Прощальные слова

Глава 15

Амелия

150 день — Май 1942 года

С самого начала мне удавалось отгородиться от зловония в своем бараке, но в одну из майских ночей оно ощущалось сильнее, чем обычно, мешая заснуть. При этом я понимала, как трудно будет работать на следующий день, если не удастся немного отдохнуть до того, как прозвучат свистки, и начнутся крики.

Я обхватила голову руками и отвернулась к стене, пытаясь представить горчичные поля золотистого оттенка и вспоминая аромат цветов, который доносил ветерок. Я была готова на все, лишь бы снова ощутить запах этого поля, почувствовать, как высокая трава щекочет колени, и насладиться теплом солнца, ласкающего кожу.

Дверь в наш блок открылась и тут же закрылась. Я избегала смотреть, опасаясь того, что могла увидеть. Иногда это входили заключенные, которых заставляли работать допоздна. В другие ночи это мог быть нацист, пришедший требовать то, что ему не принадлежит. Вот почему я предпочитала лежать так близко к стене, думая, что если я останусь в глубокой тени, то не стану мишенью.

Но похоже, удача в этот вечер оказалась не на моей стороне. На мои голые плечи опустились чьи-то руки, но они не причинили мне боли, как я ожидала. Они успокаивающе скользили по коже, и я подумала, не страдаю ли я галлюцинациями, представляя себе нежные прикосновения, а не грубость, с которой они с нами обращаются. Меня перевернули с боку на спину, и в ухо шепнули:

— Это я, Чарли. Молчи.

Заговори я, кто-нибудь услышал бы наш шепот и, возможно, понял бы, что я не против присутствия солдата в нашем бараке. Но в то же время не понимала, что он тут делает. Раньше мужчина никогда не приходил к нам посреди ночи.

— Нам нужно поговорить, — заявил он. Поглаживая кончиками пальцев мое лицо, он почти усыпил меня, но я никак не могла спать, пока Чарли рядом со мной. — Я выведу тебя из комнаты, хорошо?

Я слабо кивнула, не зная, видит ли он мой жест в полумраке. Чарли помог мне с платьем, которое я стала спускать до талии, чтобы быстрее выполнить неожиданную просьбу. Он потянул меня с кровати, и я позволила ему увлечь меня за собой, спотыкаясь, пока мы удалялись от корпуса. Он тянул меня за собой до тех пор, пока мы не оказались на улице, за казармой. Мы шли дальше, пока не наткнулись на укромное место за зданием, где находились тюремные камеры для тех, кто пытался совершить побег или не соблюдал правила и нормы.

— В чем дело? — шепотом спросила я.

Вместо ответа он протянул мне кусок сладкого хлеба. Я съела хлеб, изо всех сил стараясь не потерять ни одной крошки, но не успела проглотить это лакомство, как он вложил мне в руку еще и початок кукурузы. Я попытался откусить его, но зубы заныли от долгого употребления в основном мягкой пищи. Я всегда следила за своей гигиеной, хотела поддерживать чистоту и не допускать появления болей во рту от кариеса, но здесь это никак не получалось.

Чарли заметил мою проблему и провел пальцами по свободным прядям волос, выбившимся из заплетенной косы.

— У нас сегодня не так много времени, — объяснил он.

— Тебе не нужно оправдываться, — ответила я. — Ты дал мне больше, о чем я когда-либо могла просить.

— Амелия, меня отправляют в армию, — поспешно сказал он.

— Что? В каком смысле? Разве тебя уже не отправили?

— На войне все плохо, и мне сказали, что я командирован в Прагу для помощи на передовой.

— Нет! — воскликнула я громче, чем следовало. Он зажал мне рот рукой и заставил замолчать.

— У меня нет выбора, — только и произнес он. Я знала, у Чарли немногим больше прав, чем у меня, но это не значит, что я должна была с этим соглашаться. — Как долго тебя не будет?

Он покачал головой и посмотрел на грязь под нами.

— Я не знаю.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Впрочем, это и так понятно. Весь предыдущий месяц наши отношения продолжали расцветать даже в стенах ада. Мы стали надеждами и мечтами друг друга на фоне окружающего нас ужаса и разрушения, но наши юношеские чувства едва ли имели шанс разгореться еще сильнее, поскольку нам приходилось скрывать наши отношения. Мы должны были питать друг к другу ненависть, и я подумала, не послужило ли его отправка на фронт наказанием за отказ от навязанных убеждений — вдруг кто-то узнал о нас. В таком случае и меня могут наказать — даже за то, что еврейка улыбается в таких обстоятельствах. Это было недопустимо.

