Прощальные слова

Глава 20

Эмма

Я дочитываю последние слова, а в душе все сильнее нарастает боль за бабушку — и за то, что ей пришлось пережить тогда, и за то, что бабуля переносит сейчас. К счастью, я знаю, что она каким-то образом спаслась тогда, много лет назад, и мне не терпится узнать, как это произошло.

В коридоре слышен топот ног, сопровождаемый прерывистыми вздохами, и я предполагаю, что это мама. Бег прекращается, вероятно, когда ее направляют во временное пристанище, которое в больнице называют комнатой ожидания.

Дверь открывается, и я кладу дневник обратно в сумку, чтобы избежать вопросов, так как бабушка просила меня держать его в тайне, и я начинаю понимать, почему.

Мама прижимается ко мне без слов, и ее тело дрожит, когда она заливается слезами.

— Я не знаю, сколько еще смогу выдержать, — причитает она.

— Мы справимся, — убеждаю я ее, стараясь излучать как можно больше позитива. — Бабушка не сдается. — Теперь я это точно знаю.

— Как ты добралась сюда так быстро? Где ты была, когда узнала новости? Пожалуйста, скажи мне, что ты была не у Майка дома.

Я делаю медленный глубокий вдох, пытаясь за мгновение переключиться со смерти и болезней на объяснение своих внезапных отношений с врачом моей бабушки.

— Я была с Джексоном, — сообщаю маме.

Разумеется, она удивленно смотрит на часы, чтобы уточнить время. Поскольку ее фактически разбудили посреди ночи, а я находилась с Джексоном, когда это произошло, ей требуется лишь мгновение, чтобы сложить два плюс два.

— Ты… — Она складывает руки вместе и пытается улыбнуться, но вместо этого ее губы дрожат. Ей не скрыть, как она напугана, — я понимаю. — Ну хоть что-то хорошее случилось на фоне всего остального кошмара, происходящего с бабушкой, — вздыхает мама, стараясь казаться бодрой. Она на секунду отводит взгляд, а потом снова смотрит на меня, ее глаза горят любопытством. — Ты была… — она замолкает, не закончив вопрос, и добавляет: — Неважно, это не мое дело. — Существует не так много тем, о которых мама не стала бы меня расспрашивать, но по какой-то причине сегодня она уважает мое личное пространство. Я полагаю, что она просто слишком сильно переживает из-за бабушки.

Мама пересаживается на сиденье рядом со мной и прикладывает руки к сердцу.

— Где были медсестры, когда она встала?

— Я не знаю, мам.

— Кто-то должен был быть с ней рядом.

— Я правда не знаю, как это работает, — твержу я ей.

— Что ж, мне придется поговорить с тем, кто здесь главный.

Не этим сейчас следовало бы заниматься.

— Мы хотим, чтобы они помогли нам с бабушкой. Не надо бросаться угрозами и ругать их. Ты говорила с Энни?

— Она должна быть здесь с минуты на минуту. — Мама берет телефон, проверяя, нет ли пропущенных звонков или текстовых сообщений, но ее телефон всегда работает на максимальной громкости, так что я не понимаю, как можно что-то пропустить. — Как скоро нам удастся что-нибудь выяснить? — спрашивает она.

— Я правда знаю не больше, чем ты, — уверяю ее.

Энни тихо заходит в комнату. Ее румяные щеки залиты слезами, а лицо без макияжа выдает реальный возраст, хотя обычно она выглядит гораздо моложе.

— Как ты узнала о ней? — сразу же спрашивает Энни.

— О, она просто случайно была в больнице, навещала маму, когда это произошло, — сообщает мама Энни.

Поскольку Энни не спрашивает, почему посреди ночи я проверяла бабушку, надо думать, она так же измотана, как и мама.

