла новый вид самоутверждения — резать себя, и сейчас она завороженно наблюдала за алыми капельками, которые, словно слезы, катились из свежего пореза. Мама тогда долго кричала.

«Ты пыталась покончить жизнь самоубийством? А ты подумала обо мне? Что сказали бы соседи? Мать довела?!»

Отцу тогда, конечно, ничего не сказали.

Квартира Виталика напоминала склеп, в котором вместо мумий фараонов хоронили носки — вокруг был бардак, свет едва пробивался сквозь зашторенные окна, а запах стоял такой, словно здесь действительно кто-то умер. Анна поморщилась.

— У меня дома еще никогда не была девушка, — покраснев, выдавил Виталик.

— И слава богу, — Анна быстро разулась. — Такой запах не каждая выдержит.

— Можно считать, что это свидание?

— Ты идиот? — Смолина тяжело посмотрела на него.

— У тебя был тяжелый день?

— Ты делаешь успехи, Виталик! С этого и нужно начинать разговор с девушкой. Смотрю, наше общение идет тебе на пользу, глядишь лет через десять ты решишься позвать кого-то на свидание, — Анна брезгливо оттолкнула ногой давно не стиранный носок, валяющиеся посреди комнаты. — Ну, или хотя бы приберешься в квартире.

— Я умгу в стагости девственником… — вздохнул Виталик.

— Ты умрешь гораздо раньше, если прямо сейчас не покажешь мне, что нашел.

Виталик вздохнул и пододвинул к компьютеру второй стул.

— Любуйся своим Светогожденным.

Виталик ткнул мышкой в фото, увеличив его на весь экран.

На экране появилось фото черноволосого бородатого старика в белых одеждах. Длинные волосы обрамляли умиротворенное лицо, по которому сложно было сказать сколько на самом деле лет его владельцу. Особенное внимание привлекали его странно полуприкрытые глаза.

— Он что — слепой?

— Вгожденная глаукома, левый глаз не видит, пгавый — наполовину.

— Имечко он, конечно, выбрал себе пафосно, — заметила Анна. — Откуда он вообще взялся?

— Пгиехал из какой-то захудалой кагельской дегевушки, — пояснил Виталик. — Пытался в Питеге поступить в истогический, но пговалился на вступительных. После этого уехал в Гималаи, учился в Индии и там обгел пгосветление — так пишут. Вегнувшись в Питег стал говогить, что хочет пгивести людей к пгосветлению.

Виталик принялся скролить мышкой страницы в интернете.

— Эй, жеребец, помедленнее!

— Тут ничего интегесного — куча статей и отзывов на газличных гесугсах о Светогожденном, и все исключительно положительные. Смотги, — он ткнул на фото, увеличив его на весь экран. На нем Светорожденный здоровался за руку с солидным мужчиной в костюме.

— Обалдеть, это же Селин! Как он добрался до губернатора?

— Это еще не все, — Виталик щелкал мышкой дальше. Одна за другой на экране появлялись фотографии Светорожденного в компании радостно улыбающихся людей в дорогих костюмах. Генеральный директор «ПетрозаводскСтрой», директор «РыбХоз», «Леса Карелии»…

— А это кто? — Анна ткнула пальцем в следующее фото.

— Судя по инфогмации из дагкнета — один из тех, кто отжал завод по пегеплавке металла у пгежнего владельца.

— Интересная компания!

— У него большие пгивелегии в Кагелии. Его тут любят, — Виталик открыл фото старого баннера, на котором было лицо Светорожденного и фраза «Голосуйте за свет!». — Он балотиговался в мегы гогода в девяносто седьмом.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Но на выбогах он пговалился. Потом долго тгебовал, чтобы его вегования пгизнали официально. Говогил, что гасшифговал послания Ностгадамуса, обещал конец света в 1999 году. Люди вегили, боялись. Но когда ничего не случилось — и его популягность упала. Сейчас он не часто появляется на публике, ведет затвогнический обгаз жизни, — Виталик покосился на Анну. — Ты точно думаешь, что это тот, кто тебе нужен?

Смолина сидела, вытаращив глаза. Все это звучало как абсолютный бред!

— Как это вообще возможно? Полуслепой парень из деревни говорит всем, что обрел просветление — и ему верят? Кто он такой, черт побери? Спаситель человечества?

— Именно так он себя и называет. Он утвегждает, что пгиведет людей к свету.

