После развода. Отголоски любви

Глава 1

Мила

— Нам нужно поговорить, — прямо с порога начинает муж. Сегодня он вернулся каким-то задумчивым, загруженным. Давно его таким не видела. И мне не нравится то, как он начинает разговор. Все внутри сразу напрягается.

Еще это дурное предчувствие с самого утра преследовавшее не на руку мне играет. Даже вареник с вишней в руках не получается, а ведь он просил их сделать, думала сегодня порадую, а тут что-то пошло не так. Но нельзя поддаваться панике, надо просто взять и выдохнуть. Сама себя уже накрутила за доли секунды.

— Что-то случилось? — спрашиваю, смотря как он подходит к гарнитуру, бросает на него папку с документами, и опирается на него, скрещивая руки на груди.

Он не выглядит загнанным, он просто напряжен. Точно серьезный разговор намечается. Последний раз я таким его видела пятнадцать лет назад, когда мы только поженились и он уволился из фирмы отца, чтобы открыть свой бизнес. Друзья его тогда накрутили, что я могу из-за этого от него уйти, не соглашусь на неизвестность, когда выходила «за кошелек».

Все. Всего раз я таким его видела. Мне даже страшно представить, что он там еще такое придумал. Но если он думает, что я уйду, ошибается. Я была с ним всегда. Прошла все трудности рядом. Я полюбила человека, а не кошелек, поэтому, чтобы не случилось, мы справимся.

Не могу поверить, что он этого не понимает и боится иной реакции.

— В этой папке, — он разводит руки и правой всей пятерней придвигает бумаги к краю столешницы, — документы на развод.

И пауза.

Он просто замолкает, а у меня все в груди сжимается так, что кажется ее бетонной плитой придавило. Мне буквально нечем дышать. Оттягиваю ворот домашнего платья, наплевав, что руки в муке, сейчас не до того.

— Какой развод? В каком смысле документы на развод, Саш? — едва дыша, спрашиваю у него, и каждое слово режет по живому, царапает горло в кровь. Я не могу, мне слишком больно. — Что ты такое говоришь?

— Самый обычный, простой развод. Я все подготовил. Тебе только подписи поставить и все, дальше я сам все решу.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? Саш, ты слышишь себя? — на глаза наворачиваются слезы.

Я смотрю на его каменное лицо, в его пустые, холодные глаза и не верю в то, что слышу. Этого не может быть. Мой муж не мог прийти и такое сказать. Мы ведь любим друг друга.

Да он сегодня утром просил сделать эти чертовы вареники, которые любит, и я ужом извернулась, но сделала, потому что хотела порадовать его после работы, уставшего, измученного, чтобы ем хоть где-то было хорошо, чтобы хоть где-то ему не приходилось воевать.

— Мил, давай только сейчас без сцен, без истерик. Я устал и хочу быстро со всем покончить, — устало потирая переносицу, продолжает.

Раньше, увидь я такой жест, подошла бы, обняла, поцеловала, усадила против его воли, ведь мужчина не имеет права на слабость, и сделала массаж головы, чтобы хоть чем-то помочь. Но сейчас нет. Сейчас я смотрю на него и мне больно.

Меня буквально рвет на части, потому что сейчас ему плохо из-за меня. Сейчас я причина его бед и плохого самочувствия.

От осознания этого простого факта, меня именно накрывает с головой. Я словно под воду ухожу, забыв сделать последний вздох. Господи, да что происходит? Этого просто не может быть. Сердце сжимает так, что кажется сейчас лопнет, и плевать мне на слова врачей, что сердце не болит, в сердце отдает.

Да, сейчас мне отдает в сердце острая, разрывающая душу в клочья боль.

— Саш, я ничего не понимаю. Что произошло? — все пытаюсь достучаться до него, но ему на это все равно.

Он смотрит на меня холодными глазами, и я больше не вижу в них тепла, не вижу былой любви. Да я ничего в них не вижу. Ни злости, ни ненависти, ни призрения, ни отвращения ко мне, как к женщине. Ничего!

Я ничего не понимаю, я отказываюсь понимать происходящее.

