Политология. Курс лекций

§ 1. Менталитет как социально-политическая категория

Процесс обновления российского обществоведения открывает дорогу к изучению новой проблематики, которая ранее либо вообще не считалась актуальной, либо отвергалась из-за несоответствия официальной идеологии и методологии. К этой проблематике и относится менталитет. Изучение менталитета позволяет лучше понять истоки российской государственности, духовности, что имеет огромное значение для процесса возрождения России. Менталитет помогает системному анализу российской действительности, поскольку относится к одному из значительных системообразующих факторов. Его изучение обязывает политиков и политологов больше учитывать в своей деятельности такие факторы, как внутренний мир человека и человеческих объединений, влияние на поведение людей окружающих условий, быта, климата, традиций, религии и других обстоятельств. Без учета менталитета не может быть современной науки управления, менеджмента, в том числе — политического, в основе которого лежат «человеческие отношения». Менталитет — одно из пересечений линий напряженности в поле политики, это одна из проблем современной политологии[381]. Трудно переоценить значение менталитета для политического воспитания молодежи и преподавания социально-политических наук в различных учебных заведениях страны.

В своей публицистической книге «Россия в обвале» один из самых крупных мыслителей и писателей современной России А. Солженицын, отвечая на им же поставленный главный вопрос о причинах столь быстрого падения России и нашей этому несопротивляемости, видит главное в потере «инстинкта государственного существования». Он пишет, что требовательная современность «диктует нам не просто задачу возрождения растерянных ценностей, но куда более сложную задачу построения новой России, еще никогда не бывавшей»[382].

Именно инстинкт государственности является определяющей чертой политического менталитета, приобретающей в современных условиях возрастающую актуальность.

Отечественные политологи и социологи пока еще по традиции проходят мимо целого ряда вопросов, которые отвергались советским обществоведением, таких, например, как влияние на социально-экономические, социально-политические и другие процессы, происходящие в России и в других странах, особенностей народов, коренящихся в глубинах исторической памяти, их самосознания, чувств, характеров, традиций, реакций простых людей, т. е. всего того, что и входит в понятие «менталитет».

Полагать, что у нас имеется хотя бы в зачаточном состоянии современная теория менталитета, тем более — политического, пока преждевременно. Налицо лишь некоторые идеи и подходы. О теории ментальности есть основание говорить лишь применительно к малоизвестным у нас трудам некоторых западноевропейских ученых, преимущественно историков. В их работах немало внимания уделяется понятию «менталитет», хотя четкое и однозначное определение его обнаружить трудно. Дается разное его толкование, однако все же позволяющее говорить о том, что менталитет имеет собственное содержание.

Что касается отечественного социально-политического лексикона, то в нем это понятие употребляется все чаще и чаще, хотя не всегда к месту. К сожалению, определение менталитета есть только в Политологическом словаре (под ред. В.Ф. Халипова) и Энциклопедическом словаре по политологии. Однако эти определения грешат абстрактностью и схематичностью и мало что дают политологии и общественно-политической практике.

Подобное отношение к проблеме менталитета имеет свои причины: менталитет как понятие и отражаемая им реальность не был востребован советским обществоведением, и нет ничего удивительного в том, что по этой проблеме литература отсутствует. Поэтому приходится обращаться к зарубежным источникам, авторы которых уже более трех десятилетий занимаются этой проблематикой.

Первыми во второй половине XX в. к менталитету обратились западноевропейские историки, видимо, ощутившие недостаточность традиционной методологии для более глубокого познания прошлого. В их работах показано отличие ментальности от исторической и политической антропологии, намечены подходы к определению ментальности, объясняются причины актуализации этой проблемы в свете развития современного обществоведения. Так, по мысли Арьеса, современный интерес к ментальности указывает на желание общества вывести на поверхность сознания чувства и представления, которые скрыты в глубинах коллективной памяти[383].

Другой исследователь, Раульф, утверждает, что историки ментальности имеют дело с тремя разными формами человеческого сознания и поведения — категориями мышления, нормами поведения и сферой чувств. Ментальность находится глубже этих форм — это некая предрасположенность, внутренняя готовность человека действовать определенным образом, область возможного для него[384]. С точки зрения английского ученого Берка, ментальности свойствен интерес к невысказанному и неосознанному, к практическому разуму и повседневному мышлению[385]. Некоторые авторы отмечают, что в Западной Европе в определенный период ее истории происходило нарастание «арифметической ментальности, склонности людей все читать и учитывать».