— Бред какой-то. Таким место в психбольнице, а не на ТВ! Как он смог убедить всех этих людей?

— Ну, по-сути ничего плохого он не делает. Путешествует по мигу с благотвогительными миссиями, восстанавливает леса Кагелии, помогает постгадавшим от гадиации.

— Радиации? — удивилась Смолина. — А это тут при чем?

— В пятидесятых годах на Ладоге пговодили ядегные испытания. До сих пог в некотогых местах повышенная гадиоагтивность, в окгестных дегевнях люди умигают от болезней — гак, тубегкулез, отек легких.

— И что, этот святой исцеляет раковых больных?

Виталик пожал плечами.

— Пишут, что он основал общину «Обитель Гассвета» на бегегу Ладоги, где лечит людей.

— Ну просто агнец божий! — Анна всмотрелась в фотографию Светорожденного. Может, он не тот, кто ей нужен? — И что, вся Карелия его боготворит?

— Почти. Я нашел одну обвинительную статью, но…

— И чего ты молчал?

Виталик пожал плечами.

— Всего одна статья какого-то жугналиста… К тому же стагая, ей больше тгех лет.

Холодок пробежал по позвоночнику Анны. Статье три года? Слишком много страшных событий случилось тогда. Виталик кликнул мышкой, и на мониторе появилась интернет-страница газеты «Слово Петрозаводска».

Статья за авторством журналиста Глеба Листина называлась «Волк в овечьей шкуре». Анна принялась бегать глазами по тексту.

В статье говорилось о пропаже двух карелов — Тойво Роуккулы и Юко Миккоева. Прямым текстом Листин утверждал, что к их исчезновению причастен Светорожденный.

Здесь же было фото журналиста. Со страницы интернет-газеты на Анну смотрел мужчина с умным и слегка отчаянным взглядом. Ему было за тридцать, и во всей его позе чувствовалась надменность, смешанная с некой жертвенностью — Смолина видела такое на плакатах героев войны. Глеб Листин, журналист, который посмел бросить вызов самому Светорожденному. Такие ни перед чем не остановятся.

— Родственники Тойво и Юко заявляли о пропаже? — спросила Анна.

— Да, но милиция ничего не нашла. Они как сквозь землю пговалились, — развел руками Виталик.

— Найди мне адрес родственников.

— Хочешь гасследовать их пропажу? — глаза Виталика загорелись.

— В этом нет ничего веселого, — осадила его Смолина. — Поверь, худшее что может быть в жизни — это искать потеряшку и найти его завернутым в полиэтилен.

Виталик кивнул, но было видно, что он не понимает серьезности дела. Анна записала адрес — оба пропавших были родом из деревни Лахта. Смолина прикинула, что это пару часов езды от города и начала собираться.

— Найди мне фото Лисинцевой. Нужно распечатать.

Вскоре Виталик достал из принтера пахнущий свежей краской лист. На нем счастливая Катя прижимала к себе новорожденную девочку. Здесь они были еще живы. Анна сложила лист и убрала в карман.

— Можно с тобой?

Анна удивленно обернулась.

— А тебе это зачем?

Виталик отвел взгляд и замялся.

— Надоело в интегнете сидеть, а тут целое гасследование… Может, ты и пгава, надо миг посмотгеть.

— Это не тот мир, который стоит увидеть, поверь мне.

— А есть какой-то иной?

Смолина остановилась на пороге. Парень попал в точку. По крайней мере для нее, Анны, другого мира просто нет.

Дорога вилась меж озер и болот, один раз они даже ехали по поросшей соснами косе. Лахта стояла на краю озера, полного небольших островов. На одном из них, размером чуть больше деревенского участка баб Нины, стояла одноэтажная бревенчатая церковь с деревянным крестом на крыше. К островку шел даже не мост — бревна и поддоны, кое-как сколоченные вместе, плавающие среди заросшей тиной воды. Асфальта в этих краях не было, голая земля, которая по весне наверняка превращалась в непроходимое распутье.

— Зачем ты вообще всем этим занимаешься? — спросил Виталик.

— По данным МВД в стране ежегодно пропадает сто восемьдесят тысяч человек. Знаешь, сколько находят? — Виталик помотал головой. — Около 160 тысяч. Куда пропадают остальные — неизвестно. А еще нет никакой статистики по тому, скольких из них находят мертвыми.

— Всех не найдешь.

— За несколько лет в «Anna Search» я вывела из леса тридцать четыре человека. Это капля в море пропавших. Но если бы я не пошла их искать — они пополнили бы списки тех, кто так и остался в лесу.

