Политология. Курс лекций

§ 1. Политическая жизнь как изменяющийся объект познания

Политика является объектом исследования многих гуманитарных и общественных наук. Правомерно возникает вопрос: в чем же специфика политологии по сравнению с другими многочисленными научными дисциплинами, изучающими политику? Для ответа на этот вопрос следует заметить, что политика как объект науки, помимо рамок собственно политического знания, изучается в границах по крайней мере еще восьми типов обществоведческого знания: философского, социологического, психологического, антропологического, юридического, исторического, культурологического и, наконец, политэкономического. Посмотрим, как расположились эти дисциплины на таком необъятном ландшафте, какой представляет собой политическая жизнь. Философия изучает политику как феномен мирового развития и компонент человеческой цивилизации. Социологию интересует воздействие социальной среды на политическую сферу, к примеру, вопросы взаимодействия подсистем собственности и духовной культуры со сферой властных отношений. Юриспруденция исследует «стыковую» область правовых и государственных норм и институтов. Историю занимают вопросы хронологического сбора и описания эмпирических фактов о развитии политических институтов и идей. Политэкономия исследует производственные отношения и экономические механизмы как материальную основу политической деятельности людей. Психология обращается к тонкой материи психологических механизмов и стереотипов политического поведения людей, тогда как антропология (или этнография) и культурология интересуются соответственно генезисом властных отношений и политическими традициями, ценностями, нормами. Таким образом, в рамках обществознания на сегодняшний день существует около десятка базовых социальных и гуманитарных наук, изучающих под разными углами зрения политические объекты и феномены.

В то же время из этого вовсе нельзя делать вывод о том, что нынешняя весьма дифференцированная система изучения политики существовала всегда. Также довольно трудно было бы давать прогнозы относительно будущего ее состояния и темпов развития, интеграции и дифференциации знания о политике. Политика стала объектом исследовательского интереса и человеческого познания еще в те времена, когда не только общественная наука, но и научная мысль в целом существовала в нерасчлененном, синкретическом состоянии. Если взглянуть на первые исторически известные опыты написания работ на сюжеты, относящиеся к политике, например, индийскую «Артхашастру» (Наставления о пользе) и китайскую «Лунь Юй» (Беседы и высказывания), то без особого труда можно обнаружить переплетение политических проблем с сюжетами, которые сегодня уже традиционно относятся к предметам этики, истории, социальной философии, юриспруденции, а также к сферам религии, теологии и мифологии. Во многом это было обусловлено и тогдашним состоянием развития политических объектов, т. е. властных институтов и отношений, поскольку древняя политика находилась во многом еще в переплетенном с другими формами общения (семейным, экономическим и т. д.) виде, когда свободные жители и община античных Афин, являясь одновременно и «полисом», и «демосом», были еще очень слабо функционально расчленены и автономизированы по ролям и статусам. Это состояние развития политической сферы проявилось в синкретичности и размытости самого предмета и контуров политического знания, еще не отпочковавшегося из лона «праматери наук» философии, а также не отдифференцировавшегося от этического и исторического познания. В Средние века система феодального государства и крепостного господства и в первую очередь иерархия отношений между вассалами и сюзеренами рассматривается и зачастую апологетически оправдывается в рамках теологии и правоведения и, конечно, опять в тех же границах истории и философии.

Эпоха Возрождения и особенно эпоха Просвещения внесли новые коррективы в систему разделения труда и дифференциацию общественного знания, занимавшегося изучением политики. В эту область вторгается политическая экономия, а в самих традиционно изучавших ранее политику сферах обществознания акценты начинают постепенно смещаться с философско-этнических рассуждений (от Платона до Августина) на историко-политические (Макиавелли) или политико-правовые (Монтескье) исследования. В XIX в. семья дисциплин, изучающих политические явления и процессы, дополняется социологией, географией, этнографией (или антропологией) и психологией, а в XX в. — всеми остальными современными науками, находящимися сегодня в общей обойме «политикознания» — от математики, статистики и кибернетики до демографии, биологии и экологии.

