После развода. Отголоски любви

Глава 25

Мила

Едва следственный комитет начал свою работу, врываюсь в отделение и стою у своеобразной рецепции, не знаю как у них этот контроль называется. Каждая секунда ожидания отдается в висках тупой, навязчивой болью. Мысли путаются, в голове звенит от одной-единственной, навязчивой цели: вернуть это проклятое заявление. Вернуть дочь.

— Чем могу помочь, гражданка?

— Я позавчера писала заявление. Я… мне нужно его забрать. Пожалуйста.

Он что-то проверяет в компьютере, его пальцы бездумно пробегают по клавиатуре.

— Фамилия?

— Мила Александровна Ракитина, — он кивает, с неохотой поднимается.

— Пойдемте со мной. Капитан Иванов как раз ведет это дело.

Он направляет меня в знакомый кабинет. Тот самый следователь, что позавчера принимал мое заявление, поднимает на меня усталые, потухшие глаза. На столе перед ним лежит та самая папка с моей фамилией на корешке.

— Мила Александровна? Что случилось? — спрашивает он, откладывая ручку, явно предчувствуя неприятности. — У вас появились новые обстоятельства по делу?

— Нет, я хочу забрать заявление, — говорю как можно спокойнее, хотя внутри все переворачивается и ноет от бессилия. — Прошу вас, верните мне его.

Он откидывается на спинку стула, складывает руки на груди, и смотрит более внимательно, пронзительно и насторожено.

— Забрать? Мила Александровна, вы понимаете, что говорите? Позавчера вы все подробно изложили, подписали протокол. На основании ваших показаний возбуждено уголовное дело. Процедура уже запущена, мы начали работу. Это не записка в школьном дневнике, которую можно просто взять и вырвать.

— Понимаю, но я передумала, — нервно, и чувствую, как горят щеки от стыда и бессилия. — Это было спонтанным решением, ошибкой. Мы… мы разберемся сами. Это семейное дело, мы не хотим вмешивать в него посторонних.

Следователь медленно качает головой. Ему не нравится происходящее.

— Мила Александровна, так не делается. Вы заявили о серьезном правонарушении, о насилии в семье. Уголовное дело, это не гражданский спор, который можно просто прекратить по желанию сторон, когда вам вздумается. И тем более, — он понижает голос, — у меня есть четкое распоряжение от начальства довести это дело до конца.

Ледяная волна страха и горького осознания прокатывается по спине. Распоряжение начальства. Константин. Он уже все предусмотрел, перекрыл все возможные пути к отступлению. Его «помощь» оказалась капканом, из которого я не могу вырваться.

— Вы не имеете права не отдать мне заявления! Я требую его вернуть! Немедленно!

Следователь тяжело вздыхает, устало трет переносицу, явно не в восторге от разрастающегося скандала в его кабинете.

— Хорошо. Успокойтесь, пожалуйста. Подождите здесь минуту. Я сейчас узнаю, возможно ли это.

Он выходит из кабинета, оставляя меня одну в давящей, гнетущей тишине. Обхватываю себя руками, пытаясь сдержать дрожь. Каждый тик настенных часов, каждая проходящая минута означают, что Злата все дальше от меня, все глубже в паутине лжи, сплетенной ее отцом и бабушкой, все прочнее верит в то, что я ее враг.

Через несколько минут, показавшихся вечностью, следователь возвращается. Его лицо — невозмутимая маска.

— Пойдемте со мной, — зовет меня следователь и ведет меня по длинному, безликому, серому коридору в другой, более просторный и строгий кабинет.

За массивным дубовым столом сидит тот самый, друг Константина, что помог нам. Андрей смотрит на меня внимательным взглядом, в котором читается не столько интерес, сколько возмущение от моей наглости.

— Садитесь, пожалуйста, Мила Александровна, — он указывает на стул напротив. — Мне доложили, что у вас возникли серьезные сомнения насчет вашего заявления? Хотите его отозвать?

— Да. Точно. Мне нужно его забрать. Прямо сейчас. Это очень срочно, — киваю, с трудом подбирая слова.

— Можете объяснить, чем вызвана такая резкая перемена в решении? — спрашивает, сложив руки на столе в замок. — Совсем недавно вы были полны решимости и, я бы сказал, праведного гнева. Вы были тверды в своих намерениях. Что-то случилось? Вам угрожают? Давят на вас? П

Сердце уходит в пятки, в груди все сжимается. СЯ не могу сказать правду и выложить все. Я не могу рассказать про похищение дочери, про шантаж свекрови. Я не могу рисковать. Не могу потерять Злату навсегда.

— Нет… — шепчу, опуская глаза, чтобы скрыть страх. — Мне не угрожали. Никто на меня не давил. Я просто… я не могу сказать почему. Просто поверьте мне на слово, я должна забрать это заявление.

Он молча, не отрываясь, смотрит на меня несколько секунд, о чем-то думает, что-то решает.

— Понимаете, Мила Александровна, я тоже нахожусь в непростой ситуации. Я не могу просто так взять и закрыть дело, потому что вы передумали, не объяснив причин. Тем более, что лично мне поручил разобраться в этом деле ваш начальник, Константин Сергеевич Раевский, и по совместительству мой хороший друг, помочь которому для меня дело чести.

От его слов становится невыносимо на душе. Костя, какой же он вездесущий. Его «забота» играет против меня. Он решил, что знает, как лучше для меня, и теперь его воля значит больше моего отчаяния. Это несправедливо.

— Он был очень обеспокоен вашей ситуацией, вашей безопасностью и настоятельно, очень настоятельно просил довести расследование до конца, чтобы оградить вас от дальнейших посягательств бывшего мужа. Я дал ему слово как друг и как профессионал. И я не могу его нарушить просто потому, что у вас изменилось настроение.

— Вы ничего не понимаете! — вырывается у меня, и голос, к моему ужасу, предательски дрожит. — Я должна его забрать! Сейчас же!

— Успокойтесь, пожалуйста, — продолжает говорить слишком спокойно, чем неимоверно бесит. — Криками и истерикой мы ничего не решим. Я вижу, что вы в стрессе. Вот что могу вам предложить: я сейчас позвоню Константину, и, если он скажет, что вы можете забрать заявление, я это сделаю. Без его согласия, не могу.

Позвонить Косте? Придется, выбора нет. Они спелись и плевать им на закон, главное слово друг другу сдержать. Только свекровь с бывшим мужем тоже умеют держать слово.

Закрываю глаза, делаю глубокий, прерывистый, почти судорожный вдох, и киваю, не в силах вымолвить ни слова.

— Звоните, — все же выдавливаю из себя одно слово. Больше не могу.

— Хорошо, — говорит прокурор, уже набирая номер на телефоне. Гудки звучат оглушительно громко в звенящей, напряженной тишине кабинета. — Звоним.