Наши тихие разговоры одними губами — изучение внутреннего мира друг друга в тишине — уже стали привычными, но вскоре я лишусь своего спасителя, а его отправят туда, где спасать нужно будет его самого.

Чарли крепко меня обнял и прижал к себе. Он нежно провел рукой по моему затылку, и я уткнулась щекой в его грудь, слушая быстрый ритм его бьющегося сердца.

Страх давал о себе знать. Его душевная боль была очевидна. Нам не избежать разлуки, и мы ничего не могли с этим поделать. Узнав о его отправке, я поняла, что мы можем больше никогда не увидеться.

— Я очень люблю тебя, Амелия, и ужасно боюсь, что тебя не будет здесь, когда я вернусь.

— Я до ужаса боюсь, что ты не вернешься, — призналась я ему.

Никто из нас не мог обещать друг другу иного исхода, ведь мы не знал, что ждет нас в будущем. Просыпаться каждый день и так было чудом.

— Когда ты уезжаешь? — спросила я.

— Утром.

— Так скоро? — прошептала я, чувствуя, как мое сердце наполняется отчаянием.

— Да, — ответил Чарли, и сердце его было разбито так же, как и мое. — Мне только что сказали, и я сразу пошел к тебе.

Не будет времени, чтобы побыть вместе до его отъезда. Не будет времени на воспоминания, которые я смогу сохранить до конца своей жизни, какой бы длинной она ни была. Мое сердце заболело впервые с тех пор, как я лежала рядом с папой. Я прикоснулась к лицу Чарли, как делала это уже много раз, но сейчас старалась запомнить каждую деталь: его скулы, разрез глаз, небольшую ямочку на подбородке, из-за которой я его дразнила, и больше всего — тепло его губ. Перед тем как попрощаться с ним, возможно, навсегда, я хотела убедиться, что запомнила все.

Боль в душе была невыносимой. Я успела полюбить Чарли, и снова мне придется страдать от того, что у меня отняли все хорошее, что было в моей жизни. Так хотелось, чтобы мое сердце перестало болеть. Я желала вырвать его из груди и выбросить, лишь бы не чувствовать и обрести покой, как мама и папа.

Я хотела умереть.

— Амелия, — позвал Чарли, положив кончики пальцев мне под подбородок. Я подчинилась и посмотрела в его полные беспокойства глаза. — Не пообещаешь мне кое-что?

Я прекрасно понимала, о чем он просит, и что нам не удастся договориться. Я хотела бежать, а он хотел следовать правилам. Покачала головой, выражая молчаливое несогласие, но он крепко держал мое лицо, не давая сказать «нет» без слов.

— Знаю, ты не признаешься мне в любви, но показываешь ее каждый день, и если на самом деле испытываешь ко мне такие чувства, то останешься — ты оградишь себя от тюрьмы или чего похуже.

— А что, если ты никогда не вернешься? — спросила я.

— Я найду тебя, Амелия. Я обещаю, что найду тебя.

— А если ты умрешь? — мои слова прозвучали ровно… без чувств. Говорить о смерти стало для нас обычным делом. Она больше не вызывала у нас страха, мы ее просто сторонились.

— А если ты умрешь, пытаясь? — огрызнулся он. — Пожалуйста, давай попробуем остаться в живых друг для друга.

Мне не хотелось спорить с ним, ведь у нас осталось так мало времени, но и дожидаться его, казалось, гораздо труднее, чем принять смерть, как последнюю страницу нашей истории любви.

Наши бессмысленные препирательства затихли, когда его губы встретились с моими во мраке ночи. Растворившись в его объятиях, я мгновенно подчинилась его прикосновениям, как это было каждый раз, когда Чарли так обнимал меня. Мы целовались до онемения губ или до тех пор, пока кому-то из нас не требовалось больше воздуха. Наши минуты, проведенные вместе, длились недолго, оставляя нам короткие главы и завязки, которые заставляли меня жаждать продолжения.

Мы отошли в темноту, которую обеспечивало дерево, нависавшее над оградой из колючей проволоки, и мой каблук зацепился за шаткий камень, отчего я потеряла равновесие. Чарли вовремя подхватил меня, чтобы смягчить приземление, и последовал за мной вниз, упираясь коленями в грязь. Он подхватил мою голову, не давая удариться, и я заглянула в его прекрасные глаза.