Теория ментальности помогает освободиться от вульгарного марксизма и прежде всего — от базисного подхода к человеку, от бледных, абстрактных и безличностных схем экономического детерминизма и классовой структуры общества, «потерявших» органическое единство народа и вместе с ним — реального человека с его историческими корнями, внутренней жизнью и проблемами. Видимо, не случайно Б. Курашвили пришел к мысли о необходимости видеть в обществе не только классические, но и другие классы: человеко-природные и социально-психологические[386].

Понятие «ментальность» исходит из латинского слова mens и из прилагательного mentalis, которое родилось в XIV в. в языке средневековой схоластики. Существительное же mentali возникает через триста лет в Англии. Оно — плод английской философии XVII в., где осталось философским термином. Во Франции (отчасти благодаря Вольтеру) оно проникает в обыденный язык. Правда, к началу XX в. это слово все еще воспринималась как неологизм. В словаре С.И. Ожегова слово «менталитет» называется «книжным» и определяется как «мировосприятие, умонастроение»[387].

Данное определение менталитета, хотя и иллюстрируется примером «менталитет русского народа», недостаточно. Дело здесь не столько в изначальном смысле слова, сколько в сути отражаемых сегодня в нем явлений. Менталитет, не имея четко выраженной логической формы, обладает определенной системностью, отличается как от правосознания, так и от верования. Это совокупность образов и представлений, которыми руководствуются человек или группа людей. Скорее всего, менталитет лежит между двумя формами познания: рациональным и эмоциональным, взаимодействуя как с первым, так и со вторым. Эмоциональное нередко проявляется в религиозной вере. Возможно, этим объясняется такой поражающий обычных людей феномен, когда крупный ученый или рационально мыслящий политик признает себя верующим и соблюдает религиозные обряды. Хорошо известно, что вера не всегда мешает рационально воспринимать действительность, а в ряде случаев помогает этому. Современное обществоведение, в том числе и политическая наука, не все может объяснить, опираясь только на законы общественного развития, игнорируя при этом такие факторы, как рефлексия, элементы иррациональности, то, что изучает феноменология, герменевтика и другие отрасли современных знаний. Как говорил один из героев Ф.М. Достоевского, объясняя свою любовь к жизни, «дороги мне клейкие, распустившиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек. Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь»[388].

В июне 1994 г. историками Российской Академии наук была проведена международная конференция с участием американских ученых. В результате был издан капитальный труд «Менталитет и аграрное развитие России (XIX–XX вв.)». На его первых страницах констатируется, что вся мировая историография вслед за французской школой Анналов несколько десятилетий изучает менталитет различных общностей, и это считается исследовательской задачей первостепенной важности. В материалах конференции дан анализ истории изучения менталитета в зарубежной литературе, обоснован междисциплинарный характер этой категории, подчеркнуто, что исследования менталитета заставили политиков и менеджеров считаться с умственными и духовными факторами в управлении. Некоторые западные исследователи увидели в менталитете феномен, который проявляется в рамках большой временной протяженности и даже консервативно-инерционной силы, что совпадает с известной оценкой К. Маркса обстоятельств, в которых люди сами делают свою историю, и традиции, «которые как кошмар прошлого тяготеют над умами живых». Поскольку конференция проводилась под эгидой историков, в ходе ее работы основное внимание было уделено историческому аспекту исследования менталитета, но обнаруживались и другие подходы, в том числе политологический.

По мнению, высказанному на конференции американским ученым Д. Филдом, менталитет, коренясь в жизни общества, широко распространен в значительной части населения, оказывая непосредственно влияние на политические отношения. При этом «менталитет молчалив: он проявляется скорее в деятельности, чем в речи или в явном представлении»[389].

Известный французский ученый Ф. Бродель связывает менталитет с устойчивыми социальными структурами. Структура, писал он, — это организация, цельность довольно определенного рода отношений между реальностями и социальными массами. Некоторые структуры становятся устойчивыми элементами для бесчисленного количества поколений. Однако все они оказывают и поддержку, и помеху. Как помехи они являются пределами, через которые ни человек, ни человеческий опыт не может пройти. Представьте себе, как трудно вырваться из известных географических рамок, из известной биологической реальности, даже из известных духовных обуз. Ибо ментальные рамки, заключает автор, тоже могут быть тюрьмами времени большой протяженности[390].