Слезы душат, но я все еще держусь, обхватываю голову руками, словно от этого она не расколется от боли на куски, словно эти тиски способны все исправить.

Еще утром все было хорошо. Я не понимаю.

— Мил, зачем ты задаешь вопросы, на которые не хочешь знать ответ? — его равнодушие меня добьет. Понимаю, что он явно репетировал эту речь, но неужели я стала для него настолько чужой, что он теперь может скрывать от меня свои чувства? Или я просто больше не достойна их видеть?

— Нет, я хочу знать ответ на этот вопрос! — встаю, не в силах сидеть. Хочу метаться раненым зверем, но стою как вкопанная, потому что сил нет.

— Себе то не ври. Я стараюсь защитить тебя, сделать все максимально безболезненно для тебя. Успокойся, вдох-выдох. Ничего страшного не произошло, — ему легко говорить.

Он явно давно это планировал, давно решил разрушить нас, ему сейчас проще, а меня выворачивает наизнанку эта неизвестность.

— Ничего страшного? Саш, ты это называешь «ничего страшного»? Мы вместе семнадцать лет, у нас дочка растет, ты собрался разрушить нашу семью, принес эту новость как гром среди ясного неба, и просишь успокоиться? Как я могу успокоиться? Ты еще утром целовал меня, улыбался, просил сделать твои любимые вареники, а сейчас говоришь про развод. Как я могу успокоиться, когда ты мне сердце вырываешь?

Чтобы я не говорила, он все равно смотрит на меня и молчит, максимум упрямо мотает головой, не желая отвечать. Ну как так можно? Он сказал «а», но не говорит «б». Почему он уходит? Почему? У меня сейчас голова лопнет от этого вопроса.

Почему он держит эти чертовы документы, но отказывается говорить, что толкнуло его на то, чтобы они вообще появились на свет.

У всего всегда есть причина. Всегда. И я хочу ее знать, раз меня лишают моей жизни.

— Я никогда их не любил, — с легкой ухмылкой, глядя на мои руки, говорит.

— Что? — с недоумением спрашиваю, не понимая о чем он.

— Вареники. Я никогда их не любил, но мне нравилось, как ты с ними возишься, нравилось стирать муку с твоих щек. Поэтому и просил приготовить.

Эти слова добивают окончательно. В эту секунду рушатся не только настоящее и будущее, рушится прошлое, обесценивается каждая улыбка, каждая крупица тепла, которую мы друг другу дарили. Все было ложью? Все наши семнадцать лет вместе?

Что еще ему не нравилось, но о чем он еще лгал?

— Саш…

Голос срывается.

Я понимаю, что он мне ничего не скажет, но я не могу так больше. Если он сейчас не скажет, я сорвусь, я и так уже на грани истерики.

Неужели я так многого прошу? Ну правда, неужели это так много? Я ведь была хорошей женой, верной, ласковой, не выносящей мозг. Мы женились по любви, в нашем союзе не было ни грамма расчета.

Он каждый день, вплоть до сегодня, говорил, как ему со мной повезло, говорил, что хочет смотреть в глаза мне до конца наших дней, что хочет засыпать и просыпаться рядом со мной, что бесконечно благодарен небесам, что свели нас тогда вечером в парке, что он благодарен даже тем хулиганам, у которых он меня тогда отбил.

Что изменилось между нами, когда все изменилось?

Еще эти чертовы документы взгляд невольно скользит к ним, и я понимаю, как это все ужасно, невыносимо мерзко и подло с его стороны. Неужели вот этого я заслужила?

— Ты не успокоишься? — упрямо мотаю головой. — Не надо, Мил. Я хочу, чтобы ты улыбалась, а не плакала, — подходит ко мне и обхватив ладонями лицо стирает слезы со щек, вместе с проклятой мукой.

— Я заслужила знать, Саш. Раз уж решил убить меня, растоптать, сравнять с землей все, что нас связывало, так скажи почему, чтобы я не жила с вопросом что со мной не так, что я сделала не так, могла ли я что-то изменить, — хватаю его запястья и хочу скинуть с себя руки, которые раньше дарили тепло, укрывали от всех невзгод, а сейчас обжигают.

