После развода. Отголоски любви

Глава 5

Мила

Он пришел, как и договаривались по телефону. Я открыла, кивнула на «привет» и молча прошла на кухню, оставив его в прихожей.

Из кухни видна часть гостиной. Я делаю вид, что мою чашку, уже вымытую до блеска, и смотрю на них краем глаза. Злата сидит на краю дивана, вся скрюченная, будто ее кто-то ударит. Саша опускается рядом, слишком бодро и непринужденно, как актер, играющий роль «любящего папы».

— Ну, здравствуй, моя девочка. Как ты? Соскучилась? — он говорит это так неестественно громко и пафосно, будто он пытается заполнить собой всю пустоту.

— А что, уже есть за что скучать? — парирует дочка, выпуская всю накопленную боль и злость. Она не смотрит на него, выражая дикое недовольство. — Ты ушел даже не попрощавшись со мной, как будто я лишняя деталь в твоей жизни.

Саша вздыхает на е слова, и мне интересно, что будет делать дальше.

— Злата, не надо такой язвительно. Я пришел серьезно поговорить. Твоей маме тяжело, а ты не помогаешь. Постоянные слезы, звонки мне на работу, сцены дома. Это не выход из ситуации. Так мы ни к чему не придем, и ты изведешь не только нас, но и саму себя.

Я не поняла, он там на нее свои грехи перекладывает? Похоже. Но если вмешаюсь, дочь меня не услышит.

— А как надо себя вести?! Сделать вид, что у меня все хорошо? У меня не получается! Пап, пожалуйста, просто вернись домой! Мы все можем начать сначала. Я буду идеальной, правда! Буду учиться так, чтобы тебе за меня никогда не было стыдно, буду помогать маме по дому, забью на все свои глупые кружки… Я все сделаю, только чтобы все было как раньше! Я буду той дочерью, которой ты захочешь гордиться!

Мне становится плохо. Я опираюсь о мойку, чтобы не упасть. Каждая ее фраза как нож в спину. Она просит за нас обеих, торгуется за наше прошлое, которого уже не вернуть. И мне стыдно, и больно, и безумно жаль ее, а Саша лишь качает головой.

— Златочка, остановись. Ты меня не так поняла. Ты и так самая замечательная моя девочка. Ты — моя гордость, и всегда ею была. Дело не в тебе, слышишь? Совсем не в тебе. Тебе не нужно ломать себя и под кого-то подстраиваться. Оставайся собой. Просто будь собой.

— Но если я и так замечательная, если ты мной гордишься… — ее голос дрожит, она хватает его за рукав, цепляется, как за спасательный круг, но все тщетно, — то почему ты ушел? Почему? Я не хочу чувствовать себя сиротой при живом отце!

Он хмурится, находит наконец повод проявить удобную для него суровость.

— Кто тебе такое сказал? Ты — моя дочь. Ты никогда не будешь сиротой, я никогда тебя не брошу. И если кто-то, хоть один человек, посмеет намекнуть тебе на такое, то дай мне знать. Я лично с ним очень серьезно поговорю. Поняла?

Теперь уже бывший муж играет в защитника. Это так на него похоже сейчас. Создать проблему, а потом героически решить крошечную, побочную проблемку, чтобы казалось, что закрыл ту самую глыбу.

— Тогда объясни мне почему? — она уже почти шепчет, и слезы беззвучно текут по щекам. — Объясни почему ты не хочешь остаться с нами? Мы же семья! Разве семьи не борются за друг друга?

Саша отводит взгляд, смотрит куда-то за ее спину, и его лицо становится пустым, каменным, каким было в тот вечер с варениками. Он отключился. Ему снова плевать. Зря я его позвала.

— Потому что так надо, дочка. Иногда в жизни приходится принимать сложные решения. Так будет лучше для всех.

— Это не ответ! — всхлипывает она, размазывая слезы по лицу. — «Так надо» — это то, что говорят маленьким, когда не хотят ничего объяснять! Это ничего не значит!

Он молчит, а Злата вдруг словно цепляется за последнюю соломинку, ее глаза загораются безумной надеждой.

— Тогда… тогда возьми меня с собой! Я буду жить с тобой! Я буду тихой-тихой, буду как мышка, не буду мешать тебе и… и той тете! Я буду просто в своей комнате, честно! Только не оставляй меня тут одну!

Я замираю, сжимая мокрую тряпку в руке. Господи, только не это. Что я и ей сделала не так, что она хочет уйти?

— Нет, Злата. Так нельзя. Ты не пойдешь со мной. Твоя мама останется здесь одна. Ей будет очень тяжело, ты же это понимаешь? Кто-то должен быть рядом с ней, присмотреть за ней, и лучше тебя с этой задачей никто не справится. Ты же у меня взрослая, умная, сильная. А я… я буду забирать тебя на выходные. Мы будем кататься на лошадях, как ты любишь, ходить в кино, в новые кафе.

— Но это мало! — она рыдает уже в полный голос. — Пап, я хочу видеть тебя каждый день, как раньше! Я хочу за завтраком тебя видеть, а не ждать субботы, как подачки!

Он встает, его дешевое терпение лопнуло. Он сделал, что мог, откупился предложением развлечений. Истерику он терпеть не собирается.

— Злата, успокойся. Ты сейчас не в себе. Мне нужно, чтобы ты была умницей, хорошей девочкой. Поняла? Иначе не будет и этих встреч.

Он говорит это слишком жестко. Это не просьба, не пожелание, это ультиматум. Дочку перекашивает ужаса предательства. Она вскакивает с дивана, смотрит на него, как на чужого, фыркает, пытаясь сдержать новые слезы, и выбегает из комнаты. Через секунду доносится оглушительный хлопок двери ее спальни.

Я закрываю глаза.

Все кончено.

Слышу его шаги. Он заходит на кухню и останавливается в дверях. Я не оборачиваюсь, продолжаю смотреть в окно на темнеющий двор.

— Ну что, удовлетворил свое отцовское самолюбие? — спрашиваю, не заботясь о его чувствах, как он не заботился о ее.

— Да. Дети не всегда понимают логику взрослых. Но в целом, я донес свою позицию. Ты же все слышала.

Я поворачиваюсь к нему. Он поправляет манжету дорогой рубашки, его мысли уже там, в своей новой, правильной жизни, и понятно, что разговор бессмысленен.

— Твоя позиция свелась к тому, что ты пригрозил отказаться от нее окончательно, если она не перестанет показывать, как ей больно. Прекрасная педагогика. Прямо учебник по детской психологии.

Он пожимает плечами.

— Истерики и шантаж ни к чему не приведут. Она должна принять правила игры и научиться правильно себя вести, — он делает паузу и смотрит на меня холодным, оценивающим взглядом, как на нерадивого подчиненного. — Вообще, Мил, тебе пора учиться самой справляться с такими проблемами.

Сказав это, он не ждет ответа, разворачивается и уходит.

Я же остаюсь стоять у мойки, слушая, как в звенящей тишине стучит мое разбитое сердце и как из-за двери дочери доносится приглушенный, безутешный плач, который, кажется, никогда не стихнет.