Прощальные слова

Глава 18

Эмма

Я дрожащими руками закрываю дневник, и Джексон поднимает голову с моего плеча.

— Очень сильно, — говорит он.

— Все это время я думала, что ее освободили. Не знала, что она сбежала, — признаюсь ему, сбитая с толку путаницей фактов, собранных мною за всю жизнь.

— Наверное, мы ничего не узнаем, пока ты не дочитаешь, — замечает Джексон с таким же усталым видом, как и у меня.

— Вряд ли я смогу читать дальше сегодня. Кажется, больше ни на чем не смогу сосредоточиться, потому что история уводит меня туда, куда я еще не готова идти. — Я протяжно вздыхаю, обнимая рукой колено. — Не знаю, есть ли в этом смысл…

— Такое непросто переварить для любого человека, — мягко говорит Джексон. — Тебе, наверное, стоит переключиться на что-нибудь еще. Вредно держать себя в заложниках ситуации, которую ты не можешь контролировать. — Он обнимает меня за плечи… чтобы успокоить… я думаю.

— В тебе говорит доктор или…

— Опыт, — выдает он. — А может, и то, и другое.

Я поворачиваюсь всем телом, поднимая второе колено на диван, чтобы оказаться лицом к нему.

— Как это? — за последние несколько дней мы многое прочитали о моей бабушке, но я мало что знаю о Джексоне. Мне хочется узнать его получше, а не только то, что он врач и разведен.

— Я теряю пациентов, возможно, чаще, чем в других отделениях больницы. И вижу столько убитых горем пациентов и их семей, что иногда трудно прийти домой в конце дня и переключить свое внимание на что-то более позитивное, понимаешь? — он ставит свой пустой бокал на стол перед нами, прежде чем продолжить. — Долгое время я чувствовал себя виноватым за то, что отделял и откладывал свои чувства к пациентам в сторону, покидая больницу. Но за последние несколько лет понял, что если не буду заставлять себя отключать эмоции, то в итоге погружусь в депрессию и потеряю надежду.

Джексон смотрит с такой напряженностью, что я почти чувствую его слова, и мне становится больно из-за одиночества, с которым он борется в своей голове.

— Мне было интересно, как это делают врачи, но я всегда считала их скорее сверхлюдьми, чем кем-то еще. Думала, они умеют отставлять в сторону личные переживания, поэтому им и суждено быть врачами. Уверена, я бы никогда не смогла каждый день справляться с серьезными заболеваниями, смертями или любой другой связанной с ними эмоциональной болью. Честно говоря, не представляю, как можно постоянно переживать это. Вряд ли у меня хватило бы сил отключить эмоции по команде.

Джексон откидывается на подушку и смотрит в потолок, где его светильники рассыпаются разноцветными бриллиантами.

— У нас нет такой суперспособности изначально. Но я бы не стал врачом, если бы не придумал, как отделить личную жизнь от работы. Это одна из главных вещей, которые необходимо сделать, если собираешься прожить свою жизнь за пределами больницы.

— В этом есть смысл. — Поскольку его взгляд по-прежнему устремлен в потолок, я на мгновение оглядываю комнату, замечая отсутствие фотографий на стенах и журнальном столике. Я знаю, что мужчины обычно не любят выставлять фотографии напоказ, как это делают женщины, но у Джексона нет ни одного изображения. — Ты вроде говорил, что у тебя есть старшая сестра?

— Вообще-то, у меня две старшие сестры, — уточняет Джексон. Я прекрасно помню, что он рассказывал об одной, поэтому меня немного смущает такая перемена. — Они были близнецами, но одна погибла в автокатастрофе десять лет назад. Пьяный водитель.

— О боже, мне так жаль, — произношу это с горечью. Я потрясена услышанным, и в голове всплывают новые вопросы к Джексону. Как будто я медленно снимаю с него все слои, пытаясь понять, что у него внутри.

— В жизни случается всякое, верно?

— Ни одна жизнь не должна заканчиваться из-за чьего-то безрассудства, — тихо замечаю я и тут же спрашиваю: — Какой она была?

— Карли была силой, с которой приходилось считаться, — сквозь тихий смех говорит Джексон. — Самый сильный человек, которого я когда-либо знал. Она продержалась около недели после аварии, но ее жизненные показатели продолжали падать, и врачи не могли найти причину. Они говорили, что провели все возможные тесты, но ничего не выявили. Очевидно, ее грудина была повреждена настолько сильно, что осколок откололся и пробил аорту. Разрыв был очень маленьким, и его можно было бы устранить, если бы вовремя обнаружили, но этого не произошло.

