Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах

Так какой же, суммируя, оставляем мы на сегодняшнем пере­крестке выбор нашей истории-страннице?У Европейского проекта, если так и не возьмут его на вооружение российские либералы, шан­сов нет. На стороне постниколаевского тактического прозябания бю­рократия, но нет, если можно так выразиться, национальной энерге­тики. Бюрократия не сможет противостоять разделению бизнеса на «патриотический» и «антипатриотический», которого энергично до­биваются пропагандисты Русского проекта. И тем более не сможет она противостоять такому же разделению культуры, т.е. российской историографии, литературы и СМИ. Короче, дело, похоже, идет к тому, что истории-страннице опять, как в 1825 году, и выбирать-то будет особенно не из чего. Русский проект и с ним моральное обособление от Европы могут победить, так сказать, by default.

Глава седьмая Национальная идея

ретроспектива Так выглядит дело,

если смотреть на него глазами разочарованных современников. С точки зрения истории-странницы, однако, вместе с которой побывали мы на многих перекрестках русского прошло­го, начиная с кровавой опричной зари самодержавия в 1560-м и до праздничного отречения от него в феврале 1917-го (так напо­минавшего отчаянные августовские дни 1991-го), дело обстоит не­сколько по-другому.

Просто у неё другая, долгая ретроспектива, longue duree, как го­ворят французы. В отличие от современников, она имеет возмож­ность сравнивать.

Так вот, похож ли с точки зрения этой долгой ретроспективы пе­рекресток, на котором предстоит ей выбор сегодня, на тот, 1825 го­да, где пришлось ей предпочесть Русский проект? Похож, но еще больше не похож. И дело тут вовсе не в том, что реальность сегодня другая, как любят подчеркивать те либералы, что отвергают опыт русской истории-странницы в качестве матрицы, определяющей спектр возможных национальных стратегий. Само собою, Россия больше не крестьянская страна, как в прошлом веке, она — грамот­ная страна, продемонстрировавшая миру мощь своей культурной потенции. Но массовая психология, но патернализм и предпочте­ние силы праву, но неспособность сегодняшних элит принять макси­му Крижанича, что «мы не первые и не последние среди народов», но их имперский, наполеоновский комплекс — сильно ли все это из­менилось? А ведь решает дело именно это.

Попробуем в таком случае подойти к делу иначе. Если обобщить опыт всех перекрестков, на которых истории-страннице пришлось согласиться на Русский проект, получим в некотором роде формулу такого её выбора. Пять условий, оказывается, должны совпасть, чтобы Русский проект стал реальностью. Перечислим их.

Долгая

Во-первых, нужен для этого сильный Лидер, уверенный как в превосходстве России над Европой, так и в своей способности до­казать это превосходство на поле брани (или, по крайней мере, в открытой конфронтации).

Во-вторых, нужен авторитетный Идеолог, способный убедить по­литическую элиту страны, что у России нет с Европой ничего общего, ибо она — еретическая ли, революционная или, напротив, буржуаз­ная (выбор эпитетов зависел от времени) — для России смертельно опасна. И потому единственным способом самосохранения держа­вы является «переворот в национальной мысли»: для Ивана IV, на­пример, такую роль сыграл митрополит Макарий, для Николая I — Н.М. Карамзин, для Сталина — Отдел пропаганды ЦК ВКП(б).

В-третьих, нужна новая опричная политическая элита, безус­ловно поверившая Идеологу (или идеологам) нового «переворота».

В-четвертых, либеральная элита должна быть идейно разоруже­на, деморализована и потому неспособна оказать «перевороту» серь­езное сопротивление.

В-пятых, наконец, требуется для этого геополитическая ситуа­ция, исключающая Европейский проект (по крайней мере, с точки зрения Лидера и идеологов Русского проекта).

Посмотрим теперь под углом зрения нашей формулы на то, что происходит в России сегодня. Нет нужды, я думаю, доказывать, что первого и пятого условий успеха Русского проекта сейчас не сущест­вует. Зато в наличии второе условие — в лице многочисленной не­оконсервативной котерии, пытающейся сыграть роль коллективно­го Карамзина (или Отдела пропаганды). Третье и четвертое, нако­нец, условия — обновление политической элиты и идейное разоружение либералов — происходят на наших глазах. Тут, одна­ко, сложность. Покуда формирующий новую, лояльную ему элиту Лидер к «особому пути» России безразличен, нет оснований ожи­дать, что она тотчас и бросится в объятия идеологов Русского проек­та. За неё им — в ожидании нового, более «патриотического» Лиде­ра — еще предстоит побороться.

Присмотревшись к идейной жизни страны, мы ясно увидим, что именно это сегодня и происходит. Идеологи Русского проекта отча­янно борются за умы новой политической элиты и молодежи стра­ны. Правда, договориться между собою они покуда не могут (не мо­гут даже рассчитаться на первый-второй: все первые). Зато одно знают все они твердо: «переворот в национальной мысли» для Рус­ского проекта — императив. И сила их в том, что сопротивления им практически не оказывают. Либералы отдали национальную мысль

в полное их распоряжение. Отсюда парадоксальный вывод Джеймса Биллингтона, что «авторитарный национализм [имеет в России шан­сы], несмотря на то, что не сумел создать ни серьезного политичес­кого движения, ни убедительной идеологии».159

Исторический опыт, надо признать, дает для этого вывода неко­торое основание. В конце концов примерно такой же была ситуа­ция в России и в царствование Александра I. С одной стороны, гово­ря словами того же А.Е. Преснякова, могло «казаться, что процесс европеизации России доходит до крайних своих пределов. Разра­ботка проектов политического преобразования империи подготов­ляла переход русского государственного строя к европейским фор­мам государственности; эпоха конгрессов [сегодня сказали бы сам­митов] вводила Россию органической частью в европейский концерт международных связей, и её внешнюю политику в рамки общеевропейской политической системы».160

С другой стороны, однако, тогдашние идеологи Русского проек­та столь же самозабвенно, как сегодняшние, готовили националь­ную мысль к «перевороту». Правда, ни серьезного политического движения, ни убедительной идеологии создать они в ту пору тоже не сумели. Но старались очень. До того даже, как мы помним, доходи­ло, что, судя по донесению французского посла Коленкура, «в Пе­тербурге говорят в ином доме о том, что нужно убить императора, как говорили бы о дожде или о хорошей погоде». И лишь победо­носная война и отказ Александра от европейских реформ отсрочи­ли тогда развязку.

Мы знаем, впрочем, чем кончилось дело. Русский проект побе­дил — пусть не при действовавшем тогда императоре, но при следу­ющем. Несговорчивого Александра сменил Николай — и Россия действительно «выпала» из Европы.

В этом сходство нынешнего раунда с тем, который выиграли после Александра идеологи Русского проекта. Но и различий масса, начиная с разгрома декабризма, который привел тогда к необрати­мому ослаблению либеральной оппозиции, и кончая откровенной * политической реакционностью тогдашней Европы. Надеяться в этих

James И. Billington. Ibid., p. 91.

А.Е. Пресняков. Апология самодержавия, Л., 1925, с. 15.

условиях сегодняшние неоконсерваторы могут поэтому лишь на то, что им удастся полностью деморализовать либералов, запугать и вывести из игры ту единственную элиту страны, что способна по­мешать им завоевать умы нового поколения.

Глава седьмая

Национальная идея ЗПИГОНЫ

«НОВЫХ учителей» Читателям, кото-

рые помнят последнее письмо Петра Яковлевича Чаадаева, принятое нами здесь за точку отсчета, понятно, о каких говорил он «учителях». Конечно о тех, что сеяли в умах молодежи московитский дурман, сбивая её с петровского европейского курса и готовя свой «переворот в национальной мысли». Мы видели, что и полтора столетия спустя эти «новые учителя» все еще с нами. Они по-прежнему изображают Европу как «чужую этноцивилизацион- ную платформу» и по-прежнему пытаются изобрести оправдания «языческому особнячеству». Как писал мне недавно коллега из Москвы, «радикальный пересмотр русской истории с националис­тических позиций идет полным ходом». В историографии советско­го периода дело уже обстоит так, продолжал он, «будто никогда не было не только перестройки, но даже и хрущевского доклада на XX съезде». И Нарочницкая, наверное, не преувеличивала, когда по­хвалялась, что её книгу — «антилиберальную и антизападную бом­бу» — сметали с прилавков «не только оппозиционеры, но бизнес­мены, профессора и высокопоставленные сотрудники». Что ж, со­временные новые учителя, как могут, окармливают свою паству. Правда, по сравнению с временами Карамзина или Данилевского, чего-то им недостает. Чего?