Поразительно, что мама не стала заострять внимание на этом вопросе. Она любит отвлекаться, когда расстроена, так что это большая удача. Может, она не хочет сглазить. Уверена, при других обстоятельствах она не смогла бы сдержаться и уже выложила бы Энни всю информацию, которая, по ее мнению, у нее есть. Мама и Энни похожи как две капли воды. У Энни никогда не было детей, поэтому я для нее — единственный объект внимания, так же, как и для мамы. Три женщины, включая бабушку, одновременно жили моей жизнью с тех пор, как я выросла настолько, чтобы считаться в расцвете сил для любви и всех остальных захватывающих вещей, которые должны испытывать молодые женщины. По их мнению, мне нужно стремиться к замужеству, рождению детей и созданию идеального дома. И вот я здесь, сплошное разочарование, которая предпочла карьеру всему остальному, включая нормальные отношения с мужчиной. Возможно, Джексон изменит ситуацию, но я все равно не вижу причин для спешки в своей жизни.

Мысли о Джексоне не покидают мой измученный разум, и тут дверь открывается, являя нам его во всей красе. Он выглядит изможденным. Мы все вскакиваем, ожидая его ответа на главный вопрос о жизни и смерти.

— В конце концов, нам удалось ее реанимировать. Мои предположения о смещении кардиостимулятора, когда она упала на пол, оказались верными. Кардиостимулятор не причинил ей вреда, но он перестал выполнять свои функции. От падения у нее повысилось давление, и сердце работало в быстром темпе, поэтому аритмия застала ее врасплох. Это привело к панике после потери ощущения пространства.

— С ней все будет в порядке? — пролепетала я.

— Прежде чем установить кардиостимулятор, мы провели несколько более глубоких сканирований ее сердца. Во время компьютерной томографии и ангиограммы мы заметили, что ее аортальный клапан очень узкий. Хотя инсульт был вызван фибрилляцией предсердий, теперь мы знаем, что у нее также имеется сужение клапана. Это означает, что крови труднее проходить через клапан. Возможно, это тоже стало причиной ее сегодняшнего падения. Я думаю, она потеряла сознание из-за недостатка крови, проходящей через клапан и поступающей в мозг. — Информация, слетающая с языка Джексона, беспорядочно крутится у меня в голове. Я понимаю, что все эти сведения не просто так, и мне страшно узнать итог. — Положительная сторона этой истории в том, что мы увидели сужение клапана из-за несчастного случая. В конце концов, мы бы заметили, но учитывая все, что произошло с Амелией за последние несколько дней, важнее всего было стабилизировать состояние, а потом посмотреть, что еще происходит, но теперь мы знаем.

— Что все это значит? — взволнованно спрашивает мама. Медицинский язык сбивает с толку, и я тоже пытаюсь понять слова Джексон. Я только могу предположить, что с сердцем бабушки есть более серьезная проблема, и она не решается кардиостимулятором.

— Это может означать еще одну операцию — замену аортального клапана, если быть точным, — мягко объясняет Джексон.

— Это рискованно? — спрашивает Энни, дрожа и держась за мамину руку.

Джексон садится напротив нас и складывает руки на коленях, наклоняясь вперед. Это его способ спокойно поговорить с нами, чтобы объяснить, что ничего хорошего ждать не приходится. Я чувствую это и вижу в его глазах.

— Да, и я должен сообщить вам свое профессиональное мнение: я не рекомендую делать операцию в ее возрасте и в ее состоянии. Если бы она была на десять лет моложе, я бы сказал, что стоит попробовать, но она уже слаба и немощна. Мне кажется, это слишком рискованно.

— Но я думала, что кардиостимулятор поможет ей с сердцем? — вопрошает мама. Она должна понимать, что все не так просто, но не сомневаюсь, что она в шоке, как, похоже, и Энни.

— Он устранил часть проблемы, — продолжает Джексон. — Ее сердце будет продолжать биться в нормальном ритме, однако сужение клапана вызывает кислородное голодание, что в конечном итоге может привести к сердечному приступу. Я не утверждаю, что так и будет, но это возможно.

— В конечном итоге? — спрашиваю я.

— Девяносто два года — это довольно много, — отвечает он, переключая свое внимание на меня, но при этом в его глазах появляется печаль.

— Времени совсем мало, — беспомощно говорю я.