Многовековой процесс дифференциации (а затем и интеграции) обществоведческого знания, относящегося к анализу политических феноменов, свидетельствует как о постепенной специализации политической мысли, так и о многократном усложнении содержания и структуры политических институтов, требующих зачастую уже специального изучения лишь одной стороны политических объектов при условии относительного абстрагирования от других аспектов. Так это произошло, к примеру, с социологией, формирование и применение аппарата которой к изучению политического сознания и общественного мнения во многом было обусловлено появлением таких новых институтов и структур, как демократические выборы и плебисциты, избирательные системы и представительные парламенты.

Политика как объект научного исследования имеет множество измерений и плоскостей, поскольку она выступает в качестве одного из главных регуляторов социальных отношений, пронизывая многие другие сферы жизни общества и человека. Всесторонний анализ различных измерений политики обусловливает необходимость в ее междисциплинарном изучении, привлечении потенциала и инструментария всех общественных, гуманитарных, а в ряде случаев даже естественных и технических наук (биология, математика, кибернетика и т. д.). Многие разделы политикознания просто аккумулируют результаты междисциплинарных разработок смежных с политологией разделов обществознания: изучение политических институтов и норм тесно связано с правоведением; политических идеологией и учений — с философией; политических чувств и эмоций — с психологией; политических традиций и ценностей — с культурологией, а вопросы генезиса публичной власти и политики исследуются антропологией и этнографией. Данный список можно было бы продолжать и продолжать. При этом возникает сразу два вопроса: во-первых, а не слишком ли много наук, изучающих политические объекты, во-вторых, в чем же состоит специфика политологии как научной дисциплины? На эти вопросы необходимо дать более или менее определенный ответ.

§ 2. Аспекты политики и предмет политической теории

Вопрос об автономном характере предмета той или иной науки, ее differentia specifica, встает обычно в период отпочкования и институционализации той или иной области знания как особой академической дисциплины. Причем, как правило, проблема эта возникает практически у каждой науки и в каждой стране в определенный момент в рамках своей национальной академической школы. Дискуссию о том, что должна изучать политическая наука, первыми пережили США, где еще в конце XIX в. политология отпочковалась от конституционного права. Затем в первой половине XX в. за Америкой последовала Франция и некоторые другие европейские страны, а уже почти в конце XX столетия дело дошло до СССР и России, когда в конце 80-х — начале 90-х годов в вузах страны стали читаться академические курсы по политологии, а в научных журналах появились публикации о ее предмете, структуре и методах[38].

Итак, можно заключить, что первые диспуты о предмете политологии в большинстве случаев имели отношение к ее самоутверждению и институционализации в качестве самостоятельной научной и учебной дисциплины, т. е. к поиску ее академической идентичности.

Важную роль в изучении вопроса о предмете политологии и в интернационализации ее академического признания сыграл известный Международный коллоквиум по вопросам содержания и структуры политической науки (Париж, 1948 г.), созванный по инициативе ЮНЕСКО. Политологи из различных стран договорились о неком едином международном стандарте в понимании объекта, предметного поля и границ политической науки, согласно которому последняя должна включать в себя следующие основные компоненты: 1) политическую теорию (теорию политики и историю политических идей); 2) публичные (государственные) институты (центральные, региональные и местные; законодательные, исполнительные и судебные), их структуру и функционирование; 3) политическое участие и давление граждан (партии, групповые объединения, общественное мнение); и 4) международные отношения (международные организации и мировая политика)[39]. Таким образом, политологи пошли тогда во многом по пути «суммативного описания» предмета и границ политической науки посредством простого перечисления объектов и сфер, которые, по-видимому, она должна исследовать.

Со временем это привело к достаточно распространенной точке зрения на «суммативное» определение предмета политической науки как совокупности политических объектов и соответствующего комплекса знаний, отражающих ситуацию, когда нет одной политической науки, но есть многие политические науки, а посему «политология это то, что делают политологи»[40]. Такая точка зрения имеет некоторые достоинства. В частности, всегда можно добавить еще один сюжет или раздел к предметному полю политологии в связи с появлением новых политических феноменов и структур, что обеспечивает как бы внешнюю открытость самого познавательного процесса. Другим распространенным аргументом в поддержку этой позиций является утверждение о приобретаемом таким способом целостном и интегральном характере освоения мира политики. Последний, якобы системно и многоаспектно, должен изучаться политической наукой, представляющей собой поэтому междисциплинарный комплекс философских, исторических, социологических, психологических и всех прочих видов знаний о политической жизни.