Представим на минуту, как свежо, как опьяняюще неортодо­ксально должны были звучать в эпоху Карамзина его, по пушкин­скому выражению, «парадоксы». Чего стоила хотя бы максима, что «у России была своя история, нисколько не похожая на историю ни одного европейского государства, и её должно изучать и о ней должно судить на основании её же самой, а не на основании ничего не имеющих с ней общего европейских народов». Как соблазни­тельно ново звучал этот «парадокс», когда все вокруг повторяли на-

Глава седьмая Национальная идея! Эпигоны! 481

«новых учителей»

доевшую екатерининскую сентенцию, что «Россия есть держава евро­пейская»! Напоминать ли, что даже самый знаменитый в русской лите­ратуре нонконформист Виссарион Белинский и тот поддался — пусть ненадолго — очарованию этой совсем недавно немыслимой новости?

Нечто похожее происходило полстолетия спустя и с трактатом Данилевского, когда ключевым словом в словаре русской элиты оказался «реванш». Публике была предложена наукообразная тео­рия реванша, в которой спокойно, рассудительно и с большой, ка­залось, эрудицией обосновывалась закономерность торжества сла­вянского культурно-исторического типа, поскольку он единствен­ный в мире «четырехосновной». И к тому же предназначенный отправить отживший свой век романо-германский «тип» на свалку истории. Тем более, что Данилевский бесстрашно, в отличие от се­годняшних его эпигонов, шел в своих выводах до логического кон­ца, провозглашая императивность большой войны, «кровавой борьбы» с Европой. Поистине предлагалась публике захватываю­щая дух идея, не уступающая по сенсационности карамзинской.

Читатель понимает теперь, конечно, в чем проблема наших «но­вых учителей». Они интеллектуально пусты. Собственных идей у них нет. Всё заимствовано, всё — ученические перепевы классиков кон­сервативного национализма, всё — трусливое эпигонство.

Между тем их классики не предвидели того, что произошло с Рос­сией в XX веке (как, впрочем, и того, что произошло с Европой и во­обще с миром). И рецептов на этот случай в классических текстах не предусмотрено. Речь в них, как мы уже знаем, совсем о других сю­жетах. Карамзин, правда, иностранной политикой, сколько я знаю, не интересовался. Но Погодин отлично понимал, что за его спиной стояла грозная военная сверхдержава. И он, вполне логично со сво­ей точки зрения, планировал передел Европы. А Данилевский, по­заимствовав погодинскую мысль, что славянские народы, как один, поднимутся вместе с Россией на «кровавую борьбу» с романо-гер- манской Европой, шел еще дальше. Он звал к войне, чтобы превра­тить Европу «в довесок Евразии, соскальзывающий в Атлантический океан», как сформулирует впоследствии его идею Нарочницкая. Но основывались все эти пророчества на уверенности классиков, что Россия с её славянским «дополнением» сильнее Европы, что нас больше, чем их, что равных нам по могуществу в мире нет.

Достаточно вспомнить знаменитые строки Погодина из письма 1838 года, чтобы не осталось в этом ни малейшего сомнения.

«Россия, — писал он, — поселение из во миллионов человек, которое ежегодно увеличивается на миллион и вскоре дойдет до ста. Где еще такая многочисленность? О Китае говорить нечего, ибо его жители составляют мертвый капитал истории... А если мы прибавим к это­му количеству еще 30 миллионов своих братьев, родных и двоюрод­ных, рассыпанных по всей Европе, от Константинополя до Венеции и от Морей до Балтийского и Немецкого морей? Вычтем это количес­тво из Европы и приложим к нашему. Что останется у них и сколько выйдет нас?» И дальше: «Россия может всё, чего же более?» А Данилевский даже убеждал публику не страшиться «всемирного владычества».

Вот на какой реальности основывались расчеты классиков кон­сервативного национализма. И вот в каком контексте имели смысл их яростные обличения еретического Запада как исконного врага России, всегда желавшего ей зла и строившего всевозможные коз­ни, чтобы её ослабить, а если возможно, и уничтожить. Для класси­ков это было идеологическим обеспечением, своего рода черным пиаром, предназначенным мобилизовать элиты и население стра­ны для передела Европы посредством непримиримой «кровавой борьбы». Но какой, спрашивается, смысл имеют все эти обличения сегодня, когда их прилежно и с подобающей яростью повторяют эпигоны? Ведь у них-то за плечами уже нет сверхдержавы, мечтаю­щей о «мировом владычестве».

Больше того, за плечами у них страна, не только не прибавляю­щая по миллиону в год, как во времена Погодина, но катастрофиче­ски теряющая свое население, страна с полупустой Сибирью, кото­рую раньше или позже придется защищать оттого самого Китая, что был для Погодина «мертвым капиталом истории». Между тем Китай, который и Данилевскому казался, как мы помним, одним из тех «стариков, про кого говорят, что они чужой век заживают, что смерть их забыла», сегодня одна из самых могущественных стран мира — с населением в девять раз превышающим российское и с ВВП вдвое большим. И никто, кроме Запада, не сможет или не захочет помочь России в роковой момент, когда ей придется защи­щать от него Сибирь.

Так какой, спрошу снова, смысл повторять в этой новой реаль­ности всё ту же яростную антизападную риторику? Впрочем, потому наши неоконсерваторы и эпигоны, что самостоятельно ничего но­вого, тем более способного вдохновить сегодняшнюю молодежь, придумать не в силах. А ведь молодежь сейчас в России ученая. Она разъезжает по заграницам, набирается ума-разума в университетах Америки и Европы, дышит воздухом постиндустриального мира.

Глава седьмая Национальная идея

По одной уже этой причине классические «парадоксы», очаро­вывавшие, как мы помним, современников, должны представлять­ся новому российскому поколению скорее доисторическими древ­ностями, нежели руководством к действию. И еще меньше у него ос­нований верить эпигонам обанкротившихся классиков Русского проекта. В этом смысле мы можем надеяться, что именно новое по­коление окажется, вопреки всем расчетам эпигонов, мощным ре­зервом российского либерализма. Если конечно, деморализован­ная сегодня либеральная элита (и я говорю не столько даже о поли­тиках, сколько о либералах в науке, литературе, историографии, кино или театре) поймет, наконец, в чем её настоящая задача.

«Надежды маленький

оркестрик» Конечно, в значительной

степени деморализация сегодняшних либералов объясняется шрком, вызванным сменой режима, националистичес­ким обновлением правящей элиты и тем, что коллективный органи­затор общественного мнения, центральное телевидение, оказалось в руках неоконсерваторов. В результате либералов представляют публике как антигосударственников, антипатриотов, сторонников «великих потрясений» и вообще всяческой нестабильности.

Глава седьмая Национальная идея «Надежды маленький 483

оркестрик»

Но ведь это всё преходяще, пена на поверхности исторического потока. Проблема в том, чтобы эти политические изменения не стали необратимыми, как стали они в эпоху Николая. И тут следует прислу- * шаться к Чаадаеву, который гениально угадал, что необратимыми ста­новятся политические изменения, лишь если закреплены культурным «переворотом в национальной мысли» и неминуемо вытекающим из него моральным обособлением от Европы. Иначе говоря, именно тем,

что готовят сегодня неоконсерваторы. Вот почему центральный фронт борьбы либеральной элиты должен проходить сегодня не столько в сфере политики, сколько в сфере культуры. И настоящая её задача в том, чтобы предотвратить «переворот в национальной мысли» или, что то же самое, обезоружить генералов Русского проекта. И выпол­нить зту задачу можно лишь одним способом — не только идейно раз­громив эпигонов «новыхучителей», но и сделав их посмешищем в гла­зах интеллигентного электората и в особенности нового поколения.

Имея в виду многократное интеллектуальное превосходство ли­бералов над эпигонами, это вполне, я уверен, возможно. Фигураль­но говоря, я не могу это сделать, я всего лишь историк. Но Эльдар Рязанов или Марк Захаров могут. Разумеется, если вспомнят, как умели они возвыситься над своими цеховыми интересами в недоб­рой памяти советские времена. Вотя и говорю: либеральный потен­циал современного российского общества громаден. Просто обще­ство это сбито с толку, дезориентировано. Для того, может быть, и написал я эту книгу трилогии, чтобы рассеять туман, чтобы пока­зать, как страшно и стыдно было жить интеллигентному человеку в николаевскую эпоху развитого национализма. В эпоху, над воз­рождением которой денно и нощно работают наши сегодняшние неоконсерваторы. Ничуть, как мог убедиться читатель, не менее страшно и стыдно, чем во времена развитого социализма.

Я не говорил бы об этом с такой уверенностью, если бы перед глазами у меня не стоял пример того, как один мужественный либе­рал оказался способен рассеять туман деморализации, цинизма и страха, при помощи которого неоконсерваторам почти удалось обмануть великий народ.