Обычно я воображаю себе истории, когда слышу их, и эта вызывает у меня тошноту при мысли о том, через что Джексону пришлось пройти в столь юном возрасте.

— Так вот почему ты стал кардиологом? — спрашиваю его, предвосхищая ответ.

— В то время я уже учился в медицинской школе, но изначально планировал специализироваться на внутренних болезнях. Я передумал после смерти Карли.

Он сохраняет спокойствие на протяжении всего объяснения, и я не уверена, что смогла бы быть такой же сильной.

— Как дела у твоей мамы и второй сестры?

— Э-м-м, — хмыкает он. — Им тяжело дались первые пару лет после смерти Карли. У них и сейчас бывают моменты, но в основном они тратят время на попытки заставить меня снова жениться и завести семью. — Мы оба смеемся, потому что уверена, он слышал подобные требования от моей бабушки, не говоря уже о ее нелепых взятках. Я чувствую иронию, узнав, что его семья похожа на мою, и больше не испытываю неловкости.

— Наши семьи хорошо бы поладили, — улыбаюсь я ему.

— На самом деле это немного пугает, — признается Джексон, наклоняясь вперед и наливая еще немного вина в бокалы. Его комментарий наводит на размышления о том, каким он видит будущее, не то, чтобы я точно знала, каким вижу свое, но уверена, с мамой вечно жить не буду.

— Мы вроде бы собирались переключиться, — напоминает он, передавая мне мой бокал.

— А что ты делаешь, чтобы поднять себе настроение после плохого дня?

Джексон откидывается на спинку дивана и делает глоток «Пино».

— Хм, сложный вопрос, — задумывается он.

— Ты говорил, что часто смотришь телевизор, — поощряю я его ответы.

— Ну, я частенько играю в «Кэнди Краш», так что не суди строго.

Я не одинока. Поразительно.

— Никакого осуждения. Я тоже так делаю, и, пожалуйста, не сочти за оскорбление, но на самом деле рада, наконец, встретить кого-то такого же убогого. — Мы заливаемся смехом. В моем возрасте вряд ли стоит играть в «Кэнди Краш» до глубокой ночи, правда?

— Нам просто грустно, — заявляю я ему, отпивая терпкое вино.

— Не в эту секунду. — Джексон ставит бокал на место и наклоняется ко мне, словно хочет поцеловать, но я кладу руку ему на грудь, заставляя остановиться.

— Подожди, сколько тебе лет?

— А тебе? — изумленно произносит он, как будто у меня есть причина его спрашивать.

— Тридцать один, — отвечаю ему.

— Я думал, тебе двадцать четыре, но забеспокоился, вдруг тебе семнадцать или около того, — с видимым облегчением говорит он.

— Семнадцать? Какая бабушка будет устраивать личную жизнь семнадцатилетнего подростка?

— Может быть, твоя, — справедливо замечает Джексон.

— И не поспоришь.

— Мне тридцать три.

— Ладно, значит, все в порядке, — утирая фальшивый пот со лба, выдыхаю я.

— Теперь мне можно тебя поцеловать?

Поскольку между нами уже царит игривое настроение, я прижимаю палец к подбородку, как бы обдумывая его вопрос.

— Даже не знаю.

Он выхватывает у меня из рук бокал с вином и ставит его рядом со своим.

— Ты не знаешь? — удивляется Джексон.

— Ты не умеешь целоваться, — шучу я, пытаясь сохранить серьезность.

Он драматично прижимает руку к груди.

— Правда?

— Типа того, — произношу я, в моем голосе еще меньше серьезности, чем секунду назад.

Джексон подается вперед, и я проваливаюсь глубже в мягкую обивку дивана. Он нависает надо мной, и от этого зрелища в моих жилах разгорается огонь. На его руках проступают мышцы, которых я не замечала, а при расстегнутом воротнике рубашки я вижу их еще больше на его теле.

— Думаешь, мы двигаемся слишком быстро? — спрашивает он. — Я знаю, что ты еще не оправилась и все такое. — На его губах появляется лукавая ухмылка, перед которой я не могу устоять.

— Я в порядке. Наоборот, я возрождаюсь.

— Это самое сексуальное, что мне когда-нибудь говорили, — шепчет Джексон.

Он так близко, что я почти чувствую вкус его губ.

— Знаешь как быстро бьется сердце перед поцелуем? — его слова приятно ласкают мой рот, пока я пытаюсь мыслить ясно.

— А ты? — повторяю его вопрос.

