Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Глава пятнадцатая ФЕЛИКС

Ноябрь 1883 года

Феликсу Кону исполнилось девятнадцать лет, но на вид ему можно было дать не больше шестнадцати. Это обстоятельство чрезвычайно затрудняло жизнь Фису, как звали его товарищи по гимназии. Тонкая шейка, заостренный подбородок, на котором еще не пробивалась растительность, огромные черные глаза, которые больше пристали бы девице, куриная грудь, выпирающие на суставах косточки… Ах, как хотелось быстрее стать мужчиной! Почему у его приятеля Станислава Пацановского и рост удался, и голос погуще, и на щеках нежные завитки, которых, правда, еще не касалась бритва?..

Нельзя ожидать мужества, надобно его воспитывать! Фис читал книги об античных героях и знал, что крепость духа способна восполнить слабость тела.

С весны он и Пацановский были участниками социалистического кружка. Странно, что Феликс не сказал матери. Знал о ее участии в деле пятилетней давности, но пожалел: сестра Хелена с мужем Зыгмунтом Херингом лишь недавно вернулась из Сибири вместе с братом матери Максимилианом Гейльперном. Хватит этих переживаний!

Тогда же под страшным секретом Людвик Савицкий сообщил, что в Варшаве снова действует легендарный Людвик Варыньский, который вместе с Казимежем Пухевичем и Куницким основал партию «Пролетариат». Однако Савицкий почему-то говорил о Варыньском без восторга, осуждал за авантюризм.

Первое же публичное выступление Варыньского, которое стало известно всей Варшаве, правда, без имени автора, повлекло за собою необходимость выбора — и выбора мучительного.

Это была листовка против Бутурлина, которую Фис встретил с восторгом, получив ее буквально из рук в руки на улице от веселого коренастого человека с пышными усами и заостренным носом.

— Благодарю папа, — растерянно произнес Феликс.

— На каторге будете благодарить, паныч, — широко улыбнулся странный тип.

Людвик Савицкий, который был близок к Профессору, раскритиковал листовку в пух и прах. Но Феликсу нравилось. «Желают борьбы — будут ее иметь!» В этом что-то было: сила, уверенность, задор. «Какого роста Варыньский?» — спросил он у Людвика. «Длинный, — ответил тот. — У него и кличка такая». Феликс вздохнул украдкой.

Савицкий указал на то, что рабочие не готовы к таким лозунгам, что это чистейшей воды демагогия и игра на чувствах, а призыв пролить кровь в борьбе с властями — безответственное подстрекательство.

— Неправда! — вспыхнул Фис. — Он готов погибнуть за народ!

— Знаешь, что он сказал, когда Пухевич спросил: «А если Бутурлин не отменит распоряжения?»

— Что?

— «Тогда мы его убьем». Ты убил бы человека, будь он хоть обер-полицмейстер?

— Не-ет… — оторопел Феликс.

Он знал, что не трусость продиктовала его ответ; он мечтал сложить голову за правое дело с четырнадцати лет, когда сестра попала в Десятый павильон. Но самому убить… К этому Фис готов не был.

Когда образовалась «Солидарность», они с Пацановским встали в ее ряды.

Впрочем, что значит «встали в ряды»? Красивые слова Людвика Савицкого. На самом деле рядов что-то не наблюдалось. Положим, в мае-июне Феликс со Станиславом держали экзамены на аттестат зрелости во второй Варшавской гимназии; им не до социализма было — одолевали греческий с латынью, древняя история и российская словесность. Но потом началась скука. Лето тянулось медленно, жарко и лениво; пыль поднималась в улочках Старого Мяста и долго стояла в раскаленном воздухе; Висла, казалось, усохла и обнажила длинные песчаные косы на Саской Кемпе. Раз в две недели Кон и Пацановский посещали сходки «Солидарности». Обычно они происходили на свежем воздухе за Бельведерской заставой или на Новой Праге. От этих сходок и чтения брошюр отдавало талмудизмом. Крепости духа не прибавлялось.