Из-за поворота показалась Лахта. Анна еще в детстве насмотрелась на такие северные деревушки — пара сотен дворов, часть заброшенные, они ютились меж карельских болот и бескрайних лесов, словно брошенные дети. Во многих деревнях не было асфальтированных дорог, электричества, связи, даже магазинов. Словно голодные нищие, безмолвно запахнувшие двери-рты, почерневшие от дождей дома смотрели на Смолину бездонными окнами. Лахта выглядела так, как и большинство северных деревень — угрюмо и заброшенно.

Меж сиротливых домов одиноко бродил старик. Он тяжело опирался на сучковатую палку и был одет так, как в городе не одевались даже бездомные — Смолина бы не удивилась, если бы узнала что потрепанные штаны и серая штормовка видели еще живые выступления Сталина. Но поразило Анну не это. На куртке старика булавками была пришпилена большая фотография светловолосого юноши и подпись: «Помогите найти внука».

Как только Пинин показался из-за поворота, старик не сводил с него глаз.

— Ну что, детектив, ты готов? — тихо просила Анна Виталика, глядя на старика. Виталик кивнул, но неуверенно. Пинин скрипнул тормозами и машина остановилась.

Старик замер посреди дороги, тяжело опираясь на палку. В его глазах застыли немая мольба и надежда.

Пока Смолина выбиралась из Пинина, она старалась не смотреть на старика. Не нужно было спрашивать его, чтобы понять — он стоит здесь уже давно. Не важно, кто был на этом фото — Тойво или Юко. Важно то, что они пропали больше трёх лет назад. А это значило, что все это время хромой старик брал крючковатую палку, найденную в ближайшем лесу, прикалывал булавками фото внука к драной куртке и выходил на пустую дорогу чтобы… чтобы что? Чего он ждал? Здесь нет людей. Сюда никто не приезжает. Какой безнадеги хлебнул старик, чтобы вот так стоять (Анна почему-то не сомневалась, что он делал так ежедневно), придавленным такой тяжестью, что невозможно распрямить плечи? По каким инстанциям он прошел, чьи пороги обивал, сколько слез пролил, чтобы в итоге понять что все, что он может сделать — это стоять с фотографией сына на пустой улице?

Смолина сглотнула ком в горле и подошла ближе. Внутри ворочалось нечто мокрое и темное, словно ворох осенних листьев, прибитых дождем к земле. Под этим ворохом скрывалась лютая тоска, и нужно было прилагать все усилия, чтобы этот ворох не размело штормом внезапно налетевших чувств.

— Это Юко… или Тойво? — тихо спросила Анна. Старик молчал. В его глазах смешались бездонная печаль и искры надежды, и Смолина поняла: сейчас он спросит, видела ли она их? И она ответит — нет. И для старика рухнет последний мостик надежды, которым являлся показавшийся из-за поворота Пинин. И кто знает, может этот рухнувший мост будет последней каплей, отделяющей разум старика от погружения в бездну отчаяния? Кто знает, не найдут ли его после этого в петле, сделанной из завалявшейся в сарае пеньки? И кто знает — может именно она, Анна, будет являться этой последней каплей.

Виталик тоже вышел из машины, и неуверенно подошел ближе. Старик молча протянул Анне фотографию с надписью: «Вы знали этого мальчика? Посмотрите, пожалуйста! Может, вы что-то о нем слышали?»

С фотографии на Смолину смотрел обычный деревенский парень лет двадцати. На нем была яркая сине-белая куртка с американскими звездами и большой надписью «USA».

— Его звали Тойво, — послышался женский голос сбоку. Анна обернулась.

На пороге соседнего дома с тазом, полным стиранного белья, стояла женщина лет пятидесяти.

— Вы его знали? — спросила Смолина. Старик по-прежнему молчал, только глаза, казалось, поддерживали живой диалог, вопрошая.

— Вся деревня знала, — ответила женщина. — Его и Юко.

— Я приехала сюда чтобы поговорить с их родственниками.

Женщина покачала головой.

— Это вряд ли. Уехали пару лет как. Вот остался только дедушка Тойво, но он вам ничего не скажет — он немой.

Старик сжал крючковатыми, как сухие ветки, пальцами плечо Анны и заглянул ей в глаза. В них она увидела отчаянную мольбу.

Смолина покачала головой.

— Я приехала сюда, чтобы найти их.

