Расул Гамзатов

ДРУГОЙ ГАМЗАТОВ

Расул Гамзатов пишет поэму «Суд идёт». И снова удивляет читателей, создав произведение, не имеющее примеров по форме и содержанию. Он вызывает к барьеру саму историю, эту далёкую от святости «священную корову» апологетов прошлого. Историю, которая надругалась над человечеством, с лицемерием инквизиторов лишала его корней, моральных опор, идеалов. Историю, которая с маниакальной регулярностью возносила и низвергала кумиров, уничтожала целые народы, оскорбляла человеческую память и унижала самого человека.

«Весельчак и балагур» Гамзатов, каким его многие привыкли воспринимать, заговорил языком народного трибуна, от лица народа и от себя — поэта, не раз горько обманутого историей.

«Думается, совершенно прав был Л. Толстой, сказавший в беседе с Мечниковым: “Говорят, что человеку стыдно меняться. Какая чепуха! Стыдно не меняться!” — писал литературный критик Камал Абуков. — Убедительность и притягательность музы Гамзатова именно в том, что она отличается подвижностью и способностью обновляться. Не дай тому случиться, чтобы поэт такой величины и такого общественного влияния вдруг застопорится, забуксует, застынет, и — что ещё хуже! — заупрямится на каком-либо заблуждении, бредовой идее, ложной версии. Если же исходить сугубо из специфических закономерностей профессии поэта, из логики неизбежных расхождений оценок в процессе эмоционального и рационального восприятия реалий, то станет ясно: Гамзатову вообще-то и нечего каяться, ибо это — раздвоенность самой истории, зигзаги века, гримасы идеологии. Но не в оправданье своих ошибок, а ради объективности Расул Гамзатов в поэме “Суд идёт” предъявляет справедливый счёт истории. И при этом важна исходная позиция: “История, тебя судить мы будем по праву, осквернённому тобой”. Прозрение, стоившее дорого, обнажило горькую истину: история напоминает женщину, которая меняет мужей, “как змея меняет кожу”, она критикам подобна, “чьё мненье, извиваясь без конца, становится прямым, когда удобно для высокостоящего лица”, “Под чьи ты только дудки не плясала, в чьи только платья не рядилась ты”.

Оказывается, не только язык вертится вокруг больного зуба — на незаживающую рану шершавым камнем сползает воспалённая мысль:

...Ясно, творцы истории сами же извратили историю, далее нашлись ловкие приспешники в лице “верных ленинцев” и идеологического корпуса. И зачем в таком случае так злобно и нещадно взыскивать с Поэта? Тем более — воображаемые ночные пришельцы ему говорят: “Ты народом нашим уважаем, только знай, поэт — не прокурор”. Знает Гамзатов это и никогда не брал на себя роль не только прокурора, но и судьи, ибо с давних пор он не в ладах с самим собой.

...И диалог этот с Историей и Временем не окончен — он будет продолжен, ибо Гамзатов не из тех художников и мыслителей, которые свою осторожную, вполголоса реплику считают защитной речью, робкие начинания революцией, хитроумный компромисс противостоящей стороны — собственной победой. Оставаясь большим поэтом, он никогда не терял и не теряет чувство реальности. Поэт знал и с годами ещё острее осознает: до воцарения справедливости в мире ох как далеко!.. И не случайно Гамзатов в своих выступлениях и беседах часто апеллирует к русской классике, которая ценна именно единством тирады: Кто виноват? Что делать? Не могу молчать!»

«Все мы стоим перед судом совести, перед судом истины, — говорил Гамзатов в беседе с Любеном Георгиевым. — Поэта называют свидетелем перед великим судом истории... Если поэт даёт неверные показания, приговор может быть ужасен: он перестанет существовать как поэт, гибель его неотвратима. Но творец не только свидетель. Его внутренний голос — сам по себе суд. Лучше не иметь таланта, чем талантливо служить лжи, давая нечестные показания перед судом истории».