— Никогда не проверял, — заявляет он, нагло улыбаясь.

— Ты тянешь время? — интересуюсь я.

— Просто наслаждаюсь моментом, — тихо отвечает он, прижимаясь своими губами к моим. Сердце заходится в груди, и я понимаю, Джексон чувствует, что делает со мной. Его губы так мягко прижимаются к моим, но движения продуманы до мелочей, как будто он знает, где начинается и заканчивается каждое нервное окончание, и он соединяет эти чувствительные точки. Его рот слегка приоткрывается, и я следую его движениям, чувствуя ласку языка. Он прижимается ко мне всем телом, нежно касаясь ладонями моего лица, перебирая пальцами распущенные пряди волос. Я тихонько постанываю, а его хватка, в свою очередь, крепнет.

Наши тела сплетаются, когда Джексон поднимает меня на руках с дивана.

Куда мы идем, что делаем и как все обернется, меня ничуть не волнует, потому что Джексон каждым поцелуем крадет ритм моего сердца. Я не могу представить себе ничего прекраснее, но что-то подсказывает мне, лучшее еще впереди. Он скользит губами по моей шее, посылая теплый и восхитительный импульс по рукам и груди.

Впервые оказавшись в его квартире, я не удивлена, обнаружив кровать королевских размеров в центре безупречно оформленной спальни, выдержанной в голубых, серых и белых тонах. И еще меньше поражена, когда резко падаю на его матрас, похожий на облако. Джексон снова опускается на меня и приникает к моим губам, а покрывало порхает вокруг нас, словно буря из перьев.

— Ты нужна мне. Как же долго я тебя искал.

Во мне нарастает жар, и я обхватываю его ногами за талию, притягивая ближе к себе, расстегивая одну за другой пуговицы на рубашке, нежно проводя пальцами по центру груди.

— Не думала, что ты существуешь, — задыхаясь, признаюсь я ему.

— Я здесь. — Он тянет за платье, медленно стягивая его через голову, прежде чем его губы касаются моих ключиц, а затем кружевной линии бюстгальтера. Джексон проводит рукой по моей спине, и я чувствую, как легко расстегивается застежка бюстгальтера.

— У меня никогда не было врача, — бормочу, выгибая спину навстречу ему, страстно желая новых дразнящих прикосновений.

— Я рад это слышать, — шепчет Джексон, прижимаясь губами к моей груди.

Беспокойно вожу руками по его твердому телу, не находя ничего, за что можно было бы ухватиться, но это не имеет никакого значения, когда Джексон перехватывает мои руки и вдавливает их в подушку над моей головой. Он окончательно завладевает моим телом и всеми моими чувствами. Кончиками пальцев легко проводит по краю моих трусиков, а затем спускает их вниз, позволяя шелковой ткани льнуть ко мне невыносимо долго.

Я закрываю глаза, пытаясь набраться терпения, когда слышу шорох со стороны тумбочки. Мне хочется пошевелить руками и помочь ему с боксерами, но я покорно жду, оставаясь на месте.

Мир вокруг меня вращается и хранит молчание, пока Джексон снимает последний предмет одежды, разделяющий нас. Он надевает презерватив, и я открываю глаза, чтобы взглянуть на этого удивительного мужчину, который теперь обнажен и открыт. Он так же безупречен снаружи, как и внутри.

Джексон прижимается своим гладким телом к моему, трение и синхронные движения между нами вызывают непередаваемые ощущения, заставляя осознать разницу между простым соитием и страстным переплетением в бесконечной симфонии желания. Я пытаюсь сдержать рвущиеся из горла стоны, но, когда между нами выступают бисеринки пота, а воздух перестает поступать в легкие, бессильно падаю навзничь.

Все еще пытаясь втянуть в себя воздух, я чувствую себя так, словно утонула в омуте соблазна. Выплеск эмоций и напряжение последних дней превращают меня в тряпичную куклу, которую Джексон удобно прижимает к своему телу.

— Ну что, я оживил тебя? — нежно шепчет он мне на ухо.

— Думаю, ты заставил меня по-новому взглянуть на это слово, — отвечаю я.

Джексон приподнимается на боку, перебирая пальцами спутанные пряди моих волос.

— Где ты пропадала? — нежно спрашивает он.

— Превращала свою жизнь в бардак. — Слова не были смешными, но я не смогла удержаться от смеха. Наверное, у меня хорошо получается устраивать кавардак.

— Я всегда считал, что отношения между двумя людьми крепнут со временем, но ошибся. Кажется, все начинается со связи и перерастает в нечто большее, нежели я могу постичь в данный момент.