— Она может либо доживать свой век дома, либо мы можем найти для нее специальное учреждение. Но после того короткого времени, что я знаю Амелию, полагаю, первый вариант будет лучше.

— Джексон, сколько ей осталось? — подавленно спрашиваю я.

Джексон на мгновение замирает. Адамово яблоко перекатывается по его горлу, а грудь вздымается, словно ему требуется огромное усилие воли, чтобы ответить.

— Трудно сказать. У нее может быть еще два года, или что-то может случиться уже завтра. Я не знаю, сколько времени потребовалось ее аортальному клапану, чтобы достичь того состояния, в котором он сейчас находится, поэтому не понимаю, насколько быстро прогрессирует сужение. Если медленно, то это хорошо для нее. — Он снова делает паузу, ему требуется еще один вдох. Я усложнила ему задачу. Сейчас на кону стоит нечто большее, чем просто обычный пациент. Я вижу и слышу это по его с трудом выговариваемым словам. Джексон не хочет причинять мне боль. — Видимо, мне нужно сказать, что… просто наслаждайтесь этим временем и помогите ей радоваться жизни так долго, как только получится. В любом случае это то, что должен делать каждый. Мы будем продолжать давать ей сердечные препараты и средства, разжижающие кровь, и это, вместе с кардиостимулятором, должно предотвратить повторный инсульт.

Мама и Энни обнимают меня, и обе бессильно опускаются на сидения кресел, крепко прижавшись друг к другу. Я чувствую себя беспомощной, глядя в заботливые глаза Джексона, когда он произносит:

— Мне очень жаль.

— Когда мы сможем ее увидеть? — вскрикивает мама.

— Сейчас она отдыхает, поэтому предлагаю повидаться с ней утром.

Они кивают, а по их щекам катятся слезы. Я никогда не была такой эмоциональной, как они двое, но что-то внутри поддерживает мои силы. Я знаю, что должна быть сильной ради них. Я — все, что у них есть.

Мама и Энни подталкивают меня вперед.

— Давай, — говорит мама, — пойдем домой, чтобы немного поспать.

— Я, наверно, останусь здесь, — тихо говорю я ей.

— Эмма, не будь смешной. Тебе нужно поспать, и мы обе знаем, что в этих креслах невозможно отдохнуть.

— Мам, я в порядке, хорошо?

— Хорошо. Но, обязательно позвони мне, если будут какие-то изменения, — требует она, целуя меня в лоб. — Пожалуйста, не медли. Мне все равно, который час.

— Конечно, — обещаю я ей.

— Я переночую у тебя, — сообщает Энни маме по дороге.

Мы с Джексоном остаемся одни в комнате, и он поднимает меня с кресла и усаживает к себе на колени, заключая в объятия, в которых я отчаянно нуждалась последние пару часов.

— С твоими мамой и тетей сегодня все будет в порядке?

Я шмыгаю носом и смотрю на Джексона сквозь мутную пелену сдерживаемых слез.

— Да, — отвечаю я. — Энни частенько остается с моей мамой, потому что мой дядя Аарон постоянно ездит на рыбалку с кучей своих друзей-полицейских на пенсии. К тому же мама и Энни стараются присматривать друг за другом, когда меня нет рядом, и это здорово.

— Хорошо, — говорит Джексон. — А как насчет тебя?

Я растягиваю губы в фальшивой улыбке и качаю головой.

— Нет, я не в порядке.

— Я бы сделал операцию, но не думаю, что Амелия в состоянии выдержать вмешательство на открытом сердце, а другие методы ей сейчас не подходят.

— Уверена, что она с этим согласится. Не думаю, что бабушка захочет прибегать к дальнейшим операциям.

— Она, безусловно, достаточно настрадалась за свою жизнь, — мягко замечает Джексон.

Он немного отстраняется, чтобы откинуться на спинку кресла, и я заменяю его объятия на свои собственные — обхватываю себя руками, чтобы удержаться от дрожи, пробегающей по телу.

— Да и жизнь у нее была удивительная, — чувствую я необходимость высказаться.