В глазах старика что-то оборвалось. Как будто тянулась ниточка и вдруг ее перерезали ударом острого лезвия. Он опустил руку.

— Здесь вы ничего не найдете, — отрезала женщина. — Не надо было приезжать. Только старику память бередить. Дедушка Мир, заходи хоть чай попьешь!

Но старик уже не слышал. Он потерял интерес к Анне и к женщине, развернулся, и медленно побрел по пустой улице, тяжело опираясь на палку.

Женщина спустилась с крыльца и принялась развешивать белье на веревке. Она сильно встряхнула простынь, с которой осыпались капельки воды, после этого накинула ее на веревку и ловко закрепила прищепками.

— Куда они уехали? — спросила Смолина женщину.

— А вам какое дело? — грубо ответила та.

— Мы из организации «Anna Search», занимаемся розыском пропавших…

— Четыре года прошло уже, где вы их найдете-то? С милицией искали, к журналистам обращались — даже статья в «Слове Петрозаводска» выходила — да все бестолку! А вы все ездите, воду мутите! — проворчала женщина. Она нарочито сильно встряхнула очередную простынь, и та издала хлопок. Виталик вздрогнул.

— Поехали отсюда, — шепнул он и взял ее за рукав. Смолина отдернула руку.

— Родственники пропавших оставили адрес? Телефон?

Женщина посмотрела на Анну, как на назойливую муху. И в этом взгляде и в самом ее поведении за наносной агрессией Смолина увидела страх. Местная тетка явно чего-то боялась. Словно в подтверждение этому в окне ее дома за прозрачной тюлью на мгновение мелькнуло лицо с пустым взглядом, чтобы тут же снова скрыться во тьме избы.

— Вы боитесь говорить? — спросила Анна.

Женщина остановилась, Смолина заметила, как напряглись ее плечи. Она ответила тихо, не оборачиваясь:

— А вы бы не боялись? В деревнях и так молодежи нет, а тут еще эта напасть…

— Какая напасть?

Женщина обернулась, и теперь в ее глазах Анна отчетливо увидела страх.

— А то вы не знаете! Секта!

Смолина с Виталиком переглянулись.

— А то ты думала! Заманивают парней, знаешь чем? У них там по десять баб на одного мужика! Тьфу! — женщина с омерзением сплюнула на землю, а потом горячо зашептала. — Разврат сплошной! Вот молодые-то и ведутся! А они их там на органы распиливают, да кишки на елки вешают! Сатанисты проклятые! — женщина перекрестилась.

— Я хочу помочь, — сказала Анна.

— Ты слышала, что я сказала? Они молодых на органы разбирают! Не лезь в это девочка!

— Я уже давно не девочка, — хмуро сказала Смолина. — И не влезть в это я уже не могу. Моя дочь в опасности.

Женщина всплеснула руками.

— Что ж они, молодые дураки, лезут все куда не надо? — на ее глазах выступили слезы. — Я и Сережке-то говорила: ну не лезь ты туда…

— Сережка — это кто? — насторожилась Анна. Женщина осеклась.

— Ты здесь ничего не найдешь. Уезжай лучше.

Женщина заторопилась в дом, обняв рукой пустой таз. Анна заспешила следом.

— Почему уехали родственники пропавших?

— А ты как думаешь? Поняли, что ничего не добьются. А жить здесь уже не могли.

— А деда что же — бгосили? — спросил идущий позади Смолиной, словно тень, Виталик.

— Дедушка Мир сам остался. Да только вот беда — совсем разумом помутился, да от горя онемел. Ходит по улицам, всем бумажку сует про Тойво. А что толку? Кто его здесь видел?

— Куда они уехали?

— Да кто ж знает? — женщина зашла в дом, оставив толку щелку, через которую Анна видела ее тревожное лицо. — После того случая с ними мало кто общался. Страшно. Своих бы детей уберечь.

Женщина уже хотела закрыть дверь, но Анна вставила ногу в проем.

— Как их уберечь, если мы ничего не знаем? — она смотрела в глаза женщине, и та не выдержала взгляд. — Как?

Женщина тяжело вздохнула.

— Ваш? — спросила она и кивнула на Виталика. Тот насупился.

— У меня девочка. Приемная. И я за нее очень боюсь.

— Своих нет? — удивилась женщина. Анна промолчала. Женщина вздохнула и приоткрыла дверь. — Заходите.

Смолина шагнула во тьму дома.