Другой специалист по менталитету, Ф.Я. Гуревич, отмечает такую черту менталитета, как инерция, которая является исторической силой исключительного значения. Менталитета изменяются более медленно, чем что-нибудь другое, и их изучение учит, как медленно шествует история[391].

Менталитет, конечно, нельзя рассматривать только в политическом аспекте, относя его к числу политических категорий. Это понятие относится к более широким, интегральным категориям, отражающим взаимосвязь политической и социальной сферы общественной жизни. Исходя из этого, рассматривая менталитет с политологической точки зрения, можно сказать, что он является социально-политической категорией, показывающей, как влияют на политику исторически сложившиеся социально-политические характеристики людей и их традиционные взаимоотношения с политической властью.

Менталитет и ментальность в разнообразных проявлениях нельзя характеризовать, не учитывая естественно-географические, этнические, социально-экономические и культурные детерминанты, влияющие на повседневное поведение людей. Каждая из них по-своему взаимодействует с политической властью, накладывая на это взаимодействие свой особый отпечаток, который власть обязана учитывать, если не хочет крутиться вхолостую или, что того хуже, оторваться от народа и его интересов. А народ, по определению российской Конституции, является единственным источником власти.

Менталитет в современном понимании — это социально-политическая категория, отражение социально-психологического состояния субъекта (народа, нации, народности, социальной группы, человека), которое складывается в результате исторически длительного и достаточно устойчивого воздействия естественно-географических, этнических, социально-экономических и культурных условий проживания субъекта менталитета и проявляется в различных видах деятельности. Складываясь, формируясь, вырабатываясь исторически и генетически, менталитет представляет собой трудно поддающуюся изменениям устойчивую совокупность социально-психологических и духовно-нравственных качеств и черт, взятых в их органической целостности (менталитет россиян, немцев; «новых русских»; бюрократии и др.), определяющих все стороны жизнедеятельности данной общности и составляющих ее индивидов. Он косвенно проявляется в самых разных аспектах образа жизни, в специфике экономических, социальных, политических и других общественных отношений, процессов, в смене поколений и социальном наследовании.

Что касается ментальности, то под ней следует понимать частичное, аспектное проявление менталитета не столько в умонастроении субъекта, сколько в его деятельности, обусловленной менталитетом. Поэтому в обычной жизни чаще приходится иметь дело с ментальностью, нежели с менталитетом, хотя для теоретического анализа важнее последний.

Политический аспект ментальности проявляется в отношении людей к общественному строю, государству, идеологии. Так, видный западный социолог XX в. Л. фон Мизес, подвергая резкой критике американских интеллектуалов и интеллигенцию за их предубеждения против капитализма, говорит об их антикапиталистической ментальности, связывая ее чуть ли не с завистью интеллигенции к тем, кто богаче их. Если это так, то есть основание говорить о ментальности капиталистической, социалистической и др.[392] Применительно к современной России речь может идти о ментальности той и другой направленности.

Анализируя исторические корни российского менталитета в связи с общинностью и соборностью, нельзя не обратить внимание на такие грани русской ментальности, как равенство и социальная справедливость, а также на настороженное отношение к частной собственности и особенное отношение к деньгам и богатству вообще. Социальное неравенство и прежде, и теперь весьма болезненно воспринимается в русской народной ментальности. Известно, что критика социализма была во многом направлена на нарушения социальной справедливости, несовпадение провозглашаемых идеалов с равенством и справедливостью. Именно критика имевшихся в прошлом привилегий у партийно-государственной и другой номенклатуры открыла дорогу некоторым нынешним руководителям нашего государства к власти. И именно восстановленные и во многом приумноженные привилегии подрывают авторитет и уважение к власти. Еще нетерпимее относится народное самосознание к богатству «новых русских», созданному на явном ограблении народа. Российский менталитет никогда не мирился с социальной несправедливостью, не будет он мириться с ней и сейчас. С этим обстоятельством политики и политическая власть обязаны считаться.