— Жизнь любого человека была бы невероятной, если бы твоя семья была ее частью. — Я упираюсь лицом в его грудь, чувствуя себя в безопасности и утешаясь его теплом.

— Мне нужно его найти, пока не стало слишком поздно, — тихо говорю я. Хотя слова произносятся еле слышно, я уверена в них, как никогда.

— Найти его? — переспрашивает Джексон.

— Мне нужно найти Чарли или хотя бы узнать, жив ли он. Я должна сделать это ради нее. Я еще не готова отпустить бабушку, особенно после того, как узнала столько всего из ее дневника. У меня такое чувство, будто я только сейчас познакомилась с ней.

Джексон кладет руки мне на плечи и смотрит с твердой решимостью на лице.

— У меня выходной в пятницу. Я могу помочь тебе, если хочешь, — предлагает он. — А пока пойдем со мной. — Я даже не знаю, какой сейчас день недели. Очень хочу начать поиски Чарли немедленно, но едва ли могу видеть ясно.

Джексон берет меня за руку, уводит из комнаты ожидания и идет по коридору, где открывает дверь на лестничную площадку.

— Куда мы собираемся?

— Нам нужно поспать, — заявляет он.

В этом я с ним полностью согласна, но вот где мы будем спать, остается только гадать. Мы поднимаемся на пару лестничных пролетов, которые ведут в другое крыло больницы. Клянусь, это место становится все больше и больше. Джексон проводит своим значком по одной из панелей безопасности и открывает дверь в помещение, похожее на холл.

— Где мы?

— Если у нас двойная смена, которая накладывается на ночную, мы делаем перерывы на сон. Иногда я просто сплю здесь, когда моя смена длится дольше, чем положено, и мне нужно вернуться рано утром. — В холле несколько дверей. Некоторые из них открыты, а часть закрыта. Я предполагаю, что закрытые заняты, так как мы входим в одну из открытых. Внутри комната выглядит как небольшой гостиничный номер. — Хорошо, что здесь есть где отдохнуть.

— Нам повезло, что у нас в распоряжении такое помещение. Большинство больниц не предлагают таких высококлассных покоев, — с усталой улыбкой говорит Джексон.

Я, не задумываясь, бросаю сумку у стены, снимаю обувь и забираюсь на гостеприимную кровать. Он следует за мной, но снимает рубашку, прежде чем натянуть на нас простыни. Джексон обнимает меня сильной рукой, и его объятия хотя бы на время успокаивают мои тревоги.

В шесть Джексон поднимается, и без комфорта его тела, занимающего место рядом со мной, я без труда просыпаюсь. Он уверяет, что можно остаться здесь еще на некоторое время и поспать, но я подумала, будет неловко, если выйду отсюда одна и столкнусь с кем-нибудь из медицинского персонала. Поэтому решаю спуститься обратно в опостылевшую комнату ожидания.

Я готова приступить к поиску информации о Чарли, но в то же время нервничаю из-за того, что могу найти. Усложнит ли это жизнь бабушки или даст ей чувство покоя, которое она, возможно, искала половину своей жизни?

Приходится достать из сумки ноутбук и дневник, потому что я не помню, упоминалась ли фамилия Чарли, так что придется начать с этого.

Пролистав первые несколько записей, я натыкаюсь на имя Чарли Крейн. Могу только представить, сколько в мире Чарли Крейнов.

В браузере я набираю его имя и фамилию, а затем — солдат Второй мировой войны. Мое горло сжимается, когда над пустой страницей появляется крутящаяся иконка.

Ничего удивительного, когда на экране выпадает несколько страниц статей, но ни одной с именем Чарли в заголовке. Я удаляю часть о солдате Второй мировой войны и просто ищу его имя в широком поиске, но меня встречает еще больше страниц о Чарли Крейне. Все-таки хотелось бы знать, в какой стране он живет или жил, если уж на то пошло.