Пусть пример этот взят из опыта другой страны, другой реально­сти. Тем не менее по некоторым параметрам он необыкновенно на­поминает сегодняшнюю ситуацию в России. Дело происходило в ны­нешней сверхдержаве в середине 2003 года. Практически все ко­мандные высоты в стране были в руках Республиканской партии — администрация президента, правительство, обе палаты Конгресса, большинство Верховного суда, значительная часть СМИ, в особен­ности самых массовых в Америке — радио. А республиканцы, в свою очередь, оказались после и сентября 2001-Г0 в плену у своих соб­ственных «новых учителей», тоже, как в России, неоконсерваторов, зараженных наполеоновским комплексом. Сам президент выглядел марионеткой в их руках. А рейтинг его между тем был высок, коле­бался между 6о и 70 процентами.

Казалось, что в стране вот-вот произойдет чаадаевский «пере­ворот в национальной мысли». Америка противопоставила себя Ев­ропе и готова была к моральному обособлению от неё. «Америка мо­жет всё, чего же более?» — парафраз лозунга, предложенного, как помнит читатель, еще в 1838 году Погодиным, звучал в 2003-м в аме­риканских сердцах, как звучал он полтора столетия назад в русских. Сверхдержавный «Американский проект» (назовем его так по ана­логии с Русским проектом наших эпигонов) обволакивал страну.

Тем более, что партийная машина оппозиционных Демократов бук­совала. Обманутые опытом двукратного триумфа Билла Клинтона (в 1992-м и 1996 гг.), обязанного своими победами политике компро­мисса с республиканцами, они выглядели решительно неспособными понять, что катастрофа и сентября радикально изменила политичес­кую ситуацию в стране и сделала компромисс невозможным. Я не гово­рю уже о том, что любая попытка выступить против Верховного главно­командующего в разгар войны считалась антипатриотической и потому обреченной. И уж такое царило среди либералов ощущение бессилия и безнадежности, что хоть телевизор не включай. Похоже на Россию?

Но вот нашелся в стране бунтовщик, по сути, диссидент (посколь­ку восстал он не только против правящей партии, но и против руко­водства своей собственной). Зовут его Говард Дин. По профессии врач, откровенный либерал. В прошлом пятикратно избирался на пост губернатора маленького штата Вермонт (губернатора там из­бирают каждые два года). Впрочем, за пределами Вермонта никто о нем в стране не слышал. И тем не менее Дин ринулся в бой, при­звав страну к бескомпромиссной борьбе против Американского проекта (называл он его, конечно, иначе, но смысл его борьбы от этого не менялся). Ясное дело, проверенных путей в его распоряже­нии не было, как нет их в распоряжении российских либералов. И вообще никаких путей видно не было. Кроме разве непосред­ственного обращения к молодежи, которая, как мы сейчас увидим, и оказалась решающим резервом американского либерализма.

Вот и обратился Дин — по Интернету — к студенческим советам уни­верситетов с призывом помочь ему обуздать неоконсерваторов. И мо­лодежь, вопреки предсказаниям циников, откликнулась. Непрерыв­ным потоком пошли к нему студенческие пожертвования, мизерные, конечно, от ю до 77 долларов. Но началась цепная реакция: подняла голову поверженная, казалось, либеральная интеллигенция. И пожерт­вований было так много, что к началу предвыборной кампании в янва­ре 2004 года Дин собрал 41 миллион долларов. Из самых отдаленных штатов съезжались молодые волонтеры, готовые хоть бесплатно рабо­тать на его кампанию. И за какие-нибудь полгода Говард Дин превра­тился в национальную фигуру, в грозную для «новых учителей» силу.

Нет, опыта в большой политике у него не было и стать президент­ским кандидатом от оппозиционной партии он, конечно, не мог. Но в этом ли дело? Под воздействием его кампании президентская гон­ка и даже вся политическая ситуация в стране изменились неузнавае­мо. Вот пример. Когда еще в мае 2003 года Дин провозгласил на всю страну, что «нам действительно нужна смена режима, но не в Багдаде, а в Вашингтоне», Америка ужаснулась немыслимой дерзости. Но когда 29 августа 2004 года, накануне открытия Республиканского съезда, полмиллиона человек вышли в Нью-Йорке на самую многочисленную в этом поколении демонстрацию протеста, лозунг Дина был написан гигантскими буквами на десятках тысяч плакатов, а газеты трактовали смену режима в Вашингтоне как нечто рутинное, заурядное.

И возможно это стало лишь в результате цепной реакции, вызван­ной отчаянным выступлением Дина. Ибо в борьбу включилась культур­ная элита Америки: документалисты, актеры, музыканты. Километро­вые очереди терпеливо выстаивали у кинотеатров, чтобы посмотреть «Фаренгейт, и сентября» Майкла Мура, факт неслыханный в истории документального кино. Комедийная программа Джона Стюарта, бес­пощадно высмеивавшая имперские амбиции неоконсерваторов, по­била все рекорды популярности. Звезды рок-музыки во главе с леген­дарным Брюсом Спрингстином поехали по Америке с антинационали­стической программой. Вот это я и называю цепной реакцией.

Дин, можно сказать, воскресил для политической жизни амери­канскую молодежь, даже ту её часть, которая вообще никогда не го­лосовала. Он разрушил миф, что критиковать Верховного Главноко­мандующего во время войны непатриотично. Он консолидировал партию, деморализованную поражением на выборах 2000 года. И пусть не стал он президентом, но после его сокрушительной крити­ки страна уже не окажется легкой добычей проповедников «особого пути Америки». Во всяком случае никто больше не говорил о компро­миссе с ними. Над их идеями смеялись. Их презирали. Американский проект был серьезно, скорее всего безнадежно, скомпрометирован.

Не случайно, наверное, одного из ведущих президентских кандидатов Барака Обаму называют сегодня «вторым Говардом Дином».

Вот такая история, которую я наблюдал собственными глаза­ми — от начала до конца, от отчаяния до триумфа.

Предвижу шквал возражений. В конце концов Америка и впрямь совсем другая страна, с другими политическими традици­ями и массовой психологией, несопоставимо более религиозная и мессианская, чем современная Россия, но и более свободная. Од­нако ситуация-то все равно, согласитесь, схожая. Имперская идео­логия неоконсерваторов с их великодержавными проектами пред­ставляет одинаковую опасность по обе стороны океана. И пример Дина свидетельствует, что даже в условиях, когда у противников Американского проекта не было, вроде бы, никаких шансов, вое­вать с ним оказалось возможно. И сокрушить его, и сделать неокон­серваторов посмешищем в глазах общества тоже возможно.

Ситуация либералов России, конечно, более суровая. Но ведь и в России есть и Интернет, и студенческая молодежь, пока еще не от­равленная неоконсерватизмом, есть либеральная интеллигенция, для которой жизненно, а не риторически, важно чувствовать себя «свободными людьми в свободной стране», по словам президента Путина. Единственное, выходит, чего в ней сегодня нет, это своего Говарда Дина. Дерзкого лидера, способного поднять людей с колен и объяснить им, что националисты, проповедники несвободы, эпи­гоны «новых учителей», только их страхом и сильны.

Глава седьмая

Наци0нальнаяидея Сточки зрения

истории-странницы L ВЫСОТЫ

своего опыта в долгой ретроспективе она меня по­правляет. Нет, свидетельствует она, многого еще не хватает России, чтобы произвести своего Говарда Дина. И напоминает о замеча­тельных реформаторах, каждый из которых мог бы стать Дином, но не стал. Напоминает о Вассиане Патрикееве в 1520-е и об Алексее Ада- шеве в 1550-е, и о Михаиле Салтыкове в 1610-е, и о Дмитрии Голицы­не в 1730-е, и о Никите Муравьеве в 1820-е. И все это лишь на протя­жении первых трех столетий российской государственности. Да ведь, как слышали мы от Пушкина, и Чаадаев в Риме был бы Брут...

В одном, впрочем, история-странница, кажется, согласна. Не со мною, конечно, но с тем же Чаадаевым: бояться надо не политичес­кого режима, а культурного «переворота в национальной мысли». ^Лишьтри правителя в прошлом России сумели добиться такого «пе­реворота» и в результате на поколения поссорили страну с Евро­пой — Иван IV, Николай I и Сталин. Каждый из этих «переворотов» привел в конечном счете к грандиозным катаклизмам. И поэтому первоочередная задача действительно в предупреждении еще одно­го такого «переворота». Согласна история-странница и в том, что предупредить его способна лишь либеральная, европейски ориенти­рованная элита, умеющая, говоря словами Чаадаева, «любить свое отечество по образцу Петра Великого, Екатерины и Александра».

Другой вопрос, что элита эта имеет странное свойство сама се­бя разоружать. Воплощалось это её свойство всегда — и при Адаше- ве, и при Голицыне, и даже при Гайдаре — в одном и том же, в пре­небрежении «национальной мыслью». И поэтому, естественно, их оппоненты, консервативные националисты, неизменно мобилизо­вали национальную мысль против них.