Он расслабился рядом со мной и провел рукой по моему животу.

— Как думаешь, за этими воротами есть люди, которые смотрят на те же звезды, тоже желая сбежать от своей жизни? — спросила я его.

— Не все знают, как плохо может быть, — ответил он.

— Мы знаем, — сказала я.

— Почему ты говоришь «мы», Амелия? — спросил Чарли. — Ты должна быть сейчас в университете и наслаждаться жизнью. А вместо этого наблюдаешь, как мучаются и умирают твои люди. Вдобавок ко всему, ты тоже страдаешь.

— Чарли, никто из нас не хочет быть здесь. И это главное. — Однако я сомневалась в правдивости своих слов. Я потеряла маму, папу и, скорее всего, Якоба. Кроме этих страданий, мне приходилось работать по пятнадцать часов в день, и времени на размышления не оставалось. Это оказалось для меня благословением. Однако в тот момент я почувствовала, что все рушится. Когда Чарли уйдет, у меня не останется ничего… и никого…

— Ты в порядке? — спросил он, заметив, что я смотрю мимо него в темноту.

— Нет, не в порядке, — призналась я.

Чарли наклонился ближе, рассеянно поглаживая пальцем мою щеку.

— Ты прекрасна.

— Мне страшно представить, как я выгляжу, — возразила я.

Он тихонько рассмеялся, как будто мое беспокойство по поводу внешности звучало смешно.

— Я вижу два глаза, с надеждой смотрящие на жизнь, идеальные губы, привлекшие мое внимание с того дня, как я впервые встретил тебя, и женщину, в каждом шаге которой чувствуется решимость. Твоя красота естественна, и она отражает все, что есть в тебе. Ты потеряла свою семью, но твоя сила невероятна. Каждая частичка тебя пленяет меня. Ты — все, что есть совершенного и прекрасного в этом мире.

Мягкий хруст грязи под нами отозвался щекоткой в ушах, когда он наклонился, чтобы поцеловать меня в шею, от чего по позвоночнику пробежали мурашки. На мгновение замерев, посмотрел на меня с вопросом в глазах, и я ответила, обхватив его руками за шею, а затем притянула к себе.

Он безостановочно ласкал меня, оставляя тепло на каждом сантиметре кожи. Его прикосновения были нежными и осторожными, не похожими на те сцены, которые то и дело происходили в моем бараке. Я невольно наблюдала за тем, как над женщинами издеваются и берут их против воли, и при этом они кричат от боли. Им не давали выбора, чтобы сказать «нет». Нам сообщали, что нацистам нужно, и мы должны были подчиняться или страдать от последствий. Я работала так много часов и старалась всеми возможными способами держаться подальше, что мне как-то удалось избежать гнева их неумолимых атак.

— Все хорошо? — шепотом спросил Чарли, прикоснувшись губами к моему уху.

— Да, — ответила я, затаив дыхание. Он немного повозился со своей одеждой, освободился и задрал мое платье выше талии. Мое сердце колотилось, я боялась почувствовать ту боль, которую испытывали другие женщины. — Я никогда раньше не была с мужчиной. — Мне показалось, что я должна сообщить ему об этом. Я как будто ушла из дома юной девушкой, а за время, проведенное здесь, превратилась в женщину, которая видела слишком много.

Он улыбнулся в ответ на мое признание, и поцеловал в губы, отвлекая от всех мыслей, в то время как новые ощущения заставили меня широко раскрыть глаза. Чарли двигался во мне осторожно, не торопясь, доказывая, что его действия продиктованы любовью, а не чем-то другим. Поначалу мне было больно, но не настолько, чтобы все прекратить. Я некоторое время наблюдала за его лицом — за тем, как он прикрывает глаза, как растягивает губы, отдаваясь тяжелому дыханию. Падающая звезда на небе ненадолго отвлекла мое внимание, а затем по телу, как ток, пронеслось удовольствие, заставшее меня врасплох. Инстинктивно я обхватила руки Чарли, нуждаясь в якоре, который удерживал бы меня на земле, потому что с каждым движением маленькая частичка меня таяла в почве под нами. Мои тяжелые веки сомкнулись, отгородив меня от мира, и я представила себе самый красивый закат, растворяющийся в кристально чистой воде. Именно это я и чувствовала — шум волн, набегающих на песчаный берег, подхваченный приливом, который уносил меня все дальше и дальше, пока я совсем не потерялась среди моря.