Не зная, с чего начать, я набираю в поисковике имя бабушки, чтобы проверить, какая информация всплывет о ней. Ее мало, но имя бабули есть в списке выживших, задокументированном на острове Эллис в тысяча девятьсот сорок четвертом году, а это значит, что между ее побегом и прибытием в США прошел еще целый год. Не представляю, что произошло за это время.

Мимо окна, отвлекая мое внимание от экрана, проплывает пятно в синей униформе. Дверь открывается, и Джексон просовывает голову внутрь. Как ему удается так хорошо выглядеть после пары часов сна? Я, наверное, сейчас похож на зомби.

— Амелия проснулась, так что можешь спуститься, — сообщает он мне.

Я вскакиваю с места, захлопываю ноутбук и бросаю его в сумку вместе с дневником.

— Она в порядке?

— Не совсем, — признается Джексон. — Хочу предупредить, что у нее все лицо в синяках. Чтобы ты не удивлялась, когда увидишь ее.

— Ей пришлось накладывать швы? — озабоченно спрашиваю я.

Он отрицательно качает головой и слегка улыбается.

— Нет. К счастью, это всего лишь поверхностные синяки.

— Хоть одна хорошая новость, — вздыхаю я.

— Эй, — говорит Джексон, входя в приемную. Обнимает и проводит рукой по моему затылку. — Она жива, и это хорошо. — Он совершенно прав. То, как быстро я забыла о пережитом вчера вечером стрессе, доказывает, что усталость постепенно берет надо мной верх.

— Ты прав, — соглашаюсь я.

Он берет мою руку и подносит ее к своим губам, нежно целуя костяшки пальцев.

— Все будет хорошо.

Джексон спиной отступает и подводит меня к двери, держа ее открытой, чтобы я могла пройти.

— Я подойду через несколько минут, — заверяет он. — Сначала мне нужно осмотреть еще одного пациента.

Я добираюсь до палаты бабушки, с тревогой заглядываю внутрь и изо всех сил стараюсь не морщиться от сине-фиолетовых пятен, покрывающих ее лицо. Как же это ужасно. Еще несколько недель назад она спокойно ходила каждый день, прекрасно справляясь с жизнью, а теперь неожиданно, или так кажется, ее смерть может стать реальностью. Невольно закрадывается мысль, что она игнорировала симптомы или просто не говорила нам о них. Бабуля делала это и раньше, потому что «ей не нужна помощь», как она любит нам напоминать.

— Бабушка, доброе утро, — радостно говорю я, доводя до максимума свойственную мне приветливость.

— О, Эмма, — раздраженно отзывается она. — Не понимаю, о чем я думала.

Я придвигаю стул и сажусь рядом с ней.

— Ты решила, что тебе надоела эта кровать и вся медицинская помощь, и захотела совершить полуночную прогулку, чтобы узнать, есть ли в этой больнице бар внизу. Я права?

Она улыбается, пытаясь сдержать вырывающийся смех.

— О, моя девочка неплохо меня знает. — Мир без бабушки не будет нормальным. Она для меня как вторая мама. Эта женщина не пропустила ни одного важного момента в моей жизни, она была рядом с мамой, когда та растила меня, и всегда могла поделиться своим мнением. Лучшей семьи, чем та, что у меня есть, я и желать не могла.

— Тебе очень больно? — я осторожно кладу свою ладонь на ее руку, боясь сделать что-нибудь, что может причинить ей еще большую боль.

— Эй, я и раньше падала. То есть падение лицом вперед на пол не было самым ярким событием в моей жизни, но что поделать?

— С тобой никогда не бывает скучно, бабуль, — с улыбкой говорю я ей.

— В общем, я слышала, что умираю, — без предисловий заявляет она с прерывистым вздохом.

От ее слов и шока от того, что она в курсе, у меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что сказать, кроме:

— Не думай так. Впереди у тебя еще много лет. Просто нужно быть осторожной и следовать предписаниям врача. — Мне так трудно произносить слова, потому что я чувствую, что не говорю ей всей правды.

— Я знала, что это произойдет, — успокаивает она.

— Что? Как?