Актуальный пример — уже известный нам либеральный пара­докс: «позади у нас тысячелетнее рабство, но за ближайшим пово­ротом европейская свобода». Проблема даже не в самом этом па­радоксе, а в том, что его сочинителям и в голову не приходит немед­ленный политический эффект такого их невежества. Не зря же не устают повторять эпигоны «новых учителей», что либералы — чужа­ки на русской земле, во всяком случае, агенты чуждой, враждебной России цивилизации, поставившие себе целью её разрушить. И для большего эффекта намеренно смешивают приверженность граж­данским свободам, в которой, собственно, и состоял всегда смысл либерализма, с «либерализмом экономическим», который вообще из другой оперы. Короче, невозможно отвоевать у них «националь­ную мысль», не освободившись от этого парадокса.

Да и с какой, собственно, стати должны современные либералы отрекаться от своей родословной, от мощной и славной либераль­ной традиции, укорененной в России с самого начала её государ­ственного существования? Напротив, казалось бы, должны они её всячески пропагандировать, стараться сделать её привычной, если угодно, обыденной составляющей современной российской культу­ры. В особенности имея в виду массовую психологию, отторгающую чужаков как учителей жизни. Ведь без этой традиции Европейский проект попросту повисает в воздухе.

А это важно первостепенно: без него им в сущности нечего проти­вопоставить московитской пропаганде неоконсерваторов. Я не гово­рю уже о том, что только Европейский проект способен продемон­стрировать, что либералы в России оклеветаны: никакие они на са­мом деле не антигосударственники и не антипатриоты. Борются они не против государства, а против унизительного государственного па­тернализма. Борются за государство российско-европейское, опира­ющееся на старинную русскую культурную и политическую традицию.

Вот почему европейская ориентация не может не стать цент­ральным пунктом программы российского либерализма, если он хочет иметь хоть какой-то шанс повлиять на будущее страны. И было бы вполне в этом случае логично, если бы лидером либералов ока­зался потенциальный российский Дин, человек известный своей ев­ропейской ориентацией и никак не скомпрометированный финан­совыми катаклизмами 1990-х. Таких людей немного в российской либеральной ^ите. Но они есть.

Важно все это, однако, не само по себе, но как решающий шаг к европейскому, если можно так выразиться, перелому в нацио­нальной мысли. Шаг, предназначенный продемонстрировать тыся­чам деморализованных сегодня неоконсервативным реваншем ли­тераторов, сценаристов, драматургов, режиссеров, историков и журналистов европейского направления, послужить сигналом, что российский либерализм готов к контрнаступлению. Сигналом, способным привести, как случилось в Америке после выхода на на­циональную политическую арену Говарда Дина, к цепной реакции.

Я понимаю, как непросто идти против течения, сам всю жизнь только этим и занимаюсь. Опыт Дина свидетельствует, однако, что бывают времена, когда только это и может привести к ошеломляю­щему успеху. В любом случае здесь один из путей к европейскому будущему России, который заслуживает серьезного внимания сточ­ки зрения русской истории-странницы.

* * *

Закрывая вторую книгу этой трилогии, читатель, я надеюсь, получил исчерпывающее представление отом, почему она написана. Про­сто я уверен, что у моего отечества может быть европейское буду­щее. Уверен именно потому, что у него было европейское прошлое. Это, собственно, главное, что пытался я здесь доказать. С другой стороны, трилогия, конечно, первая попытка подробно исследовать историю драматических «выпадений» России из Европы. Докопать­ся до того, почему они произошли, как жилось в них народу, чем они закончились и какое наследство нам оставили.

Конечно, я не беспристрастен, как, я думаю, не останется беспри­страстным и читатель, получивший здесь возможность с этой истори­ей познакомиться. Естественно, я не дерзну предсказывать его приго­вор. Кроме, пожалуй, того, что с выходом этой книги трилогии можно будет с уверенностью сказать об усилиях «восстановителей баланса в пользу Николая» словами Владимира Сергеевича Соловьева об идеях Данилевского: «их внутреннее значение вполне ничтожно».161

161 B.C. Соловьев. Цит. соч., т. 1, с. 569.

Именной 4911

указатель

9 Адашев Алексей 92,112,488

Адашев Данила 114,115

Адамский А, 405,407

Аксаков И.С. 249,390,424,431, 457-461,463

Аксаков K.C. 61,196, 306

Аксаков С.Т. 322

Аксаков 62,63,78

Александр I, имп. 31,52-54, 59, 64,70,87,132,133,135-14З» Мб, 158,167,169,183-185,190, 204, 212, 213, 222, 223, 230, 236, 245, 246, 262, 263, 295, 335, 337-339» 343» 344» 346» 38о, 387-389» 4^3» 424,479, 488

Александр II, имп. 24, 30, 31, 33, 56, 74,178,180,199, 336, 375» 376, 385» 391» 408,425, 468,471

Александр III, имп. 130, 237,336, 338, 344,419,421, 432,433,459, 460

Алексей Михайлович, царь 86, 90, 96, Ю1,107,109, но» 119» 124, 226

Анненков П.В.196 Аракчеев А.А. 164,177 Аристотель 97 Архангельский А.А. 368

б Байрон Дж. 261, 268

Бакунин М.А. 62, 68

Балуев Б.П. 433, 436,437» 451» 458,462

Балязин В. 194 Барсуков Н. 322,349 Басаргин 202 Батенков Гаврила 76,149 Бегунов Ю.К. 27

Белинский В.Г. 16,50,62,65,67, 78,174,224, 229, 232,23В, 240- 242,347,481

Белковский С. 19,20,23

Бенкендорф А.Х. 70,87,179,182, 265, 357-359, Збо, 361, 365,366

Бентам Иеремия 230, 231

Бердяев Н.А. 16,81

Бережков П. 111,113

Березовский Б.А. 19

Берк Эдмунд 172

Бестужев-Рюмин К.Н. 424,433, 437» 451,452,455» 457» 461,469

Бжезинский Збигнев 37 Биллингтон Дж. 465,466,479 Бисмарк Отто фон 340,393,414 Блок А.А. 404 Бойль Р. 103 Болотников Иван юо Болтин Иван 49 Боратынский Е.А. 229

БОРОВКОВ 201, 202

Боханов А.Н. 69-71,78,139,143, 145» 150,153» 155-157» 226, 245, 334, 398,409

Брежнев Л.И. 413

Бруннов Ф.И. 257, 264» 282, 299,

312, 314» 315, 3*9» 320, 323

Булгарии Ф.В. 237, 240, 246, 358

Бурцев 202,408

Бутурлин Д. 233,235 238,

Буш Джордж мл. 6о, 276, 277, 278, 284, 289, 340

В Валишевский К.Ф. 103,104,113, 123

Валуев П.А. 62,63,459

Василий IV Шуйский царь 91, юб

Вебер Макс 53

Везалий Андреасюз

Вейдле Владимир 29,55

ВигельФ. 141

Витте С.Ю. 26,27,423

Вильгельм II Гогенцоллерн 340-342,399,420

Вильег0рский240

Вишневецкий Дмитрий 114,115

Волконский В*А. 295

Волконский М.Н. 202

Волошин М.А. 457

Вольтер 128,129,158

Воронцов М.С. 156,166

Вяземский П.А. 148,152,157,174, 176-178, 201, 265, 304, 359

Г Гакстгаузен-Аббенберг 146,151 Галактионов А.А. 433, 451, 469 Гарфилд Джеймс Абрам 408

Генрих IV, король Франции 47

Генрих VIII, король Англии 45

Герцен А.И. 29,40,46,54-56, 62,65, 67, 68,76,146,168, 186,196, 211, 217, 219, 224, 229, 232, 235, 236, 239-242, 311, 343

Герберштейн 97 Гершензон М.0.58,59,114,

202,203,229,335-337

Гизо Франсуа 274,277,278

Гиллельсон М.И. 84,148,171, 304, 359

Гитлер Адольф 45, 340, 342, 399, 406,407,412

Глинский Б.Б. 149,169

Гоголь Н.В. 67,78, 88,128,146, 148,152, 229, 241, 346, 347

Годунов Борис, царь 85, юб, 155

Голдфранк Д. 316, 317, 319

Голицин Василий 112,124

Голицин Иван 86

Гомер 97

Головнин А.В. 31, ззз

Горбачев М.С. 64,116,470

Горчаков М.Д. 321,390,392,393, 415

ГотьеЮ.В. 89

Грамши Антон ио 404,413

Грановский Т.Н. 71,196,238,329

Грегори И.Г. юг

Грек Максим 113

Греч Н.И. 182,358

Грибоедов А.С. 176,177 Григорьев An. 183

Д Давыдов И.И. 232

Данилевский Н.Я. 355, 380, 394, 411,422, 424, 429-465, 469,470, 480-482,490

Дементьев А/. 22, 78, 232, 239, 240-242

Державин Г.Р. 29,55,141,142, 241

Дибич И.И. 267, 274

Дидро Дени 49

Дин Говард 485-489

Дмитриев М.А. 214

Довнар-Запольский М.В. 149

Дондуков-Корсаков 183

Достоевский Ф.И. 82-90, 96, 97, Ю1, Ю2, 342, 343, 354, 356, 407, 424,432,456

Друцкой-Соколинский 212

Дугин А.Г. 342, 388,389, 394» 398, 472

Дурново П.Н. 422

е Екатерина II, имп. 32, 35, 36, 46- 51,64, 82, 87,123,132,133.135, 164,167, 227, 230, 335, 338, 340. 344» 346, 380, 386, 387, 389, 413, 429, 473,488