А в это время крамольный «Пролетариат», поставивший в свою программу террор, процветал и ширил свои ряды; во всяком случае, его присутствие в Варшаве становилось все более заметным — хотя бы по оживлению околоточных и городовых! Не то что «Солидарность». «Скоро мы будем собираться на Марымонте», — мрачно пошутил Пацановский, намекая на осторожность Пухевича, рекомендовавшего избирать для сходок самые отдаленные места, а Марымонт — дальше ехать некуда!

«Пролетариат» обозначал свое присутствие и листовками. Вскоре Кон узнал, что взамен отданной Пухевичу типографии, в которой тот, кстати, кроме программы партии и одного умеренного воззвания, больше ничего не публиковал и не собирался, пролетариатчики уже в июне обзавелись приличным станком с помощью того же Марцелия Янчевского, народовольца. Судя по всему, им не хватало шрифта на большие издания, потому ограничивались короткими и хлесткими воззваниями, как видно, писанными рукою Варыньского: воззвание «По случаю коронации Александра Третьего» и манифест «К работающим на пашне». Кон читал эти издания ревниво, искал теоретические ошибки — и находил их! Но «не ошибается тот, кто ничего не делает». Похоже, Пухевич избрал именно эту тактику — не ошибаться, сиречь бездействовать.

Феликс сгорал от нетерпения, жаждал живого дела. Поступление на юридический факультет было вопросом решенным, а вот партийная деятельность представляла собою сплошную проблему. Варыньский словно насмехался над ними, проводя непрерывные собрания и сходки, слухи о которых докатывались через Пашке или Сливиньского, которые сами уже, кажется, посматривали в сторону «Пролетариата», собираясь сбежать туда под благовидным предлогом. Один Профессор в своей кабинетной тиши, уединившись от созданной им партии, ничего не замечал и по-прежнему давал устные наставления доверенным лицам — как, где и когда говорить с рабочими.

В августе в Варшаву приехал Куницкий; работа в «Пролетариате» еще более оживилась. По слухам, готовился к печати первый номер большой газеты, ибо Куницкому удалось привезти несколько пудов шрифта. У Феликса руки чесались: нелегальная газета в Варшаве! Да такого не бывало со времен январского восстания! Вот бы поучаствовать в ее издании! Кроме всего прочего неискоренимый патриотизм, имевший в семье Копов богатые традиции, науськивал: хорошо бы обогнать русских в конспирации! «Народная воля», кажется, разваливается на глазах, центральный орган выходит через пень-колоду, а тут в Варшаве появляется польская нелегальная газета! Феликс буквально мечтал о ней, забывая, что она издается конкурирующей партией, с которой не было вражды, существовали даже отношения взаимопомощи, как между «Черным переделом» и «Народной волей», но все же, все же…

В сентябре стало известно: газета вышла! Называется, как и партия, «Пролетариат». Через несколько дней Феликс увидел свежий оттиск. Его принес на сходку бывший последователь Пухевича рабочий Теодор Каленбрунн. Он еще в начале лета ушел в «Пролетариат», теперь явился на собрание, чтобы агитировать товарищей сделать то же.

Феликс понял, что ему это удастся.

Ужасно расстроенный вернулся он домой с Новой Праги, пробрался в свою комнату — дело было поздним вечером. Как вдруг в дверь постучали. Феликс вздрогнул: кто бы это мог быть?

Вошла мать. Глаза ее были заплаканы.

— Что с тобой, мама? — спросил Феликс.

— Ты слышал о Варыньском? — спросила она. — Это был главный организатор кружков, когда твоя сестра и Макс пошли в Сибирь. Я его хорошо знала, встречалась в Кракове…

— Я слышал о нем, мама… — осторожно отвечал Феликс.

— Его сегодня арестовали в Варшаве.

— Как?! — вскричал он, вскакивая.

— Да, представь себе. Оказывается, он уже давно здесь. Я и не знала…

— Кто тебе сказал? — умоляюще спросил он, надеясь на ошибку.

— Пани Зофья Щепковская. Она видела все своими глазами и была свидетельницей в полицейском циркуле…

И пани Паулина Кон рассказала сыну то, что стало известно от приятельницы, выслушавшей в участке показания лиц, замешанных в деле. Она своими глазами видела опознание задержанного.

