После развода. Отголоски любви

Глава 31

Мила

Я раскладываю пасьянс на кухонном столе, когда начинает звонить телефон. В доме тихо, почти непривычно тихо. Костя увез Артема в парк, оставив меня наедине с моими сомнениями.

— Привет, солнышко! — в трубке звучит бодрый, жизнерадостный голос Вики. Он такой громкий и настоящий, что я невольно вздрагиваю. — Что ты там делаешь? Не скучаешь?

— Вик… — начинаю и нервно сглатываю противный ком в горле, чтобы не грузить ее еще проблемами, ведь она и без того погружена в мои проблемы с головой. — Привет. Нет, вроде… карты раскладываю.

— Карты? — она смеется. — Это что, новый способ гадания на любовь? Или на богатого жениха? Говори сразу, я вся во внимании и готовлюсь выбивать из тебя эту дурь! Признавайся!

Ее легкость и простота всегда действовали на меня как лекарство, но сегодня даже они не могут пробить стену моей тревоги.

— Вика, он… Костя… — я запинаюсь, подбираю слова, которые не хотят складываться из хаоса в единое целое. — Вчера… он назвал моего сыночком, и мой проказник его папой назвал.

После этих слов наступает гробовая тишина. Она такая громкая, что я слышу как бьется собственное сердце.

— Что? — наконец выдает Вика. — Повтори, я не расслышала. Мне послышалось? Они как друг друга назвали?

— Да, — перебиваю ее, и слова вырываются сами, торопливо и сбивчиво. — Они играли в солдатиков, а я зашла чай предложить, и мой так просто его папой назвал… И потом Костя опустился перед ним на колени и не осек, а наоборот поддержал.

В трубке снова тишина, но буквально через несколько секунд раздается оглушительный, восторженный визг, от которого я едва не глохну, и невольно отдергиваю телефон от уха.

— А-ааа! Ура! Дождалась! Это же просто фантастика! Наконец-то! — кричит Вика, и я могу представить, как она подпрыгивает от восторга. — Я же говорила! Говорила же тебе, еще когда он начал к вам каждый день приходить! Он же давно уже ведет себя как настоящий отец. Он с ним и занимается, когда ты занята, и в парк водит учиться кататься на этих ужасных роликах! Он же просто обожает нашего мальчика. И тебя тоже! Это же так очевидно, Мил.

— Очевидно? — мои пальцы непроизвольно сминают карту короля пик, и плевать мне, что я ее порчу окончательно и бесповоротно. — Вика, я не знаю… Честно, мне страшно. До дрожи страшно верить в это счастье.

— Чего? — она мгновенно собирается и становится серьезной, явно готовая поставить мне мозги на место. — Чего ты боишься, дурочка моя? Объясни мне, растолкуй, потому что я не понимаю.

Да если бы я сама еще что-то понимала, а я не понимаю.

— Нормальный, адекватный мужчина, который добровольно, сам, без всяких просьб, взял на себя ответственность за тебя и твоего ребенка, который реально заботится о вас, который, прости за прямоту, вошел в твою разрушенную жизнь и помог все по кирпичику собрать. Он называет твоего сына своим сыном, а ты вместо того, чтобы прыгать до потолка от счастья, боишься? Объясни мне логику, я очень хочу ее понять, потому что мой мозг отказывается это понимать!

Я закрываю глаза. Перед ними снова его лицо, серьезное, честное, без тени фальши или сомнения, когда он смотрел на моего сына.

— Я боюсь всего, — тихо признаюсь и ей, и самой себе. Даже голос предательски дрожит. — Своих собственных чувств. Того, что я так изголодалась по простой человеческой ласке и поддержке, что готова принять обычную благодарность и человеческую заботу за что-то большее, за любовь.

Говорю вслух то, о чем думаю уже очень давно. Мне нужен совет, сама я запуталась уже.

— А еще я до смерти боюсь, что и он заблуждается в том, что чувствует. Что он… что он просто заигрался в роль благородного рыцаря, спасающего несчастную женщину с ребенком. Что ему сначала стало нас искренне жалко, он втянулся, привык, а теперь сам запутался в своих чувствах, принимая эту привычку и ответственность за нечто большее.

Я выдыхаю и чувствую, как по щеке скатывается предательская слеза, но не ее смахиваю.

— Я боюсь, что это не любовь, а… а чувство долга. Или самообман. Или еще какая-нибудь ерунда, которая рано или поздно, когда пройдет его запал, кончится, и нам с сыном будет еще в тысячу раз больнее, чем было до него.

И это пожалуй самое страшно. Второй раз я не переживу такого удара. Второй раз меня раздавит.

— Он такой… правильный, Вик. Такой уверенный в себе, сильный, самодостаточный. А я… я вся какая-то сломанная, со своим огромным багажом проблем, с дочерью, которая меня ненавидит и презирает… Я не верю, что кто-то может по-настоящему полюбить нас. Мне кажется, это какая-то прекрасная, но временная иллюзия, мыльный пузырь, который вот-вот лопнет, и мы с сыном снова останемся одни.

Вера тяжело вздыхает, но во вздохе нет злости, он скорее отеческий такой, понимающий, нежный.

— Мила, Мила… — начинает Вика. — Ты сейчас несешь такую чушь, что мне даже страшно за тебя становится. Ты действительно слепа, если не видишь, как этот мужчина на тебя смотрит. Он смотрит не как спаситель или благодетель, поверь моему многолетнему опыту.

Я ей верю, можно так не кричать даже, но лучше ее в такие моменты не перебивать.

— Я видела это однажды, помнишь, месяц назад, когда вы зашли в то кафе на углу, а я там как раз сидела с подругами? — угукаю ей. — Так вот, он на тебя смотрел так, будто ты — его единственная надежда и опора во всем этом мире. Будто это он зависит от тебя, от твоего слова, взгляда, а не ты от него.

Она делает паузу, давая мне осознать значение сказанного.

— Он не заблуждается, милая. Заблуждаешься ты. Ты сама заперлась в своей клетке из сложностей, страха и боли. Ты боишься выглянуть из-за угла безопасности, чтобы просто посмотреть, что за ее пределами уже давно он разбил самый прекрасный сад и ждет, когда ты сама захочешь выйти и прогуляться по нему.

Вот это ее в философию понесло. Как выдаст что-то, то хоть стой, хоть падай. Я такое не люблю, для меня это слишком замудрено.

— Он тебя любит. Искренне, сильно, по-настоящему. И твоего сына он любит, как своего. Пора, наконец, перестать копаться в себе и придумывать несуществующие проблемы. Пора начать, черт возьми, жить. Просто жить и смело принимать то счастье, которое ты, я уверена, заслужила по праву. Поняла меня? Хорошенько об этом подумай.

Я сижу молча, сжимая в руке мятую карту, и слушаю ее голос. Твердый, уверенный, не терпящий возражений. И впервые за долгие месяцы какая-то часть меня, самая затравленная и напуганная, начинает потихоньку, нерешительно, но все же верить.