Екатерина Павловна, вел. кн. 141 Ельцин Б.Н. 64, 389,470

Ж Жуков А.И. 220 Жуковский В.А. 239

3 Зайончковский A.M. 313

Зизаний Лаврентий 103

Зимин А.А. 27

Зиммерман А.Е. 78, 205

Зиновьев А.А. 64

Золотусский И. 347

Зорин А.Л. 47,141,142,144, 154,167

Зюганов Г.А. 175,433

И Иван III, вел. кн. 32,35, 36,50, 74, 92, Ю1, Ю5, Ю9' 110> 467» 473

Иван IV Грозный 28, 44, 46, 47,

50, 53» 66, 73, 75, 76» 88"91» 97» 98,104-106,120,129,158,161, 165» 173, 338, 350, 467, 478,488

Игнатьев Н.П. 460

Ильин В.В. 64, 394, 396, 400

К Кавелин К.Д. 217, 242 Казакова НА 27 Кайсаров А. 135,136,152

Канкрин Е.Ф. 227,327 *

Каннинг Джордж 263

Карамзин Н.М. 51,75,114,127- 130,141,142,149,150,152-165, 168,170-175,180-186,201,350,

471,476,478,480 Карл Великий 362,364, 351 Карл I Стюарт, король Англии юо . Карл V Габсбург, имп. 21,364 Карл X, король Швеции но

Катков М,Н. 62,393

Каштанов С.М. 27

Кеннан Джордж 43-45» 334

Кизеветтер А.А. 201,208, 227

Киняпина Н.С. 274

Киреевский И.В. 83,87,171, 196, 306

Киселев П.Д. 199, 201, 202, 204, 209-212, 227, 229, 312, 390,392

Киссинджер Генри 53, 277,

Клинтон Билл 485

Ключевский В.0.11,13,16,17, 34, 59, 68, 82, 87, 91-97, 99,104, Юб, 108,109,116-118,123,124» I6*» 201, 202, 2O4, 205, 210-212, 339

Кожинов В.В. 64, 268, 269, 313-

315» 320, 334, 352-355» 357» 359» 360,365

Коковцев В.Н.419

Коленкур Луи 137,142,479

Колеров М.А. 71

Кольбер Ю2

Кондорсе 230,231,

Константин, вел. кн. 265,294, 295» 297» 298

Копанев А.И. 27

Коперник Николай 433

Корнилов А.А. 161,162,164,165, 170, 233

Корф М.А. 2Ю, 211, 235, 290, 293» 294

Костомаров Н.И. 96,103,109,

111,425

Котошихин Григорий 86,104 Кочубей В.П. 132,171, 201, 235 Кошелев А.И. 220 Краевский А.А. 182,183, 240,

Крижанич Юрий 15,18,82,92,

95» 97-99» ЮЗ» Ю5» Ш'ИЗ, 116,119-124,130,131,169,175,

186, 474» 477

Курбский Андрей 75,76,112-115

Кутузов Н. 192-194» 197» 223, 229, 331,332, 426

Кюстин Астольф де 43, з57"Збо

Л ЛаббеБеардеде 133 Ладен Усама бен 6о Лазарь, поп 98 Ламздорф В.Н. 413,415 Латкин Н.В. 95 Лжедмитрий ю 6 Лейбниц Готфрид 103 Лемке М. 50 Ленин В.И. 130

Леонтьев К.Н. 16,31,77» 82,157, 356, 421, 422, 432, 435, 436, 449, 453, 457

Лермонтов М.Ю. 176,180, 229,

241

Ливен Доминик 462

Линкольн Брюс 63-68,70,72,77, 78,189,190-193,198-201, 203- 205, 208, 224, 225, 227, 247» 248, 252, 253, 269, 277-279, 281, 284, 285, 288, 293, 294» 303, 305, 312, * 313» 322,331, 333, 334, 336

Лимонов Эдуард 71

Лобачевский Н.И. 124

Ломоносов М.В. 241

Лотман Ю.М. 127,149,151-154» 157» 159» 161,162,171,176,181, 182

Лукашенко А.Г. 474

Лурье С.Я. 27

Любимов Н.А. 61, 63

ЛюдовикХ!, король Франции 45

Людовик XIV, король Франции Ю2, 361

Ляпунов Прокопий 91

М Майков А.Н. 457

Макиавелли Николо 97,163 Маклаков Н. 419 Маковский Д.П. 27 Мальпиги 103

Маркс Карл 13,23,25,130,300, 301,374,412,413,469

Махмуд II, султан Турции, 260, 261,263-265, 267,271,320

МегметАли 25$, 258, 261, 271-273, 275, 280, 281, 283, 287

Медведев Р. 385, 387-389 Мельников-Печерский П.И. 67 Менделеев Д.И. 124 Меньшиков А.С. 311-313, 317, 318,

320,463

Меттерних Клеменс 253, 262, 267, 280, 297, 303

Мещерский В.П. 407,408,454, 459,461

Милан Обренович кн. Сербии 454

Милошевич Слободан 386,415

Милюков П.Н. 123, 416-420, 423,431

Мирабо 158, 246,

Миронов Б.Н. 66-70,72-76,104- ю8,128,134-137» 143,145» 157, 158,165,174,199-202, 205-207, 213-222, 224, 225, 238, 271, 279, 331, 332, 334

Михаил Федорович, царь юб

Моисеева Г.Н. 27

Монтескье Шарль де 45,48, 49, 120,123,156

Мордвинов Н.С. 156,166,172

Муравьев Н.М. 132,137,149,152, 162,351, 488

Муравьев Н.Н. 272, 273

Муссолини Бенито 45

Н Назаров М.В. 15,17,83, 98, 99, ю8,464

Найшуль В.А. 17-19, 23, 83, 235

Наполеон I, имп. Франции 21, 57, 140,141,143,167,185, 222, 236, 245, 246, 267, 288, 339-341» 349, 351,364.382,452

Наполеон III, имп. Франции, 256, 316, 323» 341, 343, 392, 399, 455

Нарочницкая Н.А. 14,15,19-21, 23, 69, 70,78, 96, 99, 256, 276- 279, Зб6, 387, 390, 395, 396,398,

406, 407» 409» 4^0» 4^2» 4^3, 436, 440, 451, 462, 464, 480, 481

Нарышкины 90

Нахимов П.С. 322

Некрасов Н.А. 242

Неплюев Иван 123

Нессельроде К.В., вице-канцлер 254, 268, 269,280-282,293, 295, 305,314» 315, 317» 319» 320,323,

Никитенко А.В.27,43,54, 6о, 62, 63, 66, 68, 71, 77» 78,178,182, 223, 224, 225, 231, 233, 238, 245, 266,281, 305» 329» 335

Николай I, имп. ю, 20,28, 29, 31, 35» 39» 43"4б, 48, 50-55» 57"6о, 63-68, 70-73, 75-78, 81, 85, 98» 114,115,123,127,130,132» 133» 135» 138,152» 161,164,169,170, 1783,176-182,184,186,189,191- 208, 210-214, 220, 222-236, 238, 239, 242, 245-258, 262-264, 266, 267, 270-276, 278-284, 286-296, 297"315» 317-324, 327"332, 334" 344» 348, 355, 357, 366-369, 373, 378, 379, 388, 391, 393, 399» 403» 424, 462, 463, 4^8, 471, 478, 483, 488, 490

Николай II, имп. 326,338

Никон, патриарх 96

Нифонтов А.С. 238,291, 292, 298,300

Новий Павел 97

Новосильцев Н.Н.230

Носов Н.Е. 27

Ньютон Исаак 103,160

О Олеарий 97

Ордин-Нащокин А.Л. 92,112,118 Орлов А.Ф. 273,274,312

П Павел I, имп. 128,129,164,167,

173,245,350

Пайпс Ричард 151,165,166,168, 169,172,200

Пальмерстон Г. Дж. 275, 277, 278- 281,288,304, 315,323

Панаев И.И. 65,67,196,

Панин Никита 48,123,338

Панарин А.С. 385

Панчулидзев 215,216

Паскевич И.Ф. 298,302

Пестель П.И. 54,149, 202

Петр I, имп. ю, 14, 24,28,29,46- 48, 51, 52, 54-56, 58-60,74,75, 84, 87, Ю1, иб, 119,121,123,124,130, 131,139,151,169,175-177» 185, 229, 259-262,338,344-346, Зб2, 413, 415, 418, 450, 467, 468, 470, 488