Но есть и другая, оборотная сторона медали в этом «расширительном» и «интегративном» подходе. Не говоря уже о том, что определения предмета политологии такого типа, как «науки о политике», или же «того, чем занимаются политологи», тавтологичны и релятивны, они скорее затуманивают проблему, а не проясняют ее. Можно сразу же заметить, что они снова возвращают политическую науку в свое первозданно синкретическое лоно обществознания, ставя тем самым под вопрос саму специфическую идентичность и необходимость автономного существования политологии. Ведь зачем вообще нужна еще одна общественная наука как некий эклектический набор из разных областей знаний?

Кроме того, вместо теоретического поиска внутренних связей и объяснения глубинных механизмов и зависимостей политики на передний план выходит задача (сама по себе в отдельности, конечно же, верная) максимально подробного и разнообразного описания различных сторон и явлений политической жизни (психологических и идеологических, институциональных и социокультурных и т. д.), что при отсутствии интегральной концепции непременно приводит к фрагментарному, дескриптивному анализу или же дедуктивному, метафизическому философствованию. К тому же нельзя забывать, что традиционно в научном анализе существует известное различие между «объектом» и «предметом» науки, поскольку последний относится лишь к одному из многих аспектов познаваемого объекта, предполагая тем самым не абстрагирование «всех на свете» законов, а познание лишь какой-либо определенной, специфической группы связей, механизмов и закономерностей. Таким образом, при «интегративном» подходе к определению предмета политологии происходит подмена тезиса, когда «предмет» науки попросту заменяется ее «объектом»[41].

Возможна и другая, более «узкая» и вместе с тем более детальная трактовка предмета политологии, согласно которой помимо других общественных наук, в число интересов которых попадают политические объекты, должна существовать и особая наука, общая теория политики (или «политология» в узком смысле этого слова). Эта специальная теория политики изучает, во-первых, политическую сферу жизни общества и человека не в общем ряду многих прочих объектов (как философия, социология, история и др.), а как единственный и основной объект; во-вторых, не отдельные аспекты политической жизни (психология, правоведение, демография и др.), а как многомерную, целостную систему; в-третьих, в качестве главного своего предмета имеет познание имманентных, присущих только политике закономерностей властеотношений, т. е. устойчивых тенденций и повторяющихся связей в особого рода человеческих отношениях, взаимодействиях между властвующими и подвластными людьми. В этом смысле политология со своими концептами, включающими взаимозависимости властвующих и подвластных, «внутренние» механизмы властеотношений, «пронизывает» анализ всех измерений политики (от государственных институтов до психологии и культуры властвования) и как общая теория политики аккумулирует и интегрирует научные результаты, полученные с помощью научного арсенала других видов обществознания.

Вполне вероятно, что так называемые широкое и узкое понимания предмета политики в известном плане вовсе и не противоречат друг другу, составляя скорее два «концентрических круга» накопления политического знания, чем антиномию между ними. В широком смысле политология (как политическая наука) включает в себя все политическое знание, представляя собой комплекс дисциплин, изучающих политику, тогда как в более строгом значении политология (или общая теория политики) изучает лишь специфическую группу закономерностей отношений социальных субъектов по поводу власти и влияния, исследуя особый тип механизмов отношений и взаимодействий между властвующими и подвластными, управляемыми и управляющими.

Нельзя не заметить, что представления о содержании и границах предмета политологии исторически эволюционировали и не раз изменялись. Например, за последнее столетие взгляды на предмет политической науки двух таких наиболее влиятельных в мире национальных политологических школ и традиций, как американская и французская, несколько раз переживали изменения. Если в конце XIX — начале XX в. в фокусе внимания западной политологии находится государство, его институты и нормы, то в 30—50-е годы центр тяжести переносится на эмпирически наблюдаемое политическое поведение людей, а затем и на властные отношения между ними[42]. Не исключено, что взгляды на предмет политологии претерпят и дальнейшие изменения в будущем вместе с изменением политических объектов и способов их изучения.