Как показал в полицейском циркуле владелец млечарни на улице Рымарской близ Банковой площади Лейзер Бутлов, сегодня в три часа пополудни к нему в лавку вошел молодой человек лет двадцати семи, одетый весьма прилично, в пенсне и с бородкой. На нем было светлое летнее пальто, брюки со штрипками, на голове шляпа-канотье. В руках молодой человек имел пакет, перевязанный бечевкой…

По словам Лейзера, молодой человек очень спешил и, не заказывая ни кофе, ни взбитых сливок, спросил у него лишь почтовых марок, на что Бутлов продал ему шесть штук. Тогда он, отложив пакет в сторону, пристроился за конторкой и, вынув из кармана конверт, надписал на нем адрес и наклеил марки. Бутлов заметил, что адрес был парижский. После чего молодой человек, торопясь, запечатал письмо и выбежал вон из лавки, оставив перевязанный пакет на конторке. Бутлов решил на всякий случай поинтересоваться содержимым пакета…

— Какой негодяй! — вырвалось у Феликса.

…Там оказалось большое число свежеотпечатанных листовок, на которых Бутлов прочитал текст песни «Варшавянка». Лавочник испугался. В это время в лавку зашел сосед Бутлова молодой Янкель Вальд, содержащий в этом же доме некое сомнительное заведение «для господ офицеров», хотя посещают его, в основном, унтеры. Девочки из этого заведения часто завтракают в млечарне Бутлова.

Лейзер показал ему листовку, но в это время вернулся запыхавшийся молодой господин. Увидев, что пакет распечатан, он с досадою выхватил его из рук Бутлова, выразив при том крайнее раздражение тем, что пакет вскрыт. Бутлов отвечал, что искал адрес пана, чтобы переправить ему забытую вещь. Господин круто повернулся и выбежал из млечарни.

Янкель Вальд последовал за ним и заметил, что молодой господин зашел в кондитерскую лавку Квециньского в этом же доме. Тогда Янкель нырнул в парадную и постучал в квартиру закройщика Абрама Софы. Тот, по счастью, оказался дома, и Янкель послал его за околоточным, а сам с Бутловым принялся сторожить вход в цукерню Квециньского.

Софа побежал на угол Лешно и Тломацкой, где обычно находился околоточный Жвавчук, и рассказал тому, что замечена подозрительная личность. Околоточный не хотел покидать свой пост, ожидая проезда генерал-губернатора, но Абрам сказал ему о листовках. Тогда Жвавчук побежал на Рымарскую и вместе с Бутловым вошел в цукерню. Вальд и Софа остались на улице.

— Пани Щелковская сидела в той самой цукерне и видела все своими глазами, — продолжала пани Паулина. — Полицейский вырос в дверях, а за ним какой-то противный тип с длинным носом. Тип указал на молодого человека, пришедшего незадолго до того и беседующего с молодой дамой за столиком в углу. Пани Щепковская заметила, что дама пришла раньше и в ожидании господина выпила чашечку кофе. Полицейский приблизился к столику и потянулся к пакету, лежащему на краю стола. Однако молодой господин вскочил на ноги, успев смахнуть пакет на пол, и оттолкнул околоточного. «Бегите!» — крикнул он даме, вступая в драку с полицейским. Дама выскользнула на улицу. Видимо, ей удалось скрыться, потому что в участок привели лишь молодого господина… Он вырывался, кричал, что он не злодей, а политический, но Бутлов, Вальд и Софа помогли околоточному скрутить его… В участке выяснилось, что это был Варыньский. Пани Щепковская, которую попросили пройти туда свидетельницей, рассказала, что у него нашли паспорт на имя австрийского подданного Кароля Постоля, но в участке имелась фотография Варыньского, которого разыскивают с семьдесят восьмого года. Увидев ее, молодой господин сам признался, что он — Людвик Варыньский…

— О боже, как нелепо! — проговорил Феликс.

— Я стыжусь, Феликс, что это сделано руками людей нашей национальности, — тихо проговорила пани Паулина.

— Это сделано руками лавочников, мама! — закричал Феликс. — Лавочники одинаковы, кем бы они ни были — русскими, поляками, евреями!

Это произошло двадцать восьмого сентября.