— Ты гениальный человек, — сообщаю я ему. Мне нравится, что Джексон без стыда признает, что его житейские суждения порой неверны из-за отсутствия опыта.

— Спасибо. — Он выглядит удивленным, услышав простодушный отзыв на его понимание жизни, но мне нечего добавить, потому что я с ним согласна. — Эмма, мне хочется проводить с тобой больше времени, но знай, я не буду торопить события. Хочу, чтобы наши отношения развивались иначе, как те, что были у тебя с Майком. Я даже не хочу, чтобы ты сравнивала нас и думала о том, насколько я лучше для тебя. Просто хочу, чтобы ты относилась ко мне, как к новой главе в своей жизни. — Джексон прерывает свои объяснения коротким, нежным поцелуем, и, хотя я открываю рот, чтобы ответить, он нежно кладет палец на мои губы. — Однако я не могу притворяться, что если мы будем держаться подальше друг от друга, чтобы исцелиться, это уменьшит ту боль, через которую мы оба прошли.

Я бы не согласилась, следуя на деле всем этим негласным правилам свиданий, но мне никогда не нравились правила.

— Джексон, я только с тобой почувствовала настоящий уют и удовлетворение, и мне не нужно время, чтобы осознать это, — честно говорю ему.

— Значит, мы на одной волне? — уточняет он.

Я щурю глаза, стыдясь того, что собираюсь сказать после всего двух свиданий с этим человеком, но мне надоело тратить драгоценные минуты своей жизни.

— Ты будешь смеяться надо мной, если я попрошу тебя стать моим парнем?

— Только если ты не будешь смеяться, когда я попрошу тебя надеть мое школьное кольцо.

Не ожидая шутки, я игриво шлепаю его по голой груди, отчего Джексон вздрагивает и пытается заслониться от дальнейших ударов.

— У тебя есть школьное кольцо? — я смеюсь от одной этой мысли. Должно быть, он был тем парнем, на которого все девчонки пускали слюни, умоляя надеть кольцо.

— Нет, просто мне показалось, что именно это правильно сказать в ответ.

— Это ведь не шутка? Все-таки мы знакомы меньше недели. — Я не чувствую, что мне нужны дополнительные заверения, но хочу услышать это снова.

— Что самое плохое может с нами случиться? — спрашивает он.

— Пара разбитых сердец, — отвечаю я.

— Мы это переживем. Ты из рода выживших, а я прошел через свой собственный вариант ада. Я предлагаю просто жить так, как мы хотим, и выбросить все правила в окно.

— Чертовы правила, — фыркаю я.

— Думаю, мама и сестра будут рады услышать, что у меня появилась девушка.

— А я полагаю, мои мама и бабушка начнут планировать свадьбу, — улыбаюсь в ответ.

Джексон не реагирует на это безумие, которое, скорее всего, окажется правдой, но думаю, его это не волнует, так как он снова целует меня.

— Ты останешься на ночь? — спрашивает он.

— Думаю, могу.

— Я так и понял, раз ты уже в пижаме…

— Я голая, — сообщаю я ему.

— Знаю. — Он прижимается ко мне. — И мне это нравится.

Устраиваясь поудобнее и не собираясь больше двигаться, он берет пульт и включает телевизор, на котором сразу же появляется комедийный канал. Мне бы тоже пришлось смотреть комедии перед сном, если бы я видела то, что видит он каждый день.

Я засыпаю в его объятиях, вдыхая свежий запах мыла, как будто это ароматерапия.

Не зная, который час, учитывая темноту за окном, я испуганно вздрагиваю, когда на тумбочке Джексона звонит телефон. В этом нет ничего удивительного, ведь он врач, и я уверена, иногда ему приходится срочно выезжать к больным, но мое сердце колотится от любопытства и нервозности.

Я оглядываюсь по сторонам в поисках часов, но единственные стоят в другом конце комнаты на кабельной приставке, и цифры на них расплываются.

— Бек, — отвечает он.

Он потирает глаз рукой, прижимая большой палец к виску. Джексон смотрит куда-то в сторону, и я тоже перевожу взгляд на будильник, показывающий, что уже два часа ночи.

— Да, стабилизируйте ее, я буду через двадцать минут. — Он смотрит на меня с выражением, которое я не могу прочитать, но от этого переживаю еще больше. — Нет, у нее нет отказа от реанимации, так что продолжайте попытки.

Как только Джексон отключает звонок, он сразу же встает с кровати, хватает свои трусы и проскальзывает в ванную.