Только он не дает это сделать. Он крепко их держит до тех пор, пока я пытаюсь их с себя сорвать, и когда сдаюсь, когда плетьми опускаю свои руки, он выпускает меня из своего захвата.

— У меня другая семья. Вот и все. Ты это хотела услышать? — немного нагло, с вызовом говорит мне это, а я смотрю на него и не верю собственным ушам.

Это похоже на оживший кошмар.

— Другая... Семья? — запинаясь, переспрашиваю у него, и он кивает.

Я не понимаю, что все это значит, когда он успел ее завести, он ведь крайне редко задерживается на работе, не ездит в частые командировки.

В нашей жизни ничего не менялось, я не замечала никаких странностей. О чем он? Ничего не понимаю, он на ходу придумывает оправдания?

Всматриваюсь в его лицо и понимаю нет, не на ходу придумывает. Он совершенно серьезен. Может его взгляд и пустой, но взгляд лжеца я бы распознала.

Господи, Мила, о чем ты? Что бы ты распознала? Он неизвестно сколько крутит роман на стороне, и ты не поняла, не учуяла чужих духов, не нашла волос или следов помады. Он шифруется отменно, притворяется на высшем уровне. Он знает меня как облупленную и знает, как и куда давить.

Хорошо, если допустить безумную мысль, что у него другая семья, что у него другая женщина, то получается, еще есть ребенок. Сколько ему? Кто у него родился там, на стороне? Почему не ушел раньше, почему тянул?

И кто его любовница? Я знаю ее? Или это посторонняя? Господи, хоть бы я ее не знала. Если все будет как в дешевой мелодраме с лучшей подругой, я точно не оправлюсь. Хотя, почему как, мы и без того словно в дешевой мелодраме. Слезы, истерика измена мужа.

Не понимаю, как он жил все это время?

Как он жил на две семьи?

Опираюсь о стол, потому что держаться на ногах уже нет сил. Я практически падаю, подкошенная жестоким ударом с его стороны и не понимаю, как жить дальше.

Нет, я понимаю, что выживу, что справлюсь, но все же сейчас мне слишком больно, меня словно сжигают заживо, четвертуют и полосуют одновременно. Знаю, это странно, но когда сердце вырывают из груди и топчут ботинком, только так себя и ощущаешь.

— А как же мы с дочкой? Мы больше не семья? — спрашиваю, и ему совершенно не нравится постановка вопроса.

Смотрю на него и не понимаю, чего он ждал? Что я брошусь ему на шею сейчас и расцелую еще за то, что унизил меня, оскорбил, истерзал? Похоже на то. Вон, кривится, не хочет отвечать ни на один вопрос.

Ах, разумеется, я же снова задаю вопрос, на который не хочу знать ответ, по его мнению. Вот только я не верю в ложь во спасение. Любая ложь все равно остается ложью, как красиво не подавай ее.

Может он и добьет меня правдой окончательно, но так я смогу сделать первый вздох.

Не сразу.

Через время.

Но смогу.

— Ты нас предал. Ты от нас отказался? Почему, Саш, разве нам так плохо жилось вместе? Чем мы со Златой тебе не угодили? Или чем я не угодила, что ты наказываешь и ее?

— Ну что вы с дочкой, Мил, что вы с дочкой? Я же не собираюсь вас бросать, — спокойно говорит, чем вызывает у меня дичайший шок.

Я даже моргаю несколько раз. Не бросает? А как это называется?

— Я буду обеспечивать вас. Естественно, буду давать денег столько же, сколько и раньше, — какое благородство. Какой цинизм. — Квартира останется тебе, загородный дом тоже, машина. Оплачу обучения Златы как в школе, так и в будущем высшего образования, все это останется на мне. Я не собираюсь вас бросать. Просто пойми, сейчас так нужно, сейчас так правильно.

Он подходит ко мне, останавливается за спиной и обнимает за плечи. Я чувствую, как его дыхание щекочет волосы. Раньше мне это нравилось. Раньше за этим следовало нечто приятное, сейчас же от такого привычного жеста вздрагиваю, передергиваю плечами, ощутимо так, сбрасывая его руки с себя и моментально закипаю.