Феликс не спал всю ночь. Еще и еще раз он проигрывал в уме картину ареста, отмечая с болью — где Варыньский ошибся и как можно было бы спастись. «Ах, если бы я был рядом! — думал Феликс. — Неужто мы вдвоем не отбились бы от этих грязных свиней!» Больше он не колебался. «Пролетариат» потерял вождя — потерял в тот самый момент, когда партия расправила плечи, дела ее находятся в расцвете, она стала реальной общественной силой. И в этот момент я останусь в стороне? Я буду влачить жалкое существование в «Солидарности»? Нет и еще раз нет! Что же касается того единственного пункта программы, из-за которого Кон оказался вне «Пролетариата» — пункта о терроре, — то что ж делать? Придется принять его, тем более что он, похоже, остался лишь на бумаге. В самом деле, за год своего существования партия не совершила ни единого покушения… Партия по-прежнему делала ставку на пропаганду и агитацию среди рабочих. А раз так, место Феликса — там!

На следующее утро он рассказал о случившемся Пацановскому. Станислав угрюмо засопел. «Непременно напишет стихи», — подумал Кон, пряча улыбку. Он знал, что товарищ сочиняет стихи и мечтает стать поэтом. Как знать, может быть, создаст свою «Варшавянку», как это сделал Вацлав Свенцицкий!..

В первых числах октября они связались с Куницким. К тому времени были арестованы еще два члена Центрального комитета — Плоский и Янечка Ентыс. Попал в Цитадель и Пухевич, как лицо, имевшее сношения с австрийским подданным Каролем Постолем, о чем гласила запись в домовой книге на Новогродской, где квартировал Постоль. Но Пухевича вскоре выпустили, не найдя против него улик. Из членов ЦК в Варшаве находились теперь лишь Куницкий, Дембский и Дулемба. Тадеуш Рехневский оставался в Петербурге, занимаясь делами «Народной воли», в которой происходило что-то непонятное. После того как во главе партии оказался Де-гаев, дела пошли странным образом: крупные провалы происходили как бы на фоне упрочения партии и централизации руководства. Кон следил за «Народной волей» пристально, читая регулярно «Листок Народной воли», издающийся в Варшаве Янчевским.

По всему выходило, что вождем «Пролетариата» становился Станислав Куницкий. Кажется, новое пополнение партии ему поправилось, в особенности Пацановский, привлекший внимание литературными способностями. Партии остро не хватало интеллигентов, способных написать статью или воззвание. Сам Куницкий, увы, плохо владел польским.

Он назначил Копа и Пацановского агентами ЦК второй ступени, что означало право действовать от имени ЦК и выполнять его распоряжения, если это не противоречит их убеждениям.

Уточнение окончательно успокоило Феликса: террором они заниматься не будут! Уже в ноябре молодые агенты с кличками Стожек и Михалек с головой окунулись в работу.

Феликс Кон по приговору военного суда получит десять лет и восемь месяцев каторги, которую будет отбывать на Каре вместе со своими товарищами по партии Дулембой, Рехневским, Маньковским и Люри. По дороге на каторгу Кон и Рехневский сумеют написать отчет о суде, который попадет в нелегальную печать России, будет издан и за границей.

После Кары Кону предстоят долгие годы ссылки в Восточной Сибири, где он познакомится с В. И. Лениным. По возвращении на родину Кон станет заметным участником революционного движения, одним из руководителей Польской социалистической партии-левицы. После Октябрьской революции Кон вступит в ряды РКП(б), будет выполнять ответственную работу в Коммунистическом Интернационале. Последние годы жизни будет руководить Всесоюзным комитетом радиовещания, заведовать отделом Наркомпроса РСФСР, редактировать журнал «Наша страна». Умрет Феликс Яковлевич Коп в Москве, в 1941 году.

Арест Людвика Варыньского в сентябре 1883 года явился переломным моментом в истории «Пролетариата». Отныне руководство партией практически переходит в руки Станислава Куницкого, а Людвик Варыньский до конца дней своих обречен вести борьбу в тюремных застенках.