— Сделай глубокий вдох, — говорит он мне, возвращаясь.

— Я не могу. Речь о моей бабушке?

— Ты поедешь со мной, но, пожалуйста, дыши, потому что я не слышал твоего дыхания уже как минимум тридцать секунд.

— В чем дело, Джексон? — в моем голосе паника, и она громче, чем минимальное количество воздуха, выходящего из моих легких.

— Она захотела прогуляться без посторонней помощи и упала. Похоже, кардиостимулятор сместился, но я не узнаю наверняка, пока не доберусь до больницы.

— Она жива?! — вскрикиваю я.

— Они поддерживают ее жизнь.

Джексон уже через минуту переодевается в чистую одежду, а я все еще сижу в его постели, завернутая в простыню. Поскольку я в шоке и не могу пошевелиться, он помогает мне одеться.

— Давай, — приговаривает он.

Меня трясет так сильно, что я с трудом стою на ногах, но Джексон крепко берет меня за руку, поддерживая, пока мы добираемся до входной двери. Он на мгновение прислоняет меня к стене, пока собирает мои вещи и дневник, свою сумку, а затем возвращается и помогает мне выйти, как будто я совсем сломлена.

— Джексон. — Я продолжаю повторять его имя, не находя ответа. У него нет ответов, но я нуждаюсь в них. — Мне нужно, чтобы с ней все было хорошо. Я не готова сказать «прощай».

— Я понимаю, Эмма, — успокаивает Джексон, когда мы заходим в лифт. Закинув сумки на плечо, он поворачивается ко мне лицом и приглаживает мои волосы, убирая их за плечи. Костяшками пальцев вытирает мои слезы, обхватывая ладонью щеку, заставляя посмотреть на него сквозь пелену тумана. — Я сделаю для нее все, что смогу.

— Знаю, — бормочу я со слабым стоном.

Двери лифта открываются, и я едва чувствую, как мои ноги касаются земли, когда Джексон ведет меня к пассажирской двери своей машины.

— Я думала, кардиостимулятор поставили, чтобы регулировать аритмию, если она случится. Как он может вызвать остановку сердца, не работая?

— Я не хочу давать никаких ответов, пока сам их не получу. — Он быстро наклоняется и целует меня в щеку, прежде чем закрыть дверь.

Мы едем по городу гораздо быстрее, чем я когда-либо ездила раньше, и влетаем на парковку со свободными местами впереди. Я выпрыгиваю из машины так же быстро, как и он, хотя знаю, что в какой-то момент меня остановят, потому что дальше входить нельзя. Ожидание слишком мучительно. Мне нужно позвонить маме.

Лифт привозит нас на этаж реанимации, и Джексон ненадолго останавливается, глядя на меня с болью в глазах.

— Мне очень жаль, но я не могу тебя туда пустить. Таков протокол. — Он передает мне сумку и открывает дверь в комнату ожидания.

Я киваю дрожащим подбородком и вхожу в пустое пространство, ставшее слишком хорошо мне знакомым за эту неделю.

Поставив сумку на пол, я достаю телефон и набираю мамин номер.

Когда она отвечает на звонок, голос у нее растерянный.

— Мам, — тихо говорю я, стараясь не напугать ее больше, чем, возможно, уже испугала. — Бабушка упала, и мне нужно, чтобы ты приехала в больницу.

— Что? — кричит она. — Почему они не позвонили мне? Они звонили? Я пропустила звонок? Когда это случилось? Эмма, с ней все в порядке?

— Я не знаю, мам. Просто приезжай сюда, хорошо? Пожалуйста, веди машину осторожно… прошу тебя.

Она кладет трубку, не попрощавшись, и я знаю, что она будет гнать по шоссе, как маньяк. Я буду очень волноваться, пока она не приедет — не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

У меня голова идет кругом, и я не могу придумать, как успокоить себя, кроме как вышагивать по комнате, пока не начнут болеть колени. Знаю, что Джексон скажет мне сразу же, как только все узнает, но не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем это случится.

Наконец я опускаюсь в одно из кресел. Задеваю ногой ручку сумки, и она падает, дневник бабушки вываливается на пол. Нагнувшись, чтобы поднять его, я прикидываю, смогу ли читать прямо сейчас. Бабушкина история не приносит мне успокоения, а лишь напоминает о том, как много ей пришлось пережить, и как нелепо было бы умереть из-за собственного стального сердца после всего, что она перенесла.

Удастся ли ей избежать смерти во второй раз? Я зажмуриваюсь, чтобы не потерять надежду, и решительно открываю дневник.