— Если набрать в Интернете: «Одышка, стеснение и боль в груди, плюс усталость», то ответ найдется сразу. Единственное решение — операция, а в моем возрасте это слишком рискованно. Я посчитала, что у меня в запасе еще несколько хороших месяцев. — Вау, похоже, когда ты прожил девяносто два года и пережил практически все, вряд ли тебе нужны чьи-то советы.

— Бабушка, тебе следовало стать врачом, — говорю я ей.

— Наверное, я могла бы быть врачом с тем багажом знаний, который получила, работая в лазарете, но не хотела иметь с медициной ничего общего, как только освободилась. Я видела достаточно шрамов, чтобы хватило до конца жизни.

Я осторожно убираю волосы с ее лба, стараясь не задеть синяки.

— Бабушка, где жил Чарли? Я имею в виду, когда ты в последний раз о нем слышала. — Я полна решимости найти этого человека.

— Когда я в последний раз слышала о нем? — спрашивает она сквозь еще более натужный смех. — О, Эмма, прошло семьдесят четыре года с тех пор, как я в последний раз слышала о нем.

— Ты… он, я не понимаю.

— Милая, я не знаю, умер он или нет. Хочется думать, что нет, потому что я уже дважды возвращалась к жизни, а его не было рядом с теми, кто ждал меня там. Понимаю, это звучит абсурдно, но в глубине души я чувствую, что Чарли где-то еще жив.

— В Соединенных Штатах или другой стране?

— Понятия не имею, Эмма. С тех пор, как я видела его в последний раз, могло произойти все что угодно.

— Ладно, расскажи тогда, что случилось.

Бабушка смотрит на меня ангельскими глазами, как будто видит меня насквозь. Прежде чем заговорить, она легонько покачивает головой из стороны в сторону.

— Я не могу, — возражает она. — Если ты хочешь знать, то придется прочитать самой. — Так и хочется сказать ей, что разговоры о прошлом иногда помогают, но я никогда не смогу понять, через что ей пришлось пройти. — Как бы там ни было. — Она опускает голову на подушку и слегка пожимает плечами. — Как Джексон?

— Бабушка, он в порядке, — коротко отвечаю я, надеясь сменить тему и вернуться к Чарли. А то сейчас разговор не о том.

— Джексон сказал, что зайдет через несколько минут, но у меня есть странное подозрение, что ты уже знаешь об этом. — Даже с синяками на опухших щеках она все еще способна подмигивать мне.

— Бабушка, — укоризненно говорю я.

— Ох, Эмма, боже мой, когда-то и я была в твоем возрасте. И прекрасно знаю, чем занимаются молодые люди.

Как я могу быть членом этой семьи? Когда-нибудь я превращусь в бабушку и буду бесцеремонно смущать своих детей.

— Это здорово, — с улыбкой замечаю я.

— Ну как думаешь, ты сможешь его полюбить? — Разве я могу смотреть на нее такую довольную и раздражаться? Она знает это и использует против меня.

— Мы начали встречаться всего несколько дней назад, — напоминаю я бабушке.

— Любовь непременно окрепнет, милая моя девочка. Просто дайте ей время и будьте добры друг к другу.

Я очень благодарна Джексону за то, что он входит, прерывая неловкое обсуждение моей личной жизни. В конце концов, мне нужно разобраться во всем самой. Все это ново и захватывающе, но я не хочу, чтобы мне снова причинили боль. И все же вчера вечером я поспешила попросить Джексона стать моим парнем. Я спишу это безумие на постельные разговоры, недосыпание и стресс. Видимо, так оно и есть.

— Привет, Амелия, вам уже принесли завтрак? — спрашивает ее Джексон.

— Пока нет, но ничего страшного, я могу немного подождать, — уверяет она. Бабушка поворачивает голову и смотрит на Джексона, который просматривает отчет о ее кардиограмме. — Так, когда вы двое поженитесь? Мне нужен правнук, знаете ли. — Прежде чем я успеваю вмешаться и остановить любые дальнейшие высказывания, бабуля продолжает: — Полагаю, что с учетом короткого срока, который мне отведен, это невозможно, но для свадьбы времени вполне хватит.