§ 2. Менталитет и государство

Один из наиболее сложных вопросов, с которыми столкнулась политика реформирования России, касается собственности на землю. Земельный вопрос в России традиционно имел острый политический аспект. Не потерял он своей политической остроты и в современных условиях. Известно, что ст. 9 Конституции Российской Федерации допускает возможность частной собственности на землю и другие природные ресурсы. Однако практическая реализация этой возможности вызывает возражения Государственной Думы, отражающей мнение широких слоев российских земледельцев, в определенной мере основанное на исторических традициях. В крестьянстве бытовало убеждение, что собственностью может быть только то, что создано личным трудом. Земля, по мнению крестьянина, как и другие природные ресурсы, собственностью быть не может. Крестьянину трудно было понять, почему его, например, наказывают за кражу леса. Можно предположить, что этот вопрос не потерял своей актуальности и для современного россиянина, даже если он никогда не жил в деревне. Ведь он привык считать землю, недра, озера, реки народным, значит, частично и его достоянием. Вряд ли ему доставит удовольствие надпись «частная собственность», ограничивающая доступ к родной природе, которая для российского менталитета имеет куда большее значение, чем для жителя западных стран.

Другой вопрос, имеющий отношение к политическому менталитету, — общинные, а позже — коллективистские начала общественной жизни. В.В. Данилов и В.П. Данилов справедливо утверждают, что «для понимания судеб России в прошлом и настоящем в данном случае можно говорить не только о крестьянстве, но и о всем народе — задача первостепенной важности»[393].

Многие современные источники дают описание различных особенностей российской государственной ментальности, отождествляя ее с вопросом о русской идее и даже с новой государственной идеологией, в чем опять проявляется русская ментальность, поскольку ныне действующая Конституция, предусматривая идеологическое многообразие, утверждает, что никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной. Поистине прав был Н. Бердяев, утверждавший, что Россия — самая безгосударственная и самая бюрократическая страна в мире[394].

В представлении некоторых мыслителей прошлого Россия всегда была политически нерасчленяемым организмом. Так, И.А. Ильин писал: «Россия есть организм природы и духа — и горе тому, кто ее расчленяет! Горе не от нас: мы не мстители и не зовем к мести. Наказание придет само… Горе придет от неизбежных и страшных последствий той слепой затеи, от ее хозяйственных, стратегических, государственных и национально-духовных последствий. Не добром помянут наши потомки этих честолюбцев, этих доктринеров, этих сепаратистов и врагов России и ее духа»[395].

Говоря о российском менталитете, мы далеки от того, чтобы игнорировать Влияние на него западной политической культуры и, следовательно, западного политического менталитета. Как отмечал Г.Г. Дилигенский, Россия — евроазиатская страна географически и политически, но по культуре, национальному менталитету и духовному складу она не принадлежит к азиатскому миру[396]. Может быть, это и так, но в политической самобытности российскому менталитету нельзя отказать. Думается, что Дилигенский не прав, утверждая, что советский строй уничтожил все, что было в менталитете России. Другое дело — причудливость сочетания российского политического менталитета и западной политической культуры, которую можно наблюдать в политической жизни современной России.

Углубляя анализ политического менталитета на российском фоне, необходимо более подробно остановиться на таких составных частях российского менталитета, как упоминавшиеся выше общинность, соборность, государственность и патриотизм. Уже при подходе к первому из этих вопросов возникают некоторые проблемы. Одна из них относится к разграничению общинности и коллективизма.

В прежнем, советском понимании коллектив рассматривался в качестве ячейки социалистического общества, в которую люди объединяются для выполнения определенных функций. Социалистические коллективы имели определенную нормативную базу, главным требованием которой было подчинение личных интересов интересам государства. При этом сами интересы со стороны их содержания и цели определялись партией; т. е. имели ярко выраженное политическое содержание. Такие коллективы обычно создавались сверху и были, по существу, орудиями партийно-государственной власти. Все это вело к тому, что в коллективах терялась личность, т. е. они приобретали безличностный характер. Можно предположить, что это стало одной из причин дискредитации социалистического коллективизма и, следовательно, и самого социализма. Еще Н.А. Бердяев предупреждал, что «коллективизм глубоко противоположен пониманию социализма, как превращения человека из объекта в субъект, он именно имеет тенденцию превращать человеческую личность в объекта»[397].

