Расул Гамзатов

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ»

Писателей в Дагестане становилось всё больше, и это было хорошо. Но качество литературы росло не так быстро, как количество членов Союза писателей. Прежде Расул Гамзатов не считал себя вправе учить других литераторов, мнение своё высказывал осторожно, как правило, в дружеской форме и с добрым юмором. Однако руководителю писательской организации следовало заботиться о состоянии литературы, особенно — поэзии, которая была самым популярным жанром. Многие напирали на экзотику, полагая, что это и есть национальное лицо поэзии. Гамзатов с горечью писал:

Беспокоили его и переводчики:

«Заметили ли вы, как часто иные переводчики, переводя наши стихи на русский язык, применяют этот “национальный колорит”, употребляя слова “джигит”, “папаха”, “черкеска” и т. п.? Чтобы читатели знали, что перед ними национальный поэт, переводчики надевают на него бешмет, который он никогда не носил. В этом ли заключается национальный колорит, национальная форма, национальные традиции? Нет, и ещё раз нет! Тайна национальности каждого народа, говорил В. Г. Белинский, не в его одежде и кухне, а в его, так сказать, манере понимать вещи... Истинный художник народен и национален без усилия, он чувствует национальность, прежде всего, в самом себе и потому налагает печать на свои произведения... Истинно национальное проявляется в духе характера, психологии народа».

Из такой экзотики получалась плохая поэзия, вернее, вовсе не получалась. Стихи были как близнецы, и авторам оставалось спорить, как героям комедии Гоголя, кто первым сказал «Э!». В результате поэзия превращалась в «продукт ограниченного пользования» и навевала скуку.

Кроме экзотики, было много стихов неумелых, какие пишутся в пору первой влюблённости, где много пыла, но мало поэзии. Явление характерное и простительное. Или стихов загадочных, невнятных, смысл которых и сами авторы объяснить были не в силах. Читая такие наивно-многозначительные мудрствования, Гамзатов вспоминал свою учёбу в Литинституте, когда «болел» новаторством. Вспоминал он и Ивана Бунина, «Окаянные дни» которого часто перечитывал. Там было про экспрессиониста Леонида Андреева: «Прочитаю две страницы — надо два часа гулять на свежем воздухе!»

Количество изданий Гамзатова сбивало с толку. Начинало казаться, что стоит лишь что-то такое сочинить про орлов и горы с бурными реками, найти ловкого переводчика, и вот он — успех. Когда Гамзатов пытался объяснить, что поэт — не тот, у кого выходят книги, а тот, кого читают не только друзья и родственники, это мало кого убеждало. Но те, в ком теплился поэтический дар, понимали, о чём говорил Гамзатов, и это шло им на пользу.

Как и его отец, для большей доходчивости Расул Гамзатов облекал своё беспокойство в сатирическую форму.

Начинающие авторы, так или иначе, находили свою поэтическую дорогу. Но что было делать с наседавшими графоманами?

Умерить зуд энергичных сочинителей бесконечных од было затруднительно, спорить с болезненным пристрастием, даже если оно выражалось в лёгкой форме, — бессмысленно. Автор полагал, что написал хорошо, если не сказать — гениально, и убеждать его в обратном значило наживать себе нового врага. Гамзатов писал об этом с мягким юмором.

Были и не состоявшиеся поэты, которых оставалось лишь пожалеть. О некоторых, подававших когда-то большие надежды, Гамзатов говорил с болью. Рассказывал, как они отправлялись в Москву и... пропадали без вести. Как в надежде на широкий литературный простор утрачивали то, что у них было — образное мышление своего народа. Как вместо стихов давали переводить на родной язык неумелые подстрочники. Как, оторвавшись от знакомой родной почвы, оказывались в положении солдат, попавших в окружение, из которого мало кому удавалось выйти.

«Поэзия без родной земли, без родной почвы — это птица без гнезда, — писал Гамзатов. — Я помню многих поэтов, стихи которых позабылись, погибли, как воробьи, которым не давали возможности опуститься на землю, заставляли летать до тех пор, пока они не падали замертво».

Гамзатов знал, что настоящая поэзия с годами становится только ценнее, что инфляция съедает лишь графоманов, но легче от этого руководителю Союза писателей не становилось. Особенно когда после первых же четверостиший пропадало желание читать дальше и возникало возмущённое недоумение оттого, что у тебя крадут время.

Но крали не только время, «заимствовали» фразы, строки, речевые обороты, мысли... Да мало ли чем можно было поживиться на обильных угодьях литературы?

А однажды предложил и способ лечения для поэтических клептоманов:

Высказывался Гамзатов и о прискорбной манере тиражировать удачное стихотворение в разных формах. Он сам когда-то попытался «клонировать» удачное стихотворение о русской учительнице в горах Дагестана, сделав героями новых стихов русских людей других профессий, тоже работавших в горах. Но из этого ничего не вышло, тема была исчерпана в первом стихотворении.

Подобные «болезни роста» были характерны не только для Дагестана. Похожую картину можно было наблюдать и в других республиках Кавказа. Повторялись заблуждения, о которых писал ещё Белинский: «Патриотизм состоит не в пышных возгласах и общих местах, но в горячем чувстве любви к родине, которое умеет высказываться без восклицаний и обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всякой земле, следовательно, во всяком отечестве».

В своём отзыве о творчестве Расула Гамзатова председатель Союза писателей Кабардино-Балкарской Республики Алим Кешоков говорил о разнице между настоящей поэзией и поэзией декоративной: «Расул Гамзатов вносит в аварскую поэзию новое содержание. Не воспевание лишь храбрости мужчин и безудержное нагромождение бурок и кинжалов при описании жизни горцев, не выспренное перечисление внешних красот Кавказа, а поиски ярких примет нового в нашей действительности и нового лирического героя — вот что волнует его как поэта. Новое содержание потребовало ломки традиционных форм стиха, ибо рамки старинных горских песен, силлабических стихов с их аллитерацией, созвучием слогов внутри строк, вместо рифмы в обычном понимании, оказались недостаточно гибкими и современными. Черпая из богатейшего источника русских поэтических форм и отказываясь от излишеств многословной риторики, Расул Гамзатов продолжает оставаться глубоко национальным поэтом с богатым метафоричным языком, насыщенным национальными обрядами и красками».

Гамзатов чтил традиции в литературе, но предостерегал от их примитивного понимания. Называя традиции духовным завещанием народа, он говорил в интервью с Владимиром Коркиным: «Но завещание поэзии не счёт в банке, с которого можно припеваючи жить на проценты. Это строгая точка отсчёта. Она-то как раз и не позволяет быть рантье в поэзии. Не сочтите за нескромность, но, о чём бы я ни писал, я всегда думаю: а как бы об этом написали Шекспир, Пушкин, Тагор?»