В целом же, если внимательно присмотреться к тем факторам и параметрам, которые влияли и продолжают влиять на изменение предмета политологии, то можно обнаружить существование трех «переменных величин», от которых зависит эволюция границ и содержания политической науки. Во-первых, это познающий субъект (т. е. политолог, или политический мыслитель, или сообщество политологов — школа), опирающийся на определенные оценочные, аксиологические критерии, вытекающие из его ценностных ориентаций, которые, конечно же, обусловлены местом, временем и традициями; во-вторых, это собственно объект познания — изменяющаяся политическая жизнь в виде различных ее локализованных фрагментов и в разных состояниях; в-третьих, к числу этих «переменных» относятся средства познания, сами методы и инструменты политической науки. Соответственно полученные в процессе применения исследовательских методов и процедур научные результаты и выводы о тех или иных механизмах политической жизни представляют собой лишь известную стадию проникновения в природу и закономерности развития изучаемого объекта, порождая при этом вопрос об адекватности политологических знаний общенаучным критериям достоверности, а также проблему соотношения в теории политики «фактов» и «норм».

В отношении существования собственно закономерностей политики, а также рефлексивно соответствующих им и отраженных в теоретической форме законов политологии мнения ученых разделились. Имеются две полярные точки зрения на эту группу социальных связей, зависимостей или же закономерностей среди специалистов по методологии политической науки.

Позиция, весьма широко представленная в марксистской, и в том числе отечественной, литературе, основывается на принципах объективности и детерминизма в анализе политической сферы, предполагая при этом функционирование необходимых, устойчивых и повторяющихся связей в политических отношениях, другими словами, объективных законов политического процесса и развития, формулируемых в рамках теории политики, как, скажем, действие «закона классовой борьбы для всех классово-антагонистических обществ».

Сторонники другой позиции отстаивают противоположный тезис, отрицая при этом и наличие «объективных», «железных» законов политики, и саму возможность построения «универсальной» общей теории политики, иногда все же признавая при этом существование неких «генерализаций» в виде функциональных (или корреляционных) зависимостей или же «нежестких» каузальных связей. Вопрос о природе политологического знания действительно является одним из сложнейших в методологии политической науки, и, вероятно, было бы слишком большим упрощением либо «признавать», либо «отрицать» существование и возможность познания закономерностей развития политики. Здесь можно лишь отметить, что абсолютное отрицание познаваемости механизмов политики, наличия связей и зависимостей в политическом мире вообще снимает как таковой вопрос о «политической науке» и ее «предмете», а политология в таком случае становится лишь «грудой» собранных политических данных и фактов, хотя, возможно, и весьма умело систематизированных.

Другое дело, что здесь встает проблема самого характера и формы познаваемых в политике каузальных зависимостей или причинно-следственных связей. Эти «генерализации» или «универсалии» в политике нередко выступают и проявляются в виде «правил» эффективного политического поведения (например, «золотые правила» успешной политики и поведения мудрого руководителя в «Государе» Н. Макиавелли) или в форме «принципов» оптимального (или аномального) устройства, организации и функционирования политических институтов («правильные» и «неправильные» формы государственного правления у Аристотеля, зависимость формы правления от размера территории государств у Ш. Монтескье, «закон» антидемократической олигархизации массовых партий Р. Михельса, «законы» бюрократизации С. Паркинсона, «теоремы» о взаимообусловленности партийной и избирательной систем М. Дюверже, взаимосвязь институциональной организации политической системы с доминирующим типом политической культуры страны у Г. Алмонда). Такие зависимости и связи могут выступать в виде «законов» политического развития и борьбы (к примеру, сформулированный в концепции К. Маркса «закон классовой борьбы», или циркуляция элит у В. Парето, или же зависимость форм и темпов политических изменений и модернизации от уровня индустриально-технологического и экономического развития, выведенная Д. Аптером, С. Хангтингтоном, Э. Шиллзом и др.).

