После развода. Отголоски любви

Глава 30

Мила

Прошел месяц. Не скажу, что боль ушла, она просто притихла, затаилась в глубине, стала привычным фоном, как тихий гул в ушах. Жизнь вошла в новое, странное русло. Я работаю из дома, Костя часто рядом. Он будто вписался в нашу жизнь, стал ее частью, как мебель или стены.

Сначала его постоянное присутствие напрягало, казалось неестественным. А теперь… Теперь пустота без него кажется болезненной.

Сейчас я стою в дверях гостиной, прислонившись к косяку, и наблюдаю за милой сценой, которая рвет на части. На ковре развернулась целая битва. Пластиковые солдатики, машинки, одеяло, наброшенное на два стула. Костя, казалось бы, солидный мужчина, сидит на полу, скрестив ноги, и с абсолютно серьезным видом командует отрядом зеленых человечков, а напротив него мой сын. Мой Костя. Маленький, с взъерошенными волосами и таким же сосредоточенным выражением лица.

— Папа, твои солдаты сейчас как следует получат! — вдруг заявляет сын, и мое сердце на мгновение замирает. Он не говорит «дядя Костя», как я его учила. Он говорит «папа». Просто и естественно, как само собой разумеющееся. — Мои танки уже на подходе!

Большой Костя не поправляет его. Он лишь усмехается, и в его глазах появляются теплые, смеющиеся искорки, что вызывает еще больше недоумения.

— Это мы еще посмотрим, — парирует старший, двигая своего пластмассового генерала. — Мой спецназ уже зашел с тыла! Приготовься к неожиданному маневру!

Они носятся по комнате, прячутся за крепостью, падают с грохотом, хохочут. Все вокруг заполнено их смехом, энергией, каким-то невероятным мужским взаимопониманием, которое мне, женщине, никогда не понять. Я смотрю на них и чувствую, как по щекам текут слезы. Не от горя, а от тепла, которое разливается внутри, от странного чувства правильности происходящего.

Он стал таким постоянным, таким надежным, он не дает мне уйти в себя, в тоску, в бесконечные переживания о Злате. Он мягко, но настойчиво возвращает меня к жизни. К работе, к быту, к материнству. Он играет с моим сыном, как настоящий отец.

И я… я начинаю к нему привыкать. Ловить себя на том, что жду его прихода, что мне спокойнее, когда он рядом.

И это меня пугает. Пугает до дрожи. А вдруг это все ложь? Вдруг мы оба ошибаемся в наших чувствах?

Я так изранена, так одинока, что готова ухватиться за первую же соломинку. А он… а что он? Может, он просто заигрался в благородного спасателя? Ему интересно было решить эту задачу, а теперь головоломка решена, и скоро ему станет скучно. Он уйдет, а я… а я останусь с этой новой болью потери.

Мне вдруг до ужаса хочется, чтобы это прекратилось. Прямо сейчас. Чтобы он встал, улыбнулся своей деловой улыбкой, сказал «всего хорошего» и ушел. Чтобы не было этой мучительной неопределенности, этого страха снова оказаться обманутой.

Я делаю глубокий, почти судорожный вдох, пытаясь загнать обратно предательскую дрожь, что поднимается из самой глубины души. Ладонью, все еще влажной от слез, которые я успела смахнуть в коридоре, резко провожу по лицу, словно стирая не только следы слабости, но и все свои страхи.

Мне нужно взять себя в руки. Сейчас. Немедленно, поэтому вхожу в комнату, натягиваю на лицо легкую, почти беззаботную улыбку, и стараюсь, чтобы голос звучал ровно, обыденно.

— Воюющие стороны, может, хватит уже устраивать здесь полигон? — прерываю их идиллию, на что оба недовольно фыркают. — Предлагаю перемирие за кружкой горячего чая с печеньем. Вы уже наверняка все устали от этих бесконечных битв.

Они оба, как по команде, оборачиваются на меня. Сын сияет, его глаза, огромные и бездонные, горят от неподдельного восторга, и в этом сиянии на мгновение тонут все мои тревоги.

— Мама, мама! Ты только посмотри! — он тянет меня за руку, его маленькие пальцы с силой тащит к импровизированному полю боя, усеянному пластиковыми солдатиками и машинками. — Мы с папой только что выиграли самое главное сражение! Мы теперь непобедимые!

Костя поднимается с пола с какой-то удивительной, кошачьей грацией для такого крупного мужчины, отряхивая с дорогих джинсов невидимые пылинки. Он улыбается мне, и в его улыбке, обычно такой сдержанной и деловой, сейчас нет ничего привычного. Она какая-то… иная. Домашняя. По-настоящему теплая, и от этого становится одновременно и спокойнее, и еще страшнее.

— Чай это прекрасное предложение. После такой битвы действительно нужно восстановить силы, — его взгляд, теплый и мягкий, скользит с меня на моего сына, который уже вовсю скачет на воображаемом коне, издавая победные кличи, и Костя добавляет, обращаясь к нему, совершенно спокойно и так естественно, будто говорит это каждый день. — Только сначала, сынок, сходи, пожалуйста, хорошенько помой ручки с мылом. На них целая армия микробов после этих солдатиков.

Воздух в комнате буквально замирает, становится густым и тяжелым, словно перед грозой. Все звуки для меня исчезают, словно кто-то выключил их во всем мире.

Я стою, не двигаясь, парализованная, и чувствую, как земля уплывает из-под ног, а комната начинает медленно плыть перед глазами.

Это слово.

«Сынок».

Он сказал это.

Не снисходительное «малыш», не ласковое «Костюша», не шутливое «командир», а «сынок». Осознанно. Четко. С какой-то невероятной, простой и страшной ответственностью в голосе.

Маленький Костя первый нарушает тишину. Его лицо озаряет такая чистая, такая безудержная радость, такой немой восторг, что на него больно смотреть настолько это чистое, детское счастье идет на контрасте с бурей внутри меня.