После развода. Отголоски любви

Глава 28

Александр

Чертова камера. Серые, обшарпанные стены, насквозь пропитанные запахом пота и безысходности. Я сижу на жесткой койке и тупо смотрю на решетку на окне, за которой виден лишь кусок грязного неба.

Три с половиной месяца. Какой-то идиотский, нелепый срок. Недостаточный, чтобы сломать, но более чем достаточный, чтобы унизить.

Я постоянно возвращаюсь к тому дню в зале суда. К этой гадине не довольной, а скорее вздохнувшей с облегчением, к ее начальнику, этому выскочке в дорогом костюме, который смотрел на меня сверху вниз, как на мусор. К Злате… Она смотрела на меня с такой болью, но она была на моей стороне. Она их, этих ублюдков, ненавидела. Это единственное, что греет, и плевать мне, что дочь по сути мне не нужна.

— Александр! К начальнику. Живо!

Неужели… Неужели апелляция? Или адвокат что-то провернул? Может, эта сука Мила все-таки опомнилась и забрала заявление? Надежда такая гадкая штука. Пробивается, даже когда ее давить и давить.

Не сломят. Никогда. Меня никогда не сломят.

Я выхожу из кабинета полный предвкушения, потому что больше нет причин вызывать меня.

В кабинете начальника воздух другой. В нем все буквально пропитано ничтожной властью над заключенными, возможностью самоутвердиться за чужой счет. Сам начальник, грузный мужчина с уставшим лицом, смотрит на меня не то с жалостью, не то с брезгливостью. На столе перед ним лежит папка.

— Проходи, садись.

Я сажусь, выпрямив спину. Стараюсь выглядеть достойно, хоть внутри все сжалось в тугой комок.

— Поступили бумаги из суда, — он откашлялся, перебирая листы. — Не по твоему уголовному делу. Гражданское производство. По лишению вас родительских прав.

Чего он только что там вякнул?

— Что? — выдавливаю из себя не своим голосом. — Это… это ошибка. На кого? На Злату? Но ей уже восемнадцать! Этого нельзя сделать!

— Не на дочь, Александр. На сына.

У меня перехватывает дыхание. Сын? Всмысле? Эта стерва давно свалила из нашей жизни. Что ей нужно от моего сына? Я его этой падали не отдам.

— На каком основании? — почти рычу, вскакивая с места. Конвоир у двери делает предупреждающий шаг вперед. Понимаю, что нарываюсь, но не могу иначе, меня разрывает. — Я его отец! По закону! Я записан в свидетельстве!

— Основание вполнвесомое, — начальник отряда читает по бумаге, избегая моего взгляда, — установление факта отсутствия биологического родства. По ходатайству матери ребенка, проведена генетическая экспертиза. Ты… э-э… не являешься биологическим отцом. Решение суда — удовлетворение иска. Ты лишаешься родительских прав.

Он кладет на стол передо мной распечатку. Официальный бланк. Печать. Подпись судьи. В графе «установить» черным по белому: «…отцом ребенка… не является».

Я не понимаю. Мозг отказывается воспринимать эти слова. Они не складываются в одну картину мира. Не отец? Но как? Это мой сын! Я… я же… я проверял все, была подтверждающая экспертиза.

— А ребенок… — голос срывается. — Кто? Кто его… отец?

Начальник отряда тяжко вздыхает, будто я отнимаю он держится из последних сил, чтобы не послать меня.

— Одновременно удовлетворено заявление об установлении отцовства и об усыновлении. Гражданином… — он сверяется с бумагой, — Ракинским Вениамином Сергеевичем. Он признан отцом. И усыновляет ребенка с согласия матери.

Ракинский. Этот ублюдок. Этот щеголь в дорогом костюме. Он не просто отобрал у меня бизнес. Он… он забрал все. Все, что должно было быть моим. Он подменил меня. В моей же семье.

— Она… — хриплю, потому что говорить нет сил. — Она знала. Вся эта история… Она его нагуляла, пока мы были вместе! А потом… потом все это… она специально помогла бывшей меня посадить! Чтобы он мог прийти и забрать моих детей! Мою жизнь!

Я кричу и не слышу собственного голоса, но чувствую, как он рвет горло. Я бью кулаком по столу. Бумаги взлетают в воздух.

— Успокойся, Александр! — строго говорит начальник, но его голос доносится до меня слишком тихо.

— Какое успокойся?! — ору, обращаясь уже ко всем, к этому миру, который так чудовищно, так подло со мной обошелся. — Они сговорились! Это подстава! Они украли у меня все! Она сука, продажная тварь! Я ее убью! Слышишь? Убью!

Конвоир хватает меня за руки, пытается скрутить. Я вырываюсь. Ярость, слепая, всепоглощающая, дает мне силу. Я не чувствую боли. Я не чувствую ничего, кроме жгучей, животной ненависти.

Меня выволакивают из кабинета. В коридоре другие заключенные, они смотрят на меня с любопытством, с усмешками.

— Отстаньте от меня! — рычу я, отбрасывая конвоира. — Все отстаньте!

Кто-то говорит что-то колкое, насмешливое. Какое-то слово. Я не разбираю. Я вижу только образы: ее лицо, его самодовольную рожу, моего сына… которого никогда не было.

Я слепо кидаюсь на того, кто сказал что-то в мою сторону, и бью кулаком в лицо. Раздается хруст. Крик. Потом кто-то бьет меня сбоку, по почкам. Боль пронзает на секунду, а потом еще удар, и еще.

Невольно падаю на бетонный, липкий пол. Ноги бьют меня везде. Топчут. Я пытаюсь закрыться, но удары сыплются со всех сторон. В ушах звон, смех, ругань.

Я не кричу, только сжимаюсь в комок и сквозь сжатые зубы, сквозь кровь, что течет из разбитого рта, шепчу одно имя.

Ее имя.

Проклиная ее.

Проклиная тот день, когда я ее встретил.

Все ее вина.

Она во всем виновата.

Она посадила меня сюда.

Она помогла отдать моего сына другому.

Она украла у меня будущее.

Она.

Ты поплатишься, Мила.

Я тебе клянусь, а потом и подстилка получит по полной.