Коллективизм можно рассматривать как составную часть ментальности, но с приведенными выше оговорками. При этом нельзя утверждать, что у бывших советских граждан совершенно атрофировался коллективизм. Как бы мы ни критиковали сегодня коллективизм прежнего типа, он уже внедрен в сознание нынешнего поколения россиян. Словом, коллективизм нельзя доводить до крайностей, как и индивидуализм. Абсолютизация коллективизма уничтожает суверенитет личности так же, как абсолютизация индивидуализма разрушает общество. Думается, что русский менталитет находил здесь или стремился находить правильное соотношение. Об этом свидетельствуют и многие произведения русской классической литературы, и в особенности произведения Ф.М. Достоевского. Ведь эта проблема по существу своему сводится к альтернативе «быть» или «иметь», т. е. к двум ментальным ориентациям, вокруг которых завязываются сюжеты многих литературно-художественных произведений.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что общинность в русском менталитете была переплетена с понятием «мир». В русском языке это понятие имеет три взаимопересекающихся значения: мир как община, общество («на миру и смерть красна»), мир как состояние между войсками, невойна и Мир как Вселенная, космос. Понятия «война» и «мир» составляют содержание великой эпопеи Л.Н. Толстого. Как отмечал П. Николаев, выступая на конференции «Национальная безопасность России: социальные и духовно-нравственные основы», проведенной в МГУ, «некоторые западные исследователи так интерпретируют основную идею толстовской эпопеи: война объединяет нацию, мир ее разъединяет (порой это относят ко всей русской культуре). Но в трактовке Толстого мир есть не только временное пространство между войнами, отсутствие сражений, а нечто соответствующее форме крестьянского объединения — крестьянская сходка. Война же, по Толстому, есть разъединение людей, высшая конфронтация политического и морального эгоизма и индивидуализма»[398].

Для более глубокого понимания российского политического менталитета необходимо обратиться к такому важному понятию, как «соборность», означающему качество, собирающее людей в единство, но не подавляющее его составляющие, а дающее им возможность развивать свои творческие возможности. Соборность формировалась в течение многих веков в процессе трудовой жизни, в общении между людьми, в том числе и в диалоге с природой.

Соборность является основой религиозных категорий. Поэтому изначально носительницей российской соборности была православная церковь. Понятие «собор» («соборность») имеет двоякий смысл: религиозный и социальный, светский. Оно обозначает объединение людей в духовном смысле, на основе любви к Богу и его истине. Собором называется также главная церковь (Софийский собор, Кельнский собор и др.). Собор может обозначать собрание людей для решения каких-либо важных для каждого случая вопросов. В истории России известны Земские соборы, в созыве которых большая роль принадлежала церкви. В 1612 г. в трудное для России время был созван Земский собор, который взял на себя управление страной; избрал на российский престол династию Романовых, а затем стал представителем российской духовности. Позже Земские соборы созывались государственной властью с целью решения различных вопросов общественной жизни. «Земский собор, — указывает Е. Троицкий, — это не узкопартийный и не фракционный орган, а территориально-корпоративный, воплощающий принцип единства, любви и свободы, т. е. качества, которые нужны всем нормальным людям»[399]. Земством в России называлось местное самоуправление. Вокруг «земской идеи» складывались различные органы и движения, например Земский союз для помощи правительству в снабжении армии, ведущей войну с Германией.

В общинах вырабатывалась веками своеобразная земская демократия, существовали система выборов должностных лиц, строгие правила их отчетности, снятия с должности и т. д. «Община, — писал А.И. Герцен, — спасала русский народ от монгольского варварства и от имперской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хотя и сильно потрясенная, устояла от вмешательства власти, она благополучно дожила до развития социализма в Европе»[400].

Важно отметить, что многие видные русские мыслители, в том числе С.Н. Булгаков и Н.А. Бердяев, разрабатывая русскую идею, много внимания уделяли общественному согласию. С этой Точки зрения представляется глубоко неверным положение вульгаризированного марксизма о борьбе противоположностей как источнике развития. Это положение и раньше смущало думающих сторонников марксизма, ибо, как гласит латинская пословица: «При согласии малые дела растут, при несогласии великие дела разрушаются». Она может быть взята в качестве эпиграфа к разработке современной политической конфликтологии.

