После развода. Отголоски любви

Глава 6

Мила

Не могу поверить, что уже прошел месяц, растянувшийся в серую, безликую вереницу дней. Я научилась жить на автомате: вставать, готовить Злате завтрак, делать вид, что живу, а не существую.

Но наша, хотя теперь уже моя, квартира стала моей тюрьмой.

Каждый уголок здесь напоминает мне об обмане. Вот здесь, на этом диване, он целовал меня в шею, шепча, что заскочит ненадолго на работу и сразу вернется, а в это время, наверное, уже мчался к ней. Вот на этой кухне он хвалил мои вареники, которые, как оказалось, терпеть не мог.

Сплошная ложь.

Все здесь пропитано ею и предательством, въелось в стены, в мебель, в сам воздух.

Сегодня утром я проснулась с одной-единственной мыслью: я больше не могу здесь находиться. Мне физически больно и нечем дышать в этих стенах, давящих на меня грузом фальшивых воспоминаний.

Я сажусь за ноутбук на кухне, Злата еще спит. Набравшись сил, открываю сайт по продаже недвижимости. Заполнение анкеты занимает минут пятнадцать, адрес, метраж, этаж, фотографии уже есть на компьютере. Я выбираю самые нейтральные. Цену ставлю среднерыночную.

Палец замирает над кнопкой «Опубликовать».

Сердце колотится, словно я готовлюсь совершить нечто непоправимое, но все же закрываю глаза и нажимаю.

И почти сразу же, будто мать почуяла каким-то внутренним чутьем, что дочь переходит границу, звонит телефон. Это мама. Делаю глубокий, шумный вдох и отвечаю.

— Алло, мам, доброе утро…

— Доброе утро?! — понятно, наконец она узнала. Похоже Злата перестала ждать, когда мы образумимся и начала действовать. — Это что за безобразие я только что узнала? Ты развелась и квартиру собралась продавать? — больше скажу, я и дом хочу продать, и машину, чтобы купить потом свое и начать все с чистого листа. — Ты совсем с катушек съехала? Или у тебя там мозги набекрень?!

— Что я посмела сделать, мама? — переспрашиваю, стараясь говорить спокойно и уверено. — Продать то, что теперь по закону принадлежит мне? И да, мы развелись, потому что у него любовница и ребенок на стороне. А в квартире в каждой комнате я теперь вижу только его ложь и свое унижение. Все логично, мам.

— Не смей со мной так разговаривать! Не умничай мне тут! — она фыркает, я даже представляю, как поднимает подбородок, пытаясь показать свою значимость. — Как ты могла его упустить? А? Как ты умудрилась прозевать такого мужа? Кормильца, добытчика! Золотого человека! Почему ты просто берешь и отдаешь его какой-то… девке подзаборной без борьбы?

Во рту пересыхает. Я уставляюсь в экран ноутбука на улыбающиеся лица и чувствую приступ тошноты.

— Мама, Саша живой человек, а не трофей или приз. Его нельзя «упустить», как кошелек из сумочки. Он принял свое осознанное решение. У него есть право выбирать, с кем быть. И он ушел не просто к «девке», как ты выражаешься. Он ушел к женщине, которая ждет от него ребенка. К матери своего сына.

Черт, кажется последнее я зря сказала.

— Ах, вот оно что! — она услышала ниточку, за которую меня можно добить. — Значит, все-таки в сыне дело! Так я и знала. Вот где собака зарыта. Ну, конечно! Всякому нормальному мужчине нужен наследник, опора в старости, а ты кого ему родила? Одну девочку, и на том спасибо!

Она говорит это так, словно родить, это как за хлебом сходить. В жизни не все так просто, как хотелось бы.

— Ты должна была родить сына! Обязана была сделать все что угодно, но дать ему наследника! Тогда бы ничего этого не случилось! Сидела бы сейчас, как сыр в масле каталась, и не рыпалась! Все было бы хорошо!

Ее слова бьют обухом по голове. Это самое страшное обвинение, самое больное, самое несправедливое, которое я могла только услышать. Это то, что годами сидело во мне глухой, немой, съедающей изнутри болью. Мы хотели второго малыша. Мы очень хотели. Пытались. Долго. Безуспешно. И это была наша общая, тихая трагедия, а не моя личная вина.

А теперь моя же мама берет и вонзает в самое это больное место нож, да еще и с наслаждением поворачивает его.

Я молчу. Сжимаю телефон так, что пальцы немеют. Слезы душат, но я не дам ей услышать, как плачу.

— Что молчишь? — она никак не унимается. — Ничего не можешь сказать в свое оправдание? Так я и знала! Всегда ты была такая, не пробивная, не цепкая! Мужа, который тебя на руках носил, удержать не смогла, а объяснить родной матери, почему так вышло язык встал колом?

Я собираю всю свою волю, всю свою остаточную силу в кулак. Мне нужно положить трубку. Прямо сейчас.

— Мам, я очень устала. У меня просто нет сил на этот разговор сейчас. Давай как-нибудь в другой раз, хорошо? Позвонишь как-нибудь, и мы… мы все это обсудим.

— Как это в другой раз?! — начинает возмущаться так, что, наверное, там все соседи слышали наш разговор. — Не смей вешать трубку! Я еще не все сказала! Я не договорила!

Не выдерживаю, сбрасываю вызов посреди ее речи и сижу, уставившись в потухший экран ноутбука.

По щекам медленно, против воли ползут слезы. Сначала одна, потом другая. Они капают на клавиатуру, оставляя мокрые пятна.

Плачу я не из-за Саши. Нет. Из-за нее. Из-за того, что самый близкий человек в самый трудный момент не обнял, не поддержал, а пришел добить. Обвинил. Унизил.

Вдруг телефон снова вибрирует в руке. Я вздрагиваю, ожидая нового витка скандала, нового звонка, но на экране горит не имя мамы, а уведомление с работы. Быстро открываю его и читаю.

«Уважаемая Мила Александровна!

В связи с проведенной плановой оценкой эффективности работы сотрудников за последний квартал, руководство издательства пришло к выводу о несоответствии Ваших материалов требуемому уровню качества. Ваши последние статьи были признаны поверхностными, посредственными и не отвечающими редакционной политике и концепции издания.

В соответствии с трудовым кодексом, с Вами не продлевается трудовой договор.

Весь расчет Вы получите в течение трех рабочих дней.

С уважением,

Отдел кадров.

Я перечитываю письмо еще раз. Потом еще, вглядываясь в каждое слово.

«Поверхностные»

«Посредственные»

«Несоответствие»

Слова жгут глаза, выжигая остатки самооценки.

Тишина в квартире становится абсолютной, звенящей. Даже Злата не шумит за стеной.

Я сижу одна за кухонным столом, в квартире, которую только что выставила на продажу, с мокрым от слез лицом, и смотрю на экран телефона, где официальное, казенное подтверждение тому, что моя жизнь развалилась на куски окончательно, бесповоротно и без всякой надежды на восстановление.

Все.