Все мое тело залило приятным теплом, и я поняла, что впилась ногтями в руки Чарли так сильно, что, возможно, поранила его. Однако он, похоже, этого не заметил. Он был слишком занят тем, что смотрел на меня обеспокоенным взглядом.

— Ты в порядке?

— Это было потрясающе, — сообщила я ему. — Ты удивительный.

Он шумно выдохнул и опустил голову мне на грудь.

— У нас навсегда останется эта ночь, Амелия, — сказал мужчина, и мои мысли мгновенно вернулись к опасениям, что Чарли покинет меня уже утром.

— Не говори так, — попросила я его.

— Теперь нам больше не придется гадать, — продолжил он.

— Чарли! — я еще раз отругала его.

— Я должен быть честен с самим собой, Амелия.

— А мне нужно, чтобы ты сохранял оптимизм, — возразила я в ответ.

Он выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание, и я обхватила его руками, прижимаясь со всей силой, пока мне не стало трудно дышать в наших объятиях. Возможно, если бы слезы оставались для меня естественной эмоцией, это был бы один из немногих случаев, но я забыла, как давать волю слезам. Плач перестал ощущаться как непроизвольная реакция на человеческие эмоции. Мне приходилось приучать свое тело делать то, что необходимо для выживания. Монстры, убивавшие ради собственного развлечения, лишили меня человечности.

Чарли привел в порядок себя и свою форму, затем вернул мое платье на место. Он помог мне подняться на ноги и переплел свои пальцы с моими.

— Я хочу держать тебя за руку. Хочу идти бок о бок с тобой и заявить всему миру, что ты моя, что мы вместе, и моя душа ожила.

— Мы не живем в таком мире, — напомнила я ему. — Мы — тайна, которую никто не поймет и не примет, но мы и живое доказательство тому, что не все в жизни может быть под контролем определенных людей.

— Я думаю, что это одна из битв, которую мы выиграли в этой уродливой войне, Амелия.

— Вернись ко мне, — попросила я его. — Пожалуйста.

— Если я не… — начал он. Мне не нравилось, к чему Чарли клонит, но я позволила ему сказать то, что он хотел, поскольку не могла отрицать происходящее. — Выживай как можно дольше, сражайся, не переставая, и, если эта чертова война когда-нибудь закончится, я хочу, чтобы ты бежала отсюда как можно дальше. Никогда не оглядывайся назад. Начни все сначала, исполни свои мечты и живи так, как ты заслуживаешь жить.

— Похоже, на твои последние слова, — прошептала я ему, когда меня начало трясти.

— Если это так, ты должна принять их, — отозвался он.

Я знала, что обязана сказать ему свои последние слова на тот случай, если это наша последняя встреча.

— Я хочу, чтобы ты поступил в университет и стал бизнесменом. Надень костюм, расправь плечи и высоко держи голову. Найди женщину, которая заставит твое сердце биться, заведи семью, люби своих детей больше, чем себя, и отвези их туда, где они смогут без устали бегать по лугам с цветами. Дай им право быть собой — свободу, которой у нас не было.

— Я не представляю, как смогу быть счастлив без тебя, — печально произнес он.

— Не делай это своими последними словами, — прошипела я сердито.

— Хорошо. Я люблю тебя, Амелия.

Я смотрела на него долгую минуту, зная, что не могу сказать ему то же самое. Не могла сказать ему, что люблю его, хотя и любила. И все еще верила, что тогда он больше не вернется.

Я приподнялась на носочки, прижала ладони к его щекам и поцеловала его со всей страстью, на которую была способна.

— Пусть мир хранит тебя, где бы ты ни был, — прошептала я, задыхаясь, когда одна слезинка вырвалась из бесплодной пустыни моих эмоций. — Прощай, мой Чарли.

И это были мои последние слова, обращенные к нему.

Напрасные слова.

Я побежала так быстро, как только могли нести меня ноги, и тихонько прокралась обратно в свой барак, где свернулась клубочком на тонком матрасе. Я чувствовала себя так, словно в глубину моего сердца и души вонзился нож — боль была настолько глубокой, что пронзала каждую вену и клетку моего тела. Я знала, что уже никогда не буду прежней, но, по крайней мере, могла утешиться, помня, что среди множества ужасных людей был один хороший.

Все же человечность не утрачена полностью.