Ежи Таргальский пишет:

«Летом 1883 года окончательно выкристаллизовалась организационная структура партии «Пролетариат». Основу партийной организации составляли кружки. Члены кружков, вносящие взносы один раз в две недели, обязаны были исполнять все решения партийных инстанций, распространять партийную литературу, участвовать в экономических и политических акциях, а также влиять на беспартийных. Кружком руководил организатор. Кружки данного района образовывали секцию, которой управлял центральный кружок для данной социальной среды. В организации имелось четыре независимых друг от друга секции: интеллигентская, рабочая, ремесленная и секция подмастерьев. Их представители входили в состав Рабочих комитетов, осуществлявших руководство партией в данном месте. Важнейшие решения Рабочих комитетов подлежали утверждению Центрального Комитета. Члены Центрального Комитета и его агенты принимали участие в заседаниях Рабочих комитетов.

В начале июня 1883 года при помощи Марцелия Янчевского, который заведовал типографией «Народной воли», «Пролетариат» основал в Варшаве собственную типографию. Она находилась на улице Новолипье, 51, в квартире, вдовы русского офицера, занимая помещение, прилегающее к танцевальному залу, который содержал как совладелец член «Пролетариата» Эдмунд Выгановский. Пятнадцатого июня была выпущена первая листовка, отпечатанная в собственной типографии и посвященная коронации царя Александра Третьего. Определяя его как продолжателя деспотичной политики его предшественников, автор воззвания Людвик Варыньский призывал передовую часть общества встать под знамена партии для борьбы за свободу. «Только шляхта и буржуазия, — писал он, — принимают сторону нынешней монархии, видя, что для защиты их интересов она распоряжается миллионом средств… Граждане! Знамя, поднятое социально-революционной партией, — единственное знамя, под которым собираются враги царизма и эксплуатации, политической и экономической неволи. Определяйте ваше место в борьбе, которую мы ведем вместе с русскими революционерами! Время национальной розни минуло; идея свободы должна сплотить в едином строю всех истинных своих приверженцев!»

Варыньский считал необходимым привлекать к борьбе с царизмом и эксплуатацией, общественно-политическим гнетом не только рабочий класс, но и весь трудовой народ, а также отдельных, наиболее сознательных представителей интеллигенции и власть имущих. Он добивался взаимодействия и союза с ними на определенных условиях, то есть на признании непролетарскими группами в классовом обществе революционных и социальных целей борьбы, не идя на компромиссы в сфере идейных и организационных принципов. Варыньский обращал свое внимание прежде всего на крестьян и ремесленников. Он видел в них союзников рабочего класса в борьбе за социализм.

Двадцать четвертого июня 1883 года в типографии «Пролетариата» вышло написанное Варыньским воззвание, озаглавленное «К работающим на пашне. Манифест Центрального комитета социально-революционной партии». Талант агитатора, присущий Варыньскому, в полной мере выразился в словах «Манифеста».

«Крестьяне! Давно минули времена, когда паны силою или хитростью отобрали у вас землю, на которой трудились ваши деды и прадеды, и сделали из вас своих рабов. Сегодня едва ли половина из вас что-то имеет, и лишь один из пяти доволен своим положением. Вам нужна земля! Кто даст вам ее? Кто облегчит вашу долю? Может, паны? Нет, отнятого никто добровольно не отдаст. Может, царь? Не даст вам царь земли. Вместо нее наложит на вас новые тяжкие подати, уведет со двора последнюю скотину… Царь сам вызывает вас на борьбу, он хочет и дальше душить вас, всегда и везде укреплять и оборонять панскую власть. Готовьтесь к борьбе с царем, ибо вас она не минует, готовьтесь поскорее, ибо вот-вот вспыхнет она!

Мы, социалисты, поднялись на борьбу во имя ваших интересов и готовы уничтожить все, что мешает трудовому народу. Как рабочим городов фабрики, так и вам, крестьянам, землю, а всем — свободу даст будущая революция… В минуту революции мы будем с вами; вы узнаете нас, ибо мы одни станем говорить: земля должна принадлежать тем, кто ее пашет, фабрики — тем, кто в них работает. Вставайте на борьбу — этим вы ускорите полную нашу победу над врагами!..»

«Пролетариат» занимался массовым распространением «Манифеста» в деревнях… Во время религиозного праздника в Ченстохове, на который, по традиции, собирались тысячи паломников, специально выбранная группа пролетариатцев раздавала экземпляры «Манифеста» в городе и предместьях…

Но настоящим триумфом партии был выпуск первого номера газеты «Пролетариат». Вот что пишет об этом органе польских социалистов советский историк А. М. Орехов.

