Притворство с привилегиями

Глава 31

Люк

Лейла полностью отключается.

Она словно застывает на месте. В одну секунду на ее лице написаны обида, разочарование и страх, в следующую — она спокойно сидит на каменных ступенях, изучая ногти; выражение ее лица холодное и отстраненное.

— Серьезно, — повторяет она почти скучающим голосом. — В этом нет ничего особенного. Ты не публикуешь свои полуобнаженные фотографии в интернете, если не можешь справиться с подкатами.

— Не думаю, что это правда, — медленно произношу я, пытаясь пододвинуть газировку поближе к ней. — Милая, тебе станет лучше, если…

— Я в порядке, — огрызается она, и я опускаю взгляд. Она вздыхает и откидывает голову на кирпичную стену, глядя в темное небо. — Прости, — тихо говорит она. — Прости, прости. Я превращаюсь в суку, когда испытываю стыд.

Я качаю головой. Какое-то время мы молчим. По дороге проносится машина. Через несколько улиц от нас слышатся пьяные голоса, кричащие песню Мэрайи Кэри. Лейла медленно наклоняется и открывает банку газировки, подносит ее к губам и делает несколько глубоких глотков.

— Что значит Тагги? — спрашиваю я, когда Лейла ставит содовую обратно на тротуар.

Она делает непристойное дергающее движение рукой²⁷.

Я морщусь, мой желудок переворачивается.

— Что? Какого черта он тебя так назвал?

Она искоса смотрит на меня.

— Ты действительно совсем меня не помнишь, не так ли? — говорит она мягким голосом.

— Я же говорил тебе. Я едва помню кого-либо из твоего класса.

— Ты помнишь Донни, — указывает она, и я фыркаю.

— Да. Потому что Дональд отказывался учиться, а его родители угрожали подать на меня в суд за плохую преподавательскую деятельность каждый раз, когда я ставил ему неудовлетворительную оценку. В итоге я стал заниматься с ним по пятницам в обеденные перерывы, просто чтобы они от меня отстали. — Мне не нравится думать плохо о своих учениках, но иногда ты встречаешь ребенка, который просто плохой. Донни был одним из таких.

Я пытаюсь сложить все кусочки пазла воедино и предполагаю:

— Он доставлял тебе неприятности?

— Среди прочих, — сухо отвечает она.

— Было… плохо? — спрашиваю я нерешительным голосом, заранее зная ответ. Она бы не сидела здесь, дрожа от холода, если бы все было хорошо.

Ее лицо искажается.

— Ну, — выплевывает она, — я получала угрозы убийства каждый день около трех лет подряд, так что да. Я бы сказала, что это было довольно плохо.

Мой желудок сжимается.

— Что? — спрашиваю я. — Угрозы убийством? В «Emery High»?

Она теребит свои браслеты.

— Знаю-знаю. Самые милые дети, с которыми ты когда-либо работал. Самый низкий уровень отстранения обучающихся в стране. Наверное, я все это выдумала.

Я выпрямляюсь.

— Не понимаю. Над тобой издевались другие ученики?

Она наклоняет голову и смотрит на меня, ее светлые глаза непроницаемы.

— Знаешь ли, — медленно произносит она. — Не дворник угрожал забить меня до смерти на велосипедной парковке.

— Лейла… — Должно быть, ужас отразился на моем лице, поскольку она немедленно отступает.

— Мне не следовало это говорить, — она качает головой. — Не хочу обсуждать это.

Я игнорирую ее.

— Донни угрожал убить тебя?

Она фыркает.

— О, нет. Он был просто заводилой, придумывавшим истории о том, какой я была развратницей. В основном меня хотели убить девушки. — Ее губы кривятся от отвращения. — Поверь мне, Тагги было лучшим из моих прозвищ. Их была целая куча. Королева Дрочки. Двухфунтовая Томпсон.

— Двухфунтовая²⁸… — слабо повторяю я, в голове у меня гудит.

— По слухам, это была цена, которую я брала за минет. — Она откидывает волосы назад. — Один фунт за то, чтобы потрогать мои сиськи. Пятьдесят пенсов — через футболку. Не то чтобы большинство из них утруждали себя оплатой. Или моим разрешением.

Ужас пронзает меня насквозь. Все это происходило, пока я преподавал там? Прямо у меня под носом?

— Лейла. Ты не…

Она хмуро смотрит на меня грозным взглядом.

— Все это неправда.

— Я не это хотел спросить, милая. Почему ты не попросила о помощи?

Это неправильные слова. Ее глаза вспыхивают. Лейла внезапно пинает полупустую банку газировки, и она, грохоча, катится по тротуару, откатываясь и останавливаясь в нескольких метрах от нас.

— Да пошел ты, — выплевывает она. — Не обвиняй в этом меня. Я просила о помощи. Я рассказала об этом своей классной руководительнице. Я рассказала об этом секретарше в приемной. Я рассказала директору. Я говорила это чертовой медсестре каждый раз, когда мне приходилось приходить за дополнительным физкультурным комплектом, потому что парням нравилось обливать водой мои футболки. Ради бога, Люк, неужели я похожа на человека, который принимает спокойно такое дерьмо? — Она качает головой. — Я подняла столько шума, сколько могла. Никто ничего не сделал. Ничего. Черт возьми, староста класса сказала мне, что я должна быть благодарна, потому что «когда парень так к тебе пристает, он явно заинтересован». А потом она называла меня «давалкой» за моей же спиной.

Я смотрю на нее широко раскрытыми глазами.

— Староста… Эвелин сказала тебе это?

Она холодно смотрит на меня, ее глаза блестят в темноте, как у кошки, словно она бросает мне вызов не верить ей.

Я провожу рукой по лицу. Это все моя вина. Если бы я был в лучшем состоянии, я бы заметил, что что-то не так. Я должен был помочь ей. Моя работа заключалась в том, чтобы обеспечивать безопасность обучающихся. Иисусе, неудивительно, что Лейла теперь такая колючая и закрытая, когда дело касается мужчин; она привыкла к тому, что они пытаются причинить ей боль.

Ради бога, ей было шестнадцать. Шестнадцать. А она подвергалась сексуальным домогательствам в школе.

— Но почему? — спрашиваю я, и мой голос срывается на последнем слове. — Почему другие дети к тебе приставали? Я не понимаю.

Она долго-долго молчит, глядя в небо.

— Я не хочу тебе говорить, — признается она в конце концов.

Эти слова ударили меня прямо в сердце.

Всю свою жизнь я гордился тем, что являюсь тем человеком, к кому люди могут обратиться за помощью. Когда я был учителем, дети постоянно приходили в мой кабинет, просто чтобы поговорить. Это одна из причин, по которой мне нравится записывать наш подкаст «Три Одиноких Парня». Давать советы — это то, в чем я хорош.

Но Лейла не хочет открываться мне. И с чего бы ей хотеть, черт возьми? Над ней годами издевались прямо под моим носом, а я не сделал ничего, чтобы ей помочь. Я был ее учителем, и позволил ей страдать и подвергаться преследованиям. Я подвел ее.

Внезапно у меня в кармане звонит телефон. Я встаю, хотя у меня и кружится голова.

— Я… Мне нужно ответить, — бормочу я. — Скоро вернусь.