Петр III, имп. 142

Пивоваров Ю.С. 130,137,139, 142,150,151,153,162,175,456, 457, 459, 461

Питт, премьер-министр Англии 53

Пичета В.И. 97,123

Платон 13, 23, 97

Плеханов Г.В. 98,404,412,417

Писемский А.Ф. 457

Победоносцев К.П. 130,421-423, 460,469

Погодин М.П. 21, 43, 44, 63, 67, 77, 78, 81,174,189,194,195,197,

223-225, 228, 246, 247-250, 254- 256, 266, 277, 289, 303-307, ЗП, 319, 322, 323, 328, 335-337» 341, 343, 346-353, 359» Зб1, 366-369, 371, 372, 374, 376-382, 391, 393, 394, 396, 397, 399, 4°3, 4". 413" 415, 417, 421, 423-432, 435, 439, 452-454, 476, 481, 482, 485

Покровский М.Н. 31, 54, 88-90, 107,108, но, 134,141,142,156, 165,167, 274, 275, 278, 279, 284, 288,306

Полибий 97

Полиевктов М. 327

Поппер К.Э. 13, 23, 38

Потемкин 92

Предтеченский А.В. 139

Пресняков А.Е. 20, 53, 54,59,62, 181,196, 226, 281, 293, 339, 479

Принцип Гаврила 417

Протасов 240

Проханов А.А. 20,71, 385, 386

Прянишников 240

Пугачев Емельян 197, 246,

Путин В.В. 18-20, 37,74, 385-389. 400, 473, 487

Пушкин А.С. 29, 45, 51, 55, 69, 124,127,131,135,156,158,169, 172,176-180,182,183,185, 229, 251, 265, 348, 488

Пущин И.И. 149

Р Радищев А.Н. 133,137,145.146,331

Пыпин А.Н. 88,103,153_155,159" 162,172,174, 240, 241, 425, 460

Разин Степан юо, 197,

Ржевский, дьяк 114

Рибер Альфред 47

Рожков Н.А. 227

Розанов В.В. 457

Романов Н.И. 89

Ростопчин Ф. 51,144,145

Ртищев Ф.М. 118

Рудницкая Е.Л. 136,162

Рязановский Н.В. 39,46,74, 191, 304, 327» ЗЗб, 337, 355» 358, 373» 383

С Савари138

Сазонов С.Д. 416,462

Салтыков Михаил 39,91,488

Салтыков-Щедрин М.Е. 67,68,215

Самарин Ю.Ф. 306

Селим III, султан Турции 259, 260

Семевский В.И. 201, 202

Симеон Полоцкий 117

Смит Адам 230

Солженицын А.И. 162

Соловьев B.C. 9-11,37,59,82,83, И8,121, 344» 355» 395» 4°3» 434- 438, 444, 447-449, 451» 453"458, 461, 490

Соловьев С.М. 28, 29,6о, 61,71, 77» 85, 86, 98,196, 217, 229, 230, 329. 333, 334» 467

Сорокин Питирим 438 Сперанский М.М. 54, 74,131-133,

136-144,149,150,154,155,159» 162,163,166,174,177,183,185, 207, 208, 209, 210, 226, 227, 235

Сталин И.В. 44-46, 66, 98,120, 165, 235, 248, 340-342,385, 399, 463,470,478,488

Столыпин П.А. 74,184, 423

Стасов В.В. 241

Страхов Н.Н. 424,451,457

Строганова 240

Струве П.Б. 122

Сумароков А.П. 133-135,137

Сухово-Кобылин А.В. 67

Сухомлинов В.А. 418-420,462- 464

Сюлли де 47

Т Тарле Е.В. 314

Татищев С.С. 257

Тихомиров Л.А. 157,159

Трубецкой Е.Н. 395

Трубецкой С.Н.168, 202

Трубецкой П. П. 419

Тургенев А.И. 136,148,158,159, 201,351

Тургенев И.С. 63

Тургенев Н.И. 135

Тургеневы, братья 136,137,152

Тютчев Ф.И. 62, 84, 85,176,196, 229, 246, 248-250, 253, 254, 277, . 282, 283,314, 320, 328, 343, 352-

367, 371, 374, 381, 391-395, 397, 399, 400, 411, 423, 424, 431,456

Тютчева А.Ф. 21,196,329,344, 364, 372-375,378, 381-385, 387- 391,4U, 459

У Уваров С.С. 45, 50,172,183, 226, 231-235, 237, 238-240, 242, 247,

328, 329,337,372 Унковский A.M. 68 Успенский Г.И. 220, 221, 333

ф Федор Иоаннович, цары24

Федотов Г.П. 24, 27, 32, зз, 38,81, 461

Феофан, епископ 98

Фердинанд Франц, эрцгерцог австр. 417

Филарет, митрополит юб, 108

Филипп II, король Испании 45

Филипп IV, король Испании 92

Франц-Иосиф I Габсбург, имп. австр. 302

Фредерике М.Н. 78,196,197, 205,

X Хворостинин Иван 95,122 Хмельницкий Богдан 109-111 Холмогоров Е. 394,395 Хомяков А.С. 239,342, 343,349

Ц Ципко А.С. 387,397-399

Ч Чаадаев П.Я. 24,39,50, 51,62, 82, 87, 88,116,141,183, 229, 311, 327-329,335,337, 343-346, 348,

356, 373» 376, 377» 389» 398, 4*3» 466,476, 480, 488,

Чарторижский 167

Чемоданов 92

Черкасский В А 306

Черчилль Уинстон 403

Чистый Назарий 94

Чичерин Б.Н. зз, 217,356

Чуковский К.И. 146,409

III Шаховской Ю2

Шевченко Т.Г. 425

Шевырев СП. 21, 52,78,234,236, 237, 238, 240-242, 322,346,368

Шильдер Н.К. 290, 292, 295,

Шишков А.С. 51,141,158,162

Ширинский-Шихматов П. 233, 235

Шмелев И.С. 69 Шмидт С.О. ю, 27,53

Щ Щербатов М.М. 156,166,292, 298,374

Э Эйдельман Н.Я. 55, 57, 229 Энгельс Фридрих 300,301,374

Я Языков Н.М. 236, 237, 242 Яковлев А.Н. 116 Якубович А.И. 57 Якушкин 229

Александр Львович Янов

КНИГА 2 Загадка

Научное издание

Россия и Европа 1462-1921

николаевской России

Вып. редактор Л.С. ЯНОВИЧ Корректор И.Б.КУСКОВА Макет А.В. БАЙДИНА

Подписано к печати 04.09.2007 Формат 60x90/16, усл. печ. л. 31,5 Бумага офсетная №1. Печать офсетная Тираж 2000 экз. Тип. Зак. № 1224

Издательство «Новый хронограф»

109052, Москва, ул. Верх Хохловка, д.39/45-132

E-mail: nkhronograf@mait.ru

Отпечатано с оригинал-макета в ООО «Чебоксарская типография №1» 428019, г. Чебоксары, пр. И.Яковлева, i

Книги и монографии

Европейское столетие. 1480-1560 («У истоков трагедии»

называлась книга, изданная в 2001 г. Прогресс-традицией)

Social Contradictions and Social Struggle in Post-Stalinist USSR: Essays by Alexander Yanov. Special double issue of the «International Journal of Sociology», vol. VI, Nos 2-3, Summer-Fall 1976.

Detente after Brezhnev: The Domestic Roots of Soviet Foreign Policy. Berkeley: Institute of International Studies, 1977.

The Russian New Right. Berkeley, Institute of International Studies, 1978.

La Nuova Destra Russa. Sansoni Editore, Firenze, 1981.

The Origins of Autocracy. University of California Press, 1981.

Le Origini Dell'Autocrazia. Edizioni di Communita, Milan, 1984.

The Drama of the Soviet 1960-s: A Lost Reform. Berkeley: Institute of International Studies, 1984.

The Russian Challenge. Basil Blackwetl, Oxford, England, 1987.

Русская идея и 2000 год. Liberty Publishing, New York, 1988.

La Perestroika Mankata. Viscontea, Milan, 1989.

Rosia NoChosen. Sairyusha, Tokyo, 1995.

После Ельцина, M.: Крук, 1995.

Weimar Russia and What We Can Do About It. Slovo/Word, New York, 1995.

Тень Грозного царя. M.: Крук, 1996.

Beyond Yeltsin. Sairusha, Tokyo, 1997.

Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Сибирский Хронограф, Новосибирск, 1999.

Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе

и происхождении русской государственности. М.: Прогресс- Традиция, 2001.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921.

М.: Академкнига, 2002.

Трилогия Россия и Европа. 1462-1921 (в производстве): Книга 1 У истоков трагедии. Книга 2 Загадка николаевской России. Книга з Драма патриотизма в России.