Джексон спокойно воспринимает столь настойчивые предложения. Слава богу, он все понимает. Небольшая улыбка на его лице и легкий кивок, после которого он продолжает просматривать отчет, говорят обо всем.

— Знаете, Амелия, — заявляет Джексон, откладывая журнал, — большинство моих пациентов, прошедших через то, что вы пережили за последнюю неделю, не так разговорчивы. А вы просто полны энергии, правда? — Джексон улыбается своей врачебной улыбкой, которая, вероятно, успокаивает пациентов и позволяет им чувствовать себя комфортно под его присмотром.

— Бабушка, Джексон и я познакомились всего неделю назад, — снова напоминаю я ей. Не то, чтобы она не услышала меня в первый раз, но, может быть, сейчас это дойдет до нее. Хотя и сомнительно.

— Да, но ты живешь только раз, хотя можешь умереть дважды… если ты — это я, — хмыкает она.

Я прикрываю глаза и роняю голову на руки. Мне кажется, что я слышу смешок с другой стороны комнаты, в то время как бабушка продолжает стоять на своем.

— Знаешь, можно влюбиться за одну ночь, — фыркает она.

— Все говорят иначе, — спорю я.

— Все остальные ошибаются, или они никогда не влюблялись с первого взгляда. — Не думаю, что она понимает, что именно я сейчас чувствую. В противном случае знала бы, как мне некомфортно от того, что я только что закончила одни отношения и сразу окунулась в другие. Я не жалуюсь, но вслух это звучит не очень хорошо.

— Бабушка, мы не собираемся жениться в ближайшие несколько месяцев, — твердо говорю я ей, предполагая, что Джексон молча соглашается со мной.

— Ладно, — заявляет она, складывая руки на груди. — Если ты хочешь подвергнуть сомнению мои многолетние наблюдения и опыт, прекрасно, но я готова поспорить с тобой в одном…

— Что это? — спрашиваю я, глядя на Джексона, внезапно заинтригованного тем, что собирается сказать бабушка.

— К тому времени, когда закончишь читать мой дневник, ты поймешь две вещи, — начинает она.

— Хорошо?.. — тяну я.

— Первая: любовь способна пробраться в самое сердце и взять тебя в заложники на всю жизнь. Вторая: если тебе посчастливится сохранить любовь, то не придется испытывать боль от того, что твоим телом завладела душа, которая, возможно, еще жива, а возможно, и нет.

Я с дрожью вдыхаю, обхватывая рукой шею, все еще не в силах стряхнуть напряжение.

— Понимаю, — единственное, что мне удается сказать. Я не буду оспаривать смысл ее жизни. Просто не могу.

— Джексон, — решительно говорит бабушка. — Ты должен жениться на моей внучке.

Я просто в ужасе. Нельзя ставить мужчину в такое положение всего через несколько дней после знакомства с женщиной, особенно если он прошел через развод меньше года назад.

— Бабушка, пожалуйста, прекрати.

— Амелия, — Джексон произносит ее имя без малейшей заминки своим глубоким, успокаивающим голосом. — Если к концу твоего дневника Эмма скажет, что не может провести без меня ни дня, что боится страдать от неизвестности всю оставшуюся жизнь, я сделаю все возможное, чтобы устроить самый быстрый брак на свете. Однако она должна сказать мне об этом сама.

Они оба сумасшедшие? Кто так поступает? Люди не женятся, встретившись с кем-то всего несколько раз. Они не говорят о браке. Более того, некоторым становится физически плохо от одной мысли об этом после ужасных шестилетних отношений.

— Люди постоянно делают это на телеэкране, — спорит бабушка с моими невысказанными мыслями.

— Джексон, могу я поговорить с тобой минутку, — быстро говорю я, хватая его за руку и вытаскивая в холл.