Как он может себя так вести? Это же так двулично, это так странно и непонятно. Он предает меня, говорит, что уходит, но при этом продолжает быть таким нежным, словно ничего не произошло. У него что, раздвоение личности? Или это такой способ свести меня с ума?

— Да что мне твои деньги? Что мне твой дом, Саш? Ты мне изменил. Ты завел семью на стороне, ты жил на два дома! Ты понимаешь, что ты сейчас просто уничтожил меня, уничтожил раз и навсегда, — не сдерживаюсь, плачу, голос дрожит от слез, но он остается стоять все той же ледяной глыбой, которая ничего не говорит, ничего не чувствует, и это злит еще больше.

Раньше бы он обнял, приласкал, вытер слезы и наказал обидчика. Вот только сейчас обидчик он сам, и наказывать ему некого.

— Ты слышишь меня? Скажи уже хоть что-то. Чем мы с дочерью такое заслужили? Почему мы хуже той, что посмела разрушить все? Чем мы хуже той, что влезла своими ручонками в наш идеальный мирок и разворотила его к чертовой матери?

Молчит. Только на краткий миг отводит взгляд, и я это замечаю. Мне этого хватает, чтобы впасть в еще большее отчаяние. Я чувствую себя сейчас истеричной бабенкой, с которой бы мы посмеялись в сериале. И невольно вспоминаю собственные слова после очередной мелодрамы, что я бы просто ушла, молча, гордо расправив плечи, чтобы он пожалел. А что в итоге. Закатываю истерику. Только что посуду не бью. Вот и вся разница.

— Почему ты готов от нас отказаться? Почему, Саша? — кричу и начинаю бить его кулаками по груди, оставляя следы от муки на черной рубашке.

Как символично. Он весь сейчас в черном, в трауре, и я понимаю, что на мне тоже черное вязанное платье.

У нас словно траур сегодня, к которому он готовился осознанно, а я чувствовала где-то там глубоко внутри.

Сейчас мы хороним нашу семью раз и навсегда, навсегда забываем счастье, закапываем все годы, прожитые вместе.

— Успокойся, хватит, — он перехватывает мои руки и немного встряхивает, заставляя прийти в себя и посмотреть ему в глаза. — Ты с дочерью проживешь. Я буду рядом. Для нас с тобой почти ничего не изменится. Я просто не буду приходить домой ночевать. И все.

— И все? — перебиваю его, у меня истерика, и это слышно по голосу. Он недовольно поджимает губы и не отвечает мне, а просто продолжает.

— У меня сын, Мила, понимаешь? Сын, которого ты мне не дала. Она его одна не вырастит. Сына без отца невозможно вырастить. Женщина не может воспитать мужика, а вот другую женщину может. Вот и все, не принимай ничего на свой счет.

Равнодушие, которое сквозит в его голосе, заставляет все внутри заледенеть от ужаса. Что за цинизм, что за кошмар? Я ничего не понимаю, ничего.

— Какой же ты подлец, Саша. И как я этого могла не замечать? Ты... Я просто… у меня… у меня нет слов, понимаешь? Я ненавижу тебя.

Не знаю, ранят ли его мои слова, но я надеюсь, что ему так же больно, как и мне сейчас.

— Я любила тебя все эти годы, я тебе душу отдала, я себя тебе подарила. Я делала все, чтобы у тебя был дом. Я создавала уют. А ты? Ты просто променял меня на какую-то девку.

— Успокойся, Мил. Я просто поменяю вас местами. Ты была женой, станешь любовницей. А она из любовницы превратится в жену.

Дорогие наши. Мы рады приветствовать вас в новой истории. Она будет на разрыв. Прошлое подобно кругам на воде. Они оставляют свои отголоски на глади и разрушают ее большими кругами. Посмотрим, как герои справятся с этими отголосками. Пока нас трясет от такого хорошего заботливого мужа!

И денег даст, и жилье, и образование… Лучше бы просто оставался верным((((