Разработки, осуществленные политологами в рамках во многом еще нормативной и традиционной политической мысли (вплоть до XIX в.), а также эмпирические исследования в XX в. все же продемонстрировали некоторые возможности вскрытия глубинных тенденций и причинных зависимостей. Конечно, нельзя при этом не учитывать, что многие обнаруженные связи часто были выражены вовсе не в форме «чистых законов», а в виде прагматических «правил» и «принципов», работающих при определенных условиях, как, например, политические правила заключения компромиссов и союзов, необходимости маневрирования и смены тактических форм и методов борьбы в соответствующих ситуациях и т. д.[43] Знание о закономерностях политики как неких «универсалиях» нередко формулируется в виде высказываний, содержащих некую импликацию типа «если будут определенные условия и совместные интересы, то с потенциальным союзником необходимо сформировать коалицию», что явно отличается от распространенного представления о законах как об абстрактно «всеобщих» и «абсолютных», «железных» и рафинированно «объективных» связях. Именно в этом духе К. Поппер ставит вопрос о верификации и фальсификации научных теорий и знаний о законах, которые представляют собой соединение универсального (абстрактного) и отдельного (конкретного) начал, описываемых символическими формулами или знакомыми системами. «Дать причинное объяснение некоторого события, — отмечает по этому поводу Поппер, — значит дедуцировать описывающее его высказывание, используя в качестве посылок один или несколько универсальных законов вместе с определенными сингулярными высказываниями начальными условиями»[44].

Следует также иметь в виду и то, что вплоть до начала XX в. выводы и результаты разработок в области политической мысли формулировались преимущественно в нормативном виде и, как уже отмечалось выше, зачастую как политические максимы или принципы наилучшего устройства. Тем самым они включали в, себя сильные компоненты морального долженствования и нравственного оценивания, да и к тому же порой априорного и, в основном, неверифицированного характера.

С этой позиции, т. е. с точки зрения природы составляющих политологическое знание элементов, последнее включает в себя как нормативные компоненты (принципы и правила, нормы и максимы), так и научные результаты, дающие сведения о каузальных связях и зависимостях. Строго говоря, о политической мысли вплоть до конца XIX в. можно говорить как о неком нормативном «политическом знании», тогда как политологическое знание XX в., занятое уже в основном изучением каузальных связей, все больше приближается к общеметодологическим критериям «политической науки», хотя при этом полностью не может отказаться и от нормативно-ценностных компонентов.

Из такого характера политологического знания вытекают и сама социальная роль, и статус политологии, и ее функции в обществе, которые можно свести к трем основным: во-первых, познавательно-оценочной, относящейся к процессу исследования и проникновения в механизм и закономерности политической жизни, а также к описанию, объяснению и оценке тех или иных ее событий и явлений; во-вторых, к инструментально-праксеологической функции использования научных выводов в политической практике, государственном управлении, партийной стратегии и тактике, в процессах принятия решений и технологиях их реализации; в-третьих, к функции воспитательно-социализационной, относящейся к влиянию политического знания на механизм политической социализации и ресоциализации личности, к воспитанию индивида как гражданина своей страны, да и как вообще «политического человека», включенного во взаимозависимую мировую цивилизацию.

§ 3. Логика познания политики и структура политической науки

Ранее уже было отмечено, что политикой как объектом исследования интересуется множество общественных, гуманитарных и даже естественных наук, из чего следует, что в самом широком смысле слова под «политологией» или «политической наукой» можно понимать весь комплекс научных дисциплин, исследующих политику. В этом плане на сегодняшний день можно констатировать тот факт, что политическая наука в силу процессов дифференциации и интеграции имеет чрезвычайно гетерогенный, разнородный характер, а в ее структуру входят десятки частных дисциплин или субдисциплин (по разным оценкам и критериям — от 20 до 40), начиная от относительно традиционных политической истории и географии и заканчивая такими новейшими областями, как политическая статистика и информатика или политическая экология и биополитика.

Многие из этих субдисциплин уже институционализировались в самостоятельные академические и универсалистские дисциплины, а сообщества политологов, посвятивших себя изучению этих областей знания, даже объединились в национальные и международные ассоциации, как это произошло с Международной ассоциацией биополитики или с международными комитетами по политической психологии и социологии политики, существующими наряду с Международной ассоциацией политической науки (МАПН), образованной еще в 1949 г. В связи с этим структура политической науки может быть рассмотрена в трех основных проекциях.