Книги и монографии

Европейское столетие. 1480-1560 («У истоков трагедии»

называлась книга, изданная в 2001 г. Прогресс-традицией)

Social Contradictions and Social Struggle in Post-Stalinist USSR: Essays by Alexander Yanov. Special double issue of the «International Journal of Sociology», vol. VI, Nos 2-3, Summer-Fall 1976.

Detente after Brezhnev: The Domestic Roots of Soviet Foreign Policy. Berkeley: Institute of International Studies, 1977.

The Russian New Right. Berkeley, Institute of International Studies, 1978.

La Nuova Destra Russa. Sansoni Editore, Rrenze, 1981.

The Origins of Autocracy. University of California Press, 1981.

Le Origini Dell'Autocrazia Edizioni di Communita, Milan, 1984.

The Drama of the Soviet 1960-s: A Lost Reform. Berkeley: Institute of International Studies, 1984.

The Russian Challenge. Basil Blackwell, Oxford, England, 1987.

Русская идея и 2000 год. Liberty Publishing, New York, 1988.

La Perestroika Mankata. Viscontea, Milan, 1989.

Rosia NoChosen. Sairyusha, Tokyo, 1995.

После Ельцина, M.: Крук, 1995.

Weimar Russia and What We Can Do About It. Slovo/Word, New York, 1995.

Тень Грозного царя. M.: Крук, 1996.

Beyond Yeltsin. Sairusha, Tokyo, 1997.

Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Сибирский Хронограф, Новосибирск, 1999.

Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе

и происхождении русской государственности. М.: Прогресс- Традиция, 2001.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921.

М.: Академкнига, 2002.

Трилогия Россия и Европа. 1462-1921 (в производстве): Книга 1 У истоков трагедии. Книга 2 Загадка николаевской России. Книга з Драма патриотизма в России.

11 Г.В. Плеханов. Сочинения, т. 22, с. 178.

24 В.Н. Ламздорф. Дневник 1891-1892, М., 1934, с. 37.

[1] Moscow Times, 2004, May, 27

[2] Г.П. Федотов. Судьба и грехи России. Спб., 1991, с.27.

[3] П.Я. Чаадаев. Философические письма, Ардис, 1978, с. 81.

[4] Г.П. Федотов. Цит. соч., с. 27.

[5] N. Eberhardt. The Emptying of Russia//Washington Post, 2004, Feb. 13.

[6] KarlR. Popper; Op. cit., p. 4.

[7] N.V. Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality in Russia, 1825-1855, Berkeley, Univ. of Califormia Press, 1969, p. 270.

[8] В.О. Ключевский. Сочинения, т. 5, М., 1958, с. 340.

[9] Там же. с. 466.

[10] Я понимаю, что для тех, кто не читал первую книгу трилогии, такая характеристика Ивана III можетзвучать несколько неожиданно. От тех, кто читал её, однако, я покуда еще не слышал сколько-нибудь обоснованного опровержения этого ключевого тези­са — ни в российской, ни в западной литературе.

[11] Звенья, 1934, № 3-4, с. 388.

[12] Москвитянин, 1941, № 1, с. 295-296.

[13]

НЛ Kissinger; A World Restored, Gloucester, Mass., 1973, p. 37.

[14] С.М. Соловьев. Мои записки для моих детей, а может быть, и для других, Спб., 1914, с. 118.

[15] А.В. Никитенко. Цит. соч., с. 317-31В.

[16] М.П. Погодин. Сочинения, т.4, б/д, с. 2.

[17] Ibid., р. 83.

[18] Ibid., р. 89.

[19] Н.М. Карамзин. Цит. соч., с. 102.

[20] Ibid., р. 183.

[21] Ibid., р. 215.

[22] Ibid., р. 216.

[23] Ibid., р. 226.

[24] Bruce Lincoln. Op. cit., p. 231.

[25] ИР, вып. 9, с. io.

[26] Ibid., pp. 170,171.

[27] N. Riasanavsky. Op. clt., p. 270-271.

[28] Анна Тютчева. Цит. соч., с. 112.

[29] «Время МН», 5 августа 2003.

[30] П.Я. Чаадаев. Сочинения и письма, М., 1914, т. 2, с. 281.

[31] С.Д. Сазонов. Цит. соч., с. 92.

Янов А.Л.

я 64 Россия и Европа. 1462—1921. В з кн.

Кн. третья. Драма патриотизма в России. 1855-1921. — М.: Новый Хронограф, 2009. - 664 стр., ил.

Заключительная книга трилогии известного историка и политического мыслителя Александра Янова посвящена одной из величайших загадок русского прошлого, перерожде­нию самого светлого и драгоценного общественного чувства, любви к отечеству, в собственную противоположность: «из любви к своему, - по словам Г.П. Федотова, - в ненависть к чужому». Иначе говоря, в национализм. Как это могло случиться? На обширном документальном мате­риале. связанном с борьбой идеологий в XIX веке, автор убедительно показывает, как и поче­му сбылось мрачное пророчество B.C. Соловьева о том, что эта зловещая деградация патрио­тизма в конце концов погубит петровскую Россию. В 1917-м она погибла.

УДК 94fo7).04/.043 ББК 63.3(2)43 Я 64

Сегодня, в постсоветской России, когда разница между патриотизмом и национализмом снова на наших глазах стирается, опыт этой роковой деградации становится столь же актуаль­ным, каким он был в XIX веке, во времена Соловьева.

ISBN 978-5-94881-072-0

Агентство CIP РГБ

©Янов АЛ., 2009 © Новый Хронограф, 2009

Светлой памяти моих наставников Владимира Сергеевича Соловьева и Василия Осиповича Ключевского, а также Александра Николаевича Яковлева, товарища по оружию, посвящается зта трилогия

ОГЛАВЛЕНИЕ

9 От издателя 15 Глава ПЕРВАЯ. Вводная

65 Глава ВТОРАЯ У истоков «государственного патриотизма»

Расстрелянное поколение. Легенда о «революционном классе». Момент истины. Две русские идеи. Центральный парадокс. Объяснение Герцена. Объяснение Соловьева. Два примера. Особенности национального эгоизма. Репутация В.С.Соловьева. Что «рухнуло в пожаре 1917-го»? Возвращение Московии. «В царе наша свобода». Роковое наследство. Повторение пройденного? Незадача? Всем сестрам по серьгам? Ответ «с того берега». Чаадаевские пороховницы. По второму кругу? Зов самоуничтожения. Девять лет спустя.

125 Глава ТРЕТЬЯ. Упущенная Европа

Священный Союз. Международная анархия. Головоломка. Преодоление анархии. Коллегиальная модель. Преступление и наказание. Урок. Выпадение памяти? Открытый мир Европы. Вторая Хартия Вольностей. Перспектива. Что в этом для России? Патриотическая истерия историков? Цена ошибки.

161 Глава ЧЕТВЕРТАЯ. Ошибка Герцена

Оттепель. Несостоявшееся чудо. Еще одно роковое «почему». Политические страсти. Репетиция контрреформы. Мина № i; Конституция. Альтернатива. В идейном плену. Другая версия. Мина № 2: Крестьянский вопрос. Гетто. Орвеллианский мир постниколаевской России. Мина № 3: империя. Объяснение с читателем. Два взгляда на империю. Патриотическая истерия. Крушение «Колокола». «Россия глуха»? Жестокая судьба. Откуда болезнь? Чего не заметил Герцен. Мысленный эксперимент. Россия не исключение.

215 Глава ПЯТАЯ. Ретроспективная утопия

Завязка славянофильской драмы. Успех Официальной Народности. Метаморфоза. Самодержавие или деспотизм? Второй корень славянофильства. Третий путь. Почему Россия превосходит Запад? «Souverainete du peuple». Истина или справедливость? Нация-личность. Нация-семья. Заметки на полях. Кого винить? Метод «исторического разрыва». Игра в поиск исторического злодея. Еще раз о «России, которую мы потеряли». Прав ли был Чаадаев? Настоящая тайна славянофильства. Ловушка.

263 Глава ШЕСТАЯ. Торжество национального эгоизма

Экстремизм радикального западничества. Лукавая двусмысленность. В плену интеллектуальной моды. Лорис-Меликов и Игнатьев. Жестокая ирония. Эхо ретроспективной утопии. Спор о «начальнике мира». Бюрократическое иго. «Упразднение славянофильства»? «Середины нет». Деградация. Молодая гвардия. Неизбежность? «Катехизис славянофильства»? «Поворот на Германы». «Россия сосредоточивается». Будни «сосредоточения». Депеша Горчакова. Проблемы Всеславянского союза. Неожиданные союзники. Игры Бисмарка. Тревоги Оттоманской империи. Работая на Бисмарка. На пути к войне. Отыгранная карта. Зачем нужна была война? Плевелы. Развязка.

