После развода. Отголоски любви

Глава 13

Мила

Меня вызвали в школу. Срочно. И сразу к директору. Когда позвонили, сердце тут же ушло в пятки, а в голове пронеслись самые страшные мысли: что-то случилось с Златой, она серьезно заболела, с ней произошел несчастный случай, ее увезли на скорой…

Бездумно, на автомате, я сорвалась с работы, бросив все: статью, планерку, компьютер в спящем режиме, и почти бегом, задыхаясь от нахлынувшего ужаса, мчалась через весь город, не замечая ничего, ощущая лишь дикий, животный страх за своего ребенка.

Теперь я сижу на жестком, неудобном стуле в просторном, до блеска натертом кабинете директора. Рядом сидит Злата, недовольная, упрямо смотрящая в окно, словно ее тут нет, и происходящее ее не касается.

Напротив нас сидит сама директор, Мария Ивановна, женщина с жестким, колючим взглядом, и наша классная руководительница Нина Викторовна, вся излучающая нервозное беспокойство.

Но они меня мало волнуют. Я не могу, просто не в силах отвести глаз от дочери. Вернее, от ее волос. Они… они ярко-розовые. Яркого, кислотно-розового, почти неонового цвета, режущего глаза.

Я моргаю, несколько раз подряд, пытаясь осознать, понять, когда она успела это сделать, и где. Еще утром, за завтраком, когда она ворчливо ковыряла ложкой в тарелке, с ее волосами было все в полном порядке. Знакомые, родные каштановые, длинные, чуть растрепанные после сна.

Значит, она покрасила их уже здесь, в школе? Но где? В туалете? С помощью кого? Эта мысль кажется мне невероятной, от этого поступка ведет чем-то отчаянным, дерзким и безумно рискованным.

— Мила Александровна, как видите, мы вынуждены были вас вызвать, — начинает директор, и ее спокойный голос безумно пугает. — Речь пойдет, как вы можете видеть, о внешнем виде вашей дочери. В нашем учебном заведении существуют определенные правила внутреннего распорядка, регламентирующие в том числе и внешний вид учащихся.

Нина Викторовна тут же подхватывает, заламывая руки в классическом учительском жесте отчаяния.

— Мы, конечно, понимаем, что современная молодежь хочет самовыражаться, проявлять индивидуальность, но, милая моя, — это продолжает уже глядя в глаза дочери, и меня передергивает. — Все должно же быть в разумных, человеческих пределах! Дети не должны вот так выглядеть!

Она с опаской, почти с брезгливостью указывает на розовые волосы Златы, будто это не волосы, а нечто опасное и ядовитое.

— Они должны быть опрятными, аккуратными, ну, как все! В школе есть свои устои, стандарты и нормы, мы же цивилизованные люди! Мы должны прививать им чувство стиля, вкуса и меры!

Злата резко поднимает голову, ее глаза, полные слез обиды и злости, горят праведным гневом и готовы принять вызов учителя.

— Я имею полное право на самовыражение! Это мое тело и мои волосы! Никто, слышите, никто не имеет права указывать мне, как мне выглядеть и что делать с моей внешностью!

— Злата, помолчи, пожалуйста, — перебиваю ее, потому что не она должна себя защищать. Она ребенок, максималистка, которая переживает сложный период.

Это я должна защищать ее, поэтому вступаю в разговор, разочаровавшись в двух женщинах, лишенных чувства такта.

Я с усилием перевожу взгляд на директора, стараясь говорить максимально спокойно и дипломатично, выжимая из себя подобие улыбки.

— Мария Ивановна, я прекрасно понимаю вашу озабоченность и разделяю ее. Недоразумение с волосами будет исправлено, я вас уверяю. Я обязательно поговорю с дочерью, мы вместе найдем решение, как максимально бережно и быстро вернуть волосам нормальный, естественный цвет, когда это будет возможно, чтобы не испортить их структуру полностью. И всю необходимую воспитательную беседу я проведу с ней сама, дома, с глазу на глаз. Уверяю вас, не надо дополнительно упрекать и давить на нее здесь и сейчас.