Помимо общинности, соборности и религиозности российский менталитет характеризует и такая важная черта, как особое отношение к государственной власти. Назовем ее государственностью. Русская церковь издавна тесно сотрудничала с государством. Традиционно русское православное духовенство и в целом православие всегда поддерживало власть, опираясь на библейское изречение: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога: существующие же власти от Бога установлены»[401]. В свою очередь и государство всегда опиралось на церковь, которая являлась мощным орудием морально-идеологического воздействия на массы. Царь был фактически главой церкви. «Для православного человека вера была своего рода государственной повинностью, а вопрос о том, во что и как ему верить, в последней инстанции решался царем»[402]. Все это не могло не вести к сочетанию в ментальности россиян религиозности и государственности и накладывало определенный отпечаток на российский патриотизм. Для верующего христианина высшими ценностями были Вера, Царь и Отечество.

Государственность в российском менталитете нередко отождествляется с державностью. В наше время часто произносят слова: «За державу обидно». Эти слова, принадлежащие герою одного популярного фильма, выражают важнейшую черту российского политического менталитета.

Историческую ткань российского общества, основу которой составляет российский менталитет, нельзя рассматривать, не затрагивая патриотизм, а последний порой отождествляют с национализмом, который нередко оценивается как явление консервативное, реакционное. Подобные оценки порой применяют и по отношению к патриотизму. Поэтому разграничение патриотизма и национализма представляет определенные трудности. Эти понятия в различных значениях используются в современной идейно-политической борьбе. Достаточно сослаться на абсурдное словосочетание «коммунно-патриоты», которым средства массовой информации пугают обывателя. Левая оппозиция существующему режиму широко использует идею государственного патриотизма.

Патриотизм означает чувство любви (конечно, в сочетании с определенной деятельностью) к своему народу, отечеству, государству. По смыслу он имеет две основы: природную и социальную; последняя предполагает определенные обязанности, долг. «Основной долг благодарности к родителям, расширяясь в своем объеме, но не изменяя своей природе, — писал религиозный философ В. Соловьев, — становится обязанностью по отношению к тем общественным союзам, без которых родители произвели бы только физическое существо, но не смогли бы дать преимуществ достойного, человеческого существования. Ясное сознание своих обязанностей по отношению к отечеству и верное их исполнение образуют добродетель патриотизма…»[403].

Далее Соловьев рассуждал о совпадении патриотизма с благочестием, выводя истинную идею патриотизма из сущности христианского начала: «В силу естественной любви и нравственных обязанностей к своему отечеству полагают его интересы и достоинство главным образом в тех высших благах, которые не разъединяют, а объединяют людей и народы». Исходя из этих позиций, Соловьев осуждал национализм, полагая, что «последовательно теоретического оправдания национализм, как и все отвлеченные начала, не допускает. Практическое значение он отчасти имеет, как знамя дурных народных страстей, особенно в странах с пестрым многонациональным населением»[404].

И в нынешнем понимании патриотизм — не синоним национализма. Последний в европейской интерпретации воспринимался как возведенный в ранг государственной политики эгоизм титульной нации. Когда складывалась Российская империя, основой государственного менталитета был отнюдь не национализм титульной нации, а именно державный патриотизм, что очень важно подчеркнуть. Речь шла не о господстве одной нации, а о семье народов. В советское время державный патриотизм ярко проявился и выдержал испытания на прочность в годы Великой Отечественной войны. Российский державный патриотизм неоднократно в истории России доказывал свою жизненную силу, приводившую в изумление иностранцев.

К сказанному хочется добавить краткое перечисление основных особенностей российского патриотизма: миротворчество, державность, историческая преемственность, национальная осмысленность, социальная ориентированность, просвещенность и духовная наполненность.

В начале нового тысячелетия Россия оказалась перед историческим выбором: идти собственным путем, ориентируясь на свою историю и самобытность, или по той колее, которая была давно проложена западными странами, рассчитывая каждый раз, что ее вытащат на буксире из очередной ямы страны с развитой экономикой. Народам России с ее тысячелетней историей не к лицу быть иждивенцами и социальными эпигонами. Нам нужна была помощь, мы ее получали и были благодарны за нее. Но ни западная, ни китайская модель в чистом виде в России не привьется. У нее свой менталитет, своя судьба, которая, конечно, не противостоит, а органично сочетается с судьбами других народов мира. И чем скорее это будет понято, тем успешнее окажется строительство новой России, а выход россиян из жестокого экономического и политического кризиса, в котором они оказались по вине недальновидных политиков, — легче.