Уже отмечалось, что вряд ли имеются какие-либо противоречия в самой возможности существования наряду со множеством частных политологических дисциплин, составляющих поле политикознания, специальной, обобщающей теории, изучающей политику всесторонне, как целостный предмет, т. е. как многомерное реальное пространство во всей совокупности его аналитических измерений. Такая дисциплина существует, и ее называют общей теорией политики или политической теорией (т. е. «политологией» в узком смысле). Каково же ее соотношение с политической наукой вообще, и в чем состоит «разделение труда» между ней и другими политологическими субдисциплинами?

В ходе процессов дифференциации и интеграции знания на «стыках» и «границах» политологии и ряда наук гуманитарного и прочего профиля, в процессе установления их традиционных исследовательских областей и интересов, идущем еще с тех времен, когда теории политики как самостоятельной академической дисциплины просто не существовало, образовались междисциплинарные научные отрасли, или политологические субдисциплины. Все эти политические науки, насчитывающие уже несколько десятков дисциплин, играют самые различные роли в системе разделения труда по познавательному освоению мира политики.

Одни науки (философия и теоретическая социология политики, политическая культурология) разрабатывают общеметодологические подходы, инструменты и стиль политического анализа, углубляя и расширяя его зону, поскольку политика, в силу обобщающего характера, рассматривается в контексте гораздо более широких объемов — «мира», «общества» и «человеческой культуры» в целом. Другие дисциплины, ориентированные прежде всего на сбор данных и систематизацию фактов о политических процессах и событиях, используют при этом самый различный инструментарий (политическая история, конкретные социологические исследования или эмпирическая социология, политическая статистика и информатика). Наконец, третья группа политологических субдисциплин занимается анализом либо отдельных сторон и элементов политической сферы (психология политики, политическая этнография и антропология), либо механизмов детерминации «внешних» по отношению к ней факторов и среды развития политической жизни (политическая экономия и демография, биополитика и политическая география).

Особое место занимает проблема соотношения предметов «политологии» и «социологии политики (или политической социологии)». Некоторые политологи считают такое различие условным и конвенциональным, а ряд французских ученых (М. Дюверже, Р. Шверценберг и др.) используют эти понятия как синонимы, замечая при этом, что политическая социология — это современная политическая наука, использующая социологические процедуры и количественные методы. Более рационально, на наш взгляд, рассматривают политологию и социологию политики некоторые американские ученые (С. Липсет, Р. Бендикс и др.), относя к предмету политологии, прежде всего, изучение политических институтов и способы их «прямого» воздействия на социальные группы и отдельных граждан, тогда как социология политики, по их мнению, изучает группы «обратных» связей и механизмов влияния гражданского общества на государственные институты[45]. В качестве рабочей дефиниции можно было бы использовать следующее определение предмета социологии политики. Социология политики (политическая социология) изучает социальные механизмы власти и влияния в обществе, закономерности воздействия социальных общностей на политические институты и взаимодействия граждан и их групп с государством по поводу властных основ социального порядка[46].

При этом в политической социологии уже выделилась такая особая дисциплина, изучающая мировую политику, как социология международных отношений.

Что же касается общей теории политики, то она аккумулирует и опирается на теоретические и эмпирические результаты политологических субдисциплин, исследовательские поля и объекты которых при этом пересекаются, их теоретический и категориальный аппараты вовсе не идентичны. «Необходимо проводить различие между политической теорией как особой отраслью политической науки… и политической теорией как более общим дисциплинарным образованием литературы, деятельности и интеллектуального сообщества…»[47], — отмечает по этому поводу известный американский специалист по теории политики профессор Д. Ганнел. Например, научные исследования и результаты по политической этнографии, отражающие исторический генезис власти и политики, сосредоточенной в определенный период в границах ранних догосударственных потестарных структур, аккумулируются в общей теории власти, давая тем самым возможность лучше понять взаимосвязь ее онтогенеза и филогенеза.