Директор смотрит на меня поверх очков, ее взгляд жесткий, непреклонный. Ей не нравится, что ее тычут носом куда не следует.

— Я понимаю вашу материнскую позицию, Мила Александровна, и уважаю ее, но вы должны понять, что у нас здесь не салон красоты и не место для смелых экспериментов, а серьезное учебное заведение. На приведение внешнего вида в соответствие с нашими правилами я даю вам ровно один день. Завтра к первому уроку я хочу видеть Злату с волосами естественного, человеческого цвета, потому что разлагать дисциплину, показывать дурной пример и поощрять подобный эпатаж в стенах этой школы я никому не позволю.

Я стискиваю зубы и молча киваю, чувствуя себя предательницей. Они могут ее отчислить, отстранить. Я не могу рисковать ее судьбой. Ей и без того сложно на новом месте, и менять ей школу в такой момент не хочу.

— Хорошо. До свидания.

Встаю и тяну Злату за собой. Мы молча, не глядя друг на друга, выходим из кабинета, и спиной чувствую на себе тяжелые, осуждающие, торжествующие взгляды двух педагогов.

Едва тяжелая дверь с глухим стуком закрывается за нами, и мы делаем несколько шагов по пустому, безжизненному, гулкому коридору, Злата срывается. Она резко останавливается, разворачивается ко мне.

— Я тебя ненавижу! Ты должна была меня защищать! Ты должна была встать и сказать им, что они не имеют никакого права указывать мне, что делать! А ты что сделала? Поддакивала этой старой, засохшей карге! Кивала, как продажный китайский болванчик! «Исправим, да, конечно, сделаем все как вы скажете, о великие!». Отец бы никогда так не поступил! Он бы никогда не отругал меня за это! Он бы понял! И уж тем более никогда не позволил бы этим замшелым училкам указывать мне, как жить и заставлять перекрашиваться!

Ее слова бьют в самое сердце. Мне и без того больно было так поступать, но она еще подросток, гормоны бушуют, она просто не видит дальше своего носа, в то время как я вынуждена все предотвращать.

— Злата, успокойся, возьми себя в руки, прошу. Да, я понимаю, что в твоем возрасте хочется выделяться, быть не такой, как все, привлекать внимание. Но, родная, в любом обществе, и школа не исключение, есть определенные правила, установленные нормы.

Она кивает головой, не желая меня даже попытаться услышать.

— Их нельзя просто так взять и нарушать, когда вздумается. Такова жизнь, она состоит не только из прав, но и из обязанностей. Не всегда все происходит так, как нам хочется в данный момент. Иногда приходится подчиняться общим требованиям, даже если они тебе не по душе.

— Какая удобная, убогая философия! — она фыркает, и в ее глазах читается самое настоящее, неподдельное презрение ко мне и моим словам. — Это же просто жалкое, трусливое оправдание слабых, безвольных людей, которые боятся постоять за себя и своих близких, которым проще прогнуться, чем иметь свое мнение! Знаешь что? У меня уже есть паспорт. Я вполне совершеннолетняя и могу уйти из дома, если мне здесь, в этой тюрьме, не нравятся ваши дурацкие правила!

Меня буквально передергивает от этих слов, от их бескомпромиссной жестокости.

— Злата, ты уже перебарщиваешь. Хватит нести чушь и бросаться такими страшными словами. Ты прекрасно понимаешь, что уход из дома — это не выход, это тупик и большая беда.

— Нет, не перебарщиваю! — она как всегда категорична. — Если тебе так нужен идеальный, послушный ребенок-робот, который будет молча подстраиваться под всех и вся, то ты его уже родила! Вот и иди воспитывай своего Артема, лепи из него что хочешь, он как раз еще маленький, мягкий, самое то! А меня оставь, наконец, в покое!

Она разворачивается, уходит и оставляет меня одну в полной, оглушающей, давящей тишине, нарушаемой лишь отзвуком ее шагов.