— Ты хоть понимаешь, на что согласился в разговоре с умирающей женщиной? — Джексон на минуту опускает глаза, как будто я его ругаю и ему стыдно, но когда поднимает голову, то хрипловато усмехается — так он обычно делает, когда дразнит меня. — Ты не можешь играть с ней в такие игры, Джексон. Она говорит серьезно.

— Эмма, — с каменным выражением лица отзывается он. — На самом деле, если ты почувствуешь то же самое, когда закончишь читать ее дневник, то я готов жениться на тебе. Если после короткого знакомства ты убедилась, что я, несомненно, единственный человек в этом мире, без которого ты не сможешь жить, то с моей стороны будет глупостью отказаться.

В первый раз, когда он согласился с бабушкой, мне просто стало не по себе, но на этот раз от его слов у меня перехватило дыхание.

— Ты только что пережил развод, — напоминаю я ему.

— К чему ты клонишь?

У меня нет ответа.

— Сама не знаю.

— Мы оба одиноки не просто так, и не потому, что нашли такую любовь, о которой она говорит с кем-то другим.

— Неделю. Мы знаем друг друга неделю, — снова говорю я ему.

— И я не могу перестать думать о тебе. Я хочу проводить с тобой каждую минуту. Твой смех заставляет меня улыбаться. Твоя улыбка вызывает у меня странное трепетание сердца в груди, и я, наверное, мог бы сидеть и разговаривать с тобой неделю подряд, не нуждаясь в передышке.

Его слова будоражат все внутри меня, но есть кое-что, о чем Джексон не задумывается.

— А ты знаешь, что я люблю сардины? Хм?

— Это отвратительно, но ничего не меняет.

Я прищуриваюсь, глядя на Джексона, полная решимости лишить его уверенности.

— Иногда я ем их прямо из банки, — заявляю я ему.

— Гадость, но я сяду рядом с тобой и буду восхищаться твоей мастерской техникой чистки банок.

— Всякий раз, когда начинается мигрень, меня тошнит, — продолжаю я.

— Я врач. При мне людей рвало больше раз, чем я могу вспомнить. Я буду придерживать твои волосы.

— У меня ужасный голос, и я люблю громко петь во время долгих поездок на машине. О, и я знаю все слова всех популярных песен.

— Как забавно, — хмыкает он, прислоняясь к стене и скрещивая руки на груди. — Я делаю то же самое.

Ловлю себя на мысли, что судорожно пытаюсь вспомнить еще какую-нибудь свою ужасную привычку.

— У меня пятьдесят пар обуви.

— Мне бы хотелось узнать, для чего они тебе нужны, разумеется, каждая в отдельности.

— Тьфу, забудь об этом. Ты приводишь в бешенство, — заявляю я ему. — О, точно, мне очень нравится затевать ссоры по мелочам.

— Принято считать, но благодаря этому отношения могут стать крепче, — с ухмылкой возражает он. — К тому же, ты очаровательна, когда злишься. Твой нос морщится, а голос становится писклявым.

— Вряд ли я сейчас смогу тебя переубедить, — восклицаю я.

Он обнимает меня и притягивает к себе, быстро целуя в губы.

— Увидимся чуть позже, сумасшедшая.

— Я? Я сумасшедшая?

— Совсем чуть-чуть. — Он берет мой подбородок в свои пальцы и качает из стороны в сторону.

Я возвращаюсь в палату к бабушке и, конечно же, застаю ее сияющей.

— Я так и знала. У меня настоящий талант.

— Бабушка, — восклицаю я, стараясь унять гневные нотки в голосе.

— Эмма, пожалуйста, сядь и начинай наконец читать. Чем быстрее ты дочитаешь дневник, тем быстрее я смогу двигаться дальше. — С грустью понимаю, что она на самом деле имеет в виду, и мне хочется думать, что все будет не столь печально.

— Не говори так, — прошу я ее.

— О, я никуда не денусь, пока ты не выйдешь замуж за этого парня. Не волнуйся.

Я закатываю глаза и достаю дневник из сумки.

— Я остановилась на той части, где ты бегала по стране, — сообщаю бабушке, прежде чем открыть дневник.

— О, и это было настоящее путешествие.