При этом, конечно же, надо иметь в виду, что у общей теории политики есть свои внутренние структурные звенья: теории политической системы, процессов и развития, концепции власти (демократии и т. д.), теоретические системы микро-, макро- и мегаполитического развития, модели политического участия и лидерства и, наконец, концепции формальных и неформальных институтов политики (партиология, государствоведение, теории бюрократии и элит). Эмпирический материал для всех этих теорий поставляет в первую очередь сравнительный анализ внутренней и международной политики в синхронном и диахронном измерениях, так же как и другие разделы политической науки. Особо необходимо выделить в политической теории такой специальный раздел, как теория международных отношений и внешней политики.

Политическая наука с необходимостью включает в себя эмпирический и теоретический уровни знаний и исследований. Они тесно переплетаются в границах большинства политологических исследований, вбирающих одновременно построение теоретических моделей, концептуализацию и операционализацию понятий и гипотез, так же как и первичный сбор и анализ политических данных. Нередко трудно не только установить последовательность и этапность процедур решения задач теоретического и эмпирического характера, но и просто их расчленить, поскольку чаще всего они идут рядом, как бы «параллельно». В то же время в самой абстрактной форме можно было отграничить политологические дисциплины, в большей степени ориентированные на эмпирические задачи сбора и систематизации фактов (политическая статистика, конкретные социологические исследования, история политических институтов и движений), от таких преимущественно теоретических разделов политологии, которые заняты конструированием абстрактных моделей и концептов, как, например, теории политической системы и развития, концепции политического сознания и идеологии и т. д. В этом плане избирательные процессы обычно изучаются и теоретическим, и эмпирическим способом. Теория политических институтов изучает общее и особенное в устройстве и функционировании национальных избирательных систем, тогда как социология и статистика выборов своей исходной задачей ставят, как правило, сбор и анализ эмпирических данных о результатах той или иной отдельной выборной кампании или нескольких кампаний, тем самым обеспечивая «состыковку» теоретического и эмпирического уровней познания политики[48].

Не менее важным во внутренней структуре политологии является вопрос о соотношении фундаментальных и прикладных исследований и знаний, достаточно запутанный в отечественной литературе, где, к примеру, очень часто смешиваются эмпирическое и прикладное знание в конкретно-социологических исследованиях политики[49].

В учебнике по прикладному политическому анализу канадский политолог Л. Пал отмечает, что фундаментальное (академическое) исследование политики отличается от прикладного ее анализа прежде всего целями: если первое ставит основной задачей познание и лучшее понимание политической жизни, то второе решает весьма прагматические задачи оказания влияния и просто изменения текущей политики[50].

Для более четкого разведения фундаментальной и прикладной сторон (или компонент) политической науки можно было бы использовать пять критериев их относительного различения и разграничения, приведенных в таблице.

Таблица. Критерии разграничения фундаментальных и прикладных исследований в политологии

К прикладным отраслям политологии можно отнести концепции государственного управления и партийной стратегии и тактики, теории принятия решений и ситуационного политического анализа, тогда как фундаментальными разделами политической науки можно было бы назвать теории власти и политической системы, компаративные исследования политических институтов и культуры и т. д. Следует здесь же заметить, что прикладное исследование политики, как правило, является междисциплинарным, поскольку в фундамент подобного анализа наряду с моделями политической системы попадает изучение и действия факторов ее «внешней» среды: экономических, психологических, социокультурных и проч., требующее систематического привлечения выводов других фундаментальных наук. Прикладное политологическое знание потому в подобном ракурсе выступает вовсе не как эклектическое соединение конкретноэмпирических выводов различных дисциплин, а скорее как технологический синтез разных абстрактных моделей, позволяющий дать теоретическую интерпретацию пестрой мозаики той или иной конкретной политической ситуации и как бы «встроить» в нее сам социальный субъект, сочетая таким образом «в себе определенные черты теоретического, эмпирического и практически ориентированного отношения к действительности»[51]. С точки зрения взаимосвязи теоретической политологии и практической политики прикладные исследования могут порой доводиться лишь до оценки расстановки политических сил и прогнозирования вероятных путей развития политических событий, а иногда даже и до разработки практических технологий воздействия на текущую ситуацию, включающих пакет рекомендаций по принятию решений, выбору оптимальных позиций и выработке средств достижений целей[52].