«…Изданная на некачественной бумаге, несовершенная в полиграфическом отношении, с бросающимися в глаза многочисленными опечатками, с подчас нечитабельным шрифтом, словом, со всеми атрибутами спешки, вызванной конспиративными условиями, газета тем не менее вызывает у нынешнего историка чувство неподдельного изумления и уважения: столько мужества, убежденности и самопожертвования стоит за каждой ее строкой.

Газету печатали А. Ковальский, в недавнем прошлом участник галицийского рабочего движения, и Э. Выгановский, редактировали Л. Варыньский, Э. Плоский и Ст. Куницкий.

Материалы газеты группировались в несколько отделов. Самым обширным был организационный отдел, содержавший официальные заявления ЦК, воззвания и листовки партии, отчеты о партийных финансах, некрологи деятелей польского социалистического движения, хронику обысков и арестов, предупреждения об изменниках и провокаторах. Значительное место уделялось хронике рабочего движения, распадавшейся на две части — посвященную Королевству Польскому и заграничную. В первую входили также материалы о русском народовольческом движении. Третья группа материалов — редакционные и программные статьи, поясняющие политические акции партии… Наконец, была еще небольшая группа литературных материалов — произведения нарождавшейся рабочей поэзии и песни.

Первый номер газеты открывался сообщением ЦК «Пролетариата» о полном организационном размежевании партии с группой «Солидарность». Затем следовала вступительная редакционная статья с кратким изложением целей газеты: служить делу освобождения польского рабочего класса от капиталистической эксплуатации…

Насущные вопросы движения поднимала вторая редакционная статья, принадлежавшая, по-видимому, перу Л. Варыньского. В ней предпринята попытка обобщить недолгий путь, пройденный партией. Статья указывает, что первопричиной появления социалистов явилась капиталистическая эксплуатация и политический гнет самодержавия. Стремления националистически настроенной интеллигенции овладеть руководством движения (имелась в виду, очевидно, патриотическая организация А. Шиманьского) не увенчались успехом. «Сегодня рабочий начинает понимать, что только международная социальная революция даст ему полное освобождение, что эту революцию он может совершить только собственными силами». Польский рабочий видит, говорится в статье, что помочь ему может только «вышедшая из его недр и воспитанная в классово-экономической борьбе рабочая интеллигенция, единственная настоящая выразительница его идеалов, стремлений и революционных принципов». Социалисты стремились разъяснить рабочим сущность капиталистической эксплуатации и неизбежность краха капитализма, указать на объективную роль масс в историческом развитии. Борьба, понесенные социалистами жертвы показали, что одной пропаганды недостаточно, что «пропаганда должна всегда сопровождаться агитацией и борьбой с угнетением». Это принципиальное положение, отмечала газета, принято партией «Пролетариат».

И еще один вывод следует сделать польским социалистам, суммируя накопившийся опыт, отмечалось в статье. Необходимо централизовать движение путем создания «узкой организации», то есть партии. Подчеркну, что речь в данном случае идет именно о партии, а не о заговорщической организации бланкистского типа. Каждый член организации должен подчиняться партийной дисциплине и находиться под контролем партии. «Опыт убедил нас, что децентрализация движения, полная независимость групп и личностей и федеративная их связь ведут только к дезорганизации, непорядку, обнаруживая пути и способы действия и открывая врагу широкую возможность внедрения в организацию своих сторонников и шпионов». Несомненно, тут сказалось критическое освоение исторических уроков русского народовольческого движения…

Вскоре после выхода из печати первого номера газеты партия «Пролетариат» потеряла своего признанного лидера Л. Варыньского… Подвела его собственная неосторожность. Вслед за этим в течение нескольких дней охранка арестовала Э. Плоского и А. Ентыс. Партии был нанесен тяжелый удар, от которого она не смогла оправиться. Положение усугубилось тем, что Э. Плоский, находясь в руках жандармов, растерялся и дал подробные показания. Сентябрьскими арестами 1883 года заканчивается первый период деятельности партии «Пролетариат»…»