Здесь необходимо коротко остановиться на вопросе о логике политологии как научной и учебной дисциплины. Существуют две крайности в отношении определения границ и логики политологии. Первая из них связана с попытками загнать все многообразие политической жизни в «прокрустово ложе» системы «законов» и «категорий» политологии, логически стройной системы политологических «монад». Другая отдает нас в руки безбрежному релятивизму отношений политолога со своим объектом и логикой анализа, когда политическая теория становится тем, «что и как делают политологи». Вероятно, надо стремиться к аристотелевой «золотой середине», избегая крайностей.

И в то же время вполне естественно стремление к логической упорядоченности и организованности накопленного политологического знания, так же как естественным является предположение о существовании неких общих звеньев и логических шагов в изложении выводов, полученных политической наукой. Сразу оговоримся, что в рамках «политической материи», вероятно, существуют параллельно три таких логических уровня. Во-первых, это имманентная логика проникновения в политическую действительность, во-вторых, логика познавательного процесса и политологических исследований, в-третьих, логика изложения материала в дидактических рамках учебного курса политологии. На последнем моменте — оптимальной логике построения учебного курса политологии — мы остановимся специально.

Логика построения учебного курса коррелирует и с логикой развертывания политологии как научной дисциплины, и с логикой развития самой политики как объективного предмета. В то же время в ряде случаев логика учебного изложения может быть обратна логике научного познания политики, поскольку последняя двигается нередко от поверхности к сущности, а в учебной дисциплине уместно было бы начать с сущностных характеристик, например с политической субстанции, феномена власти. В этом движении присутствуют «закономерные моменты истинного отражения и закономерные «перевертывания» в сознании тех или иных сторон, отношений познаваемого»[53]. В чем же смысл такой логики развертывания? В известном смысле подобная логика исходит из движения от абстрактного к конкретному[54], от исходной политической субстанции властного общения к конкретным политическим действиям и взаимодействиям. Итак, в логике курса политологии мы двигаемся от «объективированного» анализа политики (власти и влияния, политической субстанции), рассмотрения ее статического и динамического состояния (политического порядка и организации, а затем политической динамики и изменений) к изучению ее «субъективированных» форм и ипостасей, проявляющихся как в субъективной рефлексии (политическом сознании, психологии и идеологии), так и в практических акциях и интеракциях отдельных политических субъектов (политическая деятельность и поведение, активность и участие), а затем это логическое движение в последнем разделе как бы «снимается» институциональными традициями и стереотипами, аккумулирующимися в ценностях политической культуры.

Сферы интересов и границы предмета политической науки постоянно меняются. Если проанализировать материалы и доклады трех последних, созываемых раз в три года всемирных форумов Международной ассоциации политической науки, а именно ее XIV (Вашингтон, США, 1988 г.), XV (Буэнос-Айрес, Аргентина, 1991 г.) и XVI (Берлин, Германия, 1994 г.) конгрессов, то можно обнаружить, что в названиях докладов почти не используются понятия «политическая система» и «политическая структура», в то время как на конгрессах 60—70-х годов эти термины и сюжеты были едва ли не самыми употребимыми. По этому поводу уже в середине 90-х годов на заседаниях специализированного Исследовательского Комитета МАПН «Изучение политологии как научной дисциплины» отмечалось, что изменение состояния и предмета политической науки вызвано как ее парадигматической и концептуальной трансформацией, так и мировым развитием в сфере ценностей и идеологии[55], что в свою очередь приводит к появлению практически совершенно новой проблематики, как, например, гендерная политическая теория и феминистская практика или же политическая экология и глобалистика.

Политологи нередко даже пытаются предвидеть грядущее политологии и ее основные направления в XXI в., отмечая в будущем действие тенденций и контртенденций гуманизации и дегуманизации политической науки, усиления ее сциентистского и ценностного начал, интернационализации знания и роста национальных школ и т. д.[56] Может быть уверенность лишь в том, что предмет современной политологии вряд ли уже полностью выкристаллизовался и проблематика политической науки будет и далее развиваться и меняться вместе с изменениями самой политической реальности в III тысячелетии, а также со сменой общественно-политических парадигм и развитием методологического инструментария.