339 Глава СЕДЬМАЯ. Три пророчества

«Национально ориентированные». Мифотворчество. Ахиллесова пята мифотворцев. Ставрогин и Мефистофель. Пророчество Бакунина (1860-е). Пророчество Достоевского (1870-е). Человек-миф. Ревизионист славянофильства. Консервативный революционер. Пророчество Константина Леонтьева (1880-е). Консервативный проект и реальность. Почему? Итоги.

393 Глава ВОСЬМАЯ. На финишной прямой

Интеллектуальная нищета власти. Прав ли Бердяев? Три дороги. Тупик. «Россия под надзором полиции». «Блестящий период». Приключения русского кредита. Извивы молодогвардейской мысли. Три войны. Россия против еврейства. Евангелие от Сергея. «Еврейский вопрос». Русский вопрос. Уроненное знамя. Проблема «политического воспитания». Корень ошибки. Альтернатива большевизму?

445 Глава ДЕВЯТАЯ. Как губили петровскую Россию

Три школы. Глупость или измена? Предчувствия. Контрреформистская догма и Ричард Пайпс. Геополитика Дурново и Витте. Столыпин и Розен. План Розена. Загадка. Версия Хатчинсона. Версия Хоскинга. Версия Базарова. Версия Кожинова. Патриотическая истерия. Век XX. Кто кого? Военная контроверза. Декабризм. Несостоявшееся начало.Фантасмагория Официальной Народности. Славянофильская фантасмагория. «Молодые реформаторы». Второе поколение. Третье поколение. «Разрушение цивилизации». Акт за актом. Последний парадокс.

53* Глава ДЕСЯТАЯ. Агония бешеного национализма

Возрождение империи или агония? Энтузиасты очередной реставрации. Самоубийство и реставрация. Тяжелый диагноз. Черносотенный соблазн. Судьба победившего большевизма. Реакция бешеных. «Еврейская революция» по Н.Е. Маркову. Н.Е. Марков и русский консерватизм. Эволюция «жидо-масонского заговора». Эсхатологическая истерика. Что мы знаем и чего мы незнаем. При чем здесь нечистая сила? Опять предчувствия. Другой путь.

581 Глава ОДИННАДЦАТАЯ. Последний спор

Хронологический маневр. «Ах, если бы...». «Скачок». Странное совпадение. О «деспотической линии». Дворцовый переворот? Самодержавная революция. Наследство Грозного царя. Перерождение. Традиция «долгого рабства». Россия без Сталина? Еще одна загадка. Раскол. «Вялый пунктир»? Либеральные депрессии. Свободна, наконец? Имитация держа в н ости. Масштабы вызова. Либеральная «мономания». Скептики и национал-либералы.

637 ПОСЛЕСЛОВИЕ. И.Н.Данилевский

645 ПИСЬМО И.Н. ДАНИЛЕВКОМУ. А.Л. Янов

654 ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

От издателя

Нравственность человека видна в его отношении к слову.

Л.Н. Толстой

Мое знакомство с Александром Львовичем Яновым началось с его статьи «Предпосылки литературы», попавшей мне из «самиз­дата» в 1969 году. Статья эта произвела на меня глубочайшее впечатление и во многом определила мой интерес к российской истории. Но получить у него ответы на все возникшие у меня тогда вопросы мне так и не удалось. В 1974 году за публикацию статьи о Герцене (подумать только!) в журнале «Молодой коммунист» его выдворили из страны. Так Янов повторил судьбу многих выдающих­ся сынов России. С тех пор он живет в Соединенных Штатах, продолжая заниматься российской историей. Чего это ему стоило, знаетлишь он - историк России, неожиданно оказавшийся в чужой стране без знания языка, привычной среды и общения. Но это не было для него/лавным, как не было и проблемы выбора. В России, как завещание, он оставил свой труд, посвященный судьбам интеллекта, извечно оппозиционного власти в силу ее специфики. Жанр своего труда он определил как философия русской истории, задача которой может быть сформулирована «как попытка концептуального осмысления политической практики и политичес­кого мышления в России за время ее полутысячелетнего сущес­твования в концерте европейских держав. Полторы тысячи страниц текста, насыщенного фактами, гипотезами и размышлениями в течение десяти лет распространялись в самиздате.

В обращении к читателю, он писал:

«Важно раз и навсегда понять, что «завтра» наше зависит не от одного лишь нашего «сегодня», но и от нашего «вчера». Что лишь от взаимодействия прошлого и настоящего может родиться предвидимое будущее.

Игнорируя прошлое, опираясь только на одно обнаженное, усеченное как ствол с обрубленными корнями настоящее, рискуешь навсегда остаться в заколдованном кругу прошлого. Именно таким образом прошлое и превращается в рок, тяготеющий над будущим. Ибо, как сказал мудрец, народ, забывающий свое прошлое, рискует пережить его снова.

И нет из этого заколдованного круга никакого иного выхода, нет иного способа рассчитаться с этим заклятьем, кроме бесстраш­ного, ... предельно честного его осмысления. Кроме возрождения философии истории. Кроме анализа политической культуры, становящегося неотъемлемым элементом общественного сознания. Я не знаю и не представляю себе сейчас дела, которое было бы важнее этого. Важнее именно для будущего. Для действительно честного будущего человечества.

Ибо человечество состоит не только из профессионалов- историков. Состоит оно как раз из профанов. И если забудут что-то историки, их пожурит ученый совет. А мы, профаны, платим за то, что забываем историю, значительно дороже».

В заключении он подчеркнул: «Следует понять, наконец, что действительным содержанием споров о природе абсолютизма, о сущности политических институтов и идеологий или тому подобных отвлеченных материй, является не архаическая схоластика, а собственная наша судьба».

Собственная судьба Александра Янова, историка и гражданина, неразрывно связана с историей России. Вопрос о том, как сделать уроки прошлого полезными для будущего и возможно ли это - один из ключевых.

Трилогия «Россия и Европа. 1462-1921» - обобщающий труд историка, изданный на родине. Доступное широкому читателю исследование увлекает страстностью убеждений, яркостью стиля и стремлением включить в процесс осмысления российской истории как можно больший круг людей. Читая Александра Янова, можно спорить с ним, можно соглашаться, но нельзя остаться равнодуш­ным. Его трилогия возбуждает острый до болезненности интерес к прошлому. И для меня это не попытка к бегству от современности, а скорее возможность обрести внутреннюю опору и пусть неустойчивое, но душевное равновесие. Теперь я знаю: сокрушительный результат семидесятилетних усилий вождей КПСС противопоставить себя остальному миру непоправим, если не осмыслен исторически, не станет нашим духовным опытом, каким бы он ни был горестным. Но он - и только он - поможет разобраться в настоящем, сориентироваться в системе координат судьбы. И это тоже немало. И А.Л.Янов нам только поможет в этом. Читайте его. Он собеседник современный и своевременный. Он ясно излагает, потому что ясно мыслит. Он увлекает, потому что сам увлечен.

Драма патриотизма

в России 1855-1921

ПЕРВАЯ

Вводная

ГЛАВА ВТОРАЯ

У истоков «государственного патриотизма»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Упущенная Европа

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ошибка Герцена

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ретроспективная утопия

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Торжество национального эгоизма

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Три пророчества

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На финишной прямой

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Как губили петровскую Россию

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Агония бешеного национализма

ГЛАВА

Последний спор

ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вводная

Как мало в нас

справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм...

А.П.

О причинах российской Катастрофы семнадцатого года, о том, почему почти без выстрела рухнула трехсотлетняя империя Романовых, а вслед за нею, уступив место диктатуре пролетариата, и новорожденная Февральская республика, написана без преуве­личения библиотека - на всех языках. Но как-то так случилось, что вся эта мировая историография вертится, как вокруг оси, около одной и той же старой схемы, предложенной еще в романе Достоевского «Бесы». Согласно ей, как знает читатель, непосред­ственные исполнители разрушения России, бесы, заимствуют свои «красные» поджигательские идеи с Запада - через посредство «рус­ских европейцев», либералов-западников.

Я не хочу сказать, что все историки следуют этой схеме букваль­но. Некоторые- и их, собственно говоря, большинство - вполне убе­дительно оспаривают отдельные её аспекты. Ричард Пайпс, допу­стим, развернув старую схему в трехтомную эпопею «большевист­ского заговора», отвергает тем не менее идею о западном происхождении русского бесовства. Для него бесы-большевики - вполне самобытный, домашний, так сказать, продукт, выросший из особенностей истории «патримониального», как он думает, госу­дарства. Но и Пайпс, разумеется, исходит из тезиса Достоевского, что виновниками Катастрофы могли быть только «красные» бесы. Потому и датирует он её начало октябрем семнадцатого, т.е. момен­том их прихода к власти.

Александр Солженицын, в противоположность Пайпсу, копирует схему Достоевского целиком. И потому в его многотомной эпопее «Красное колесо» на роль главных злодеев выдвигаются, естествен­но, «русские европейцы», породившие бесов, старательно подчер­кивается роль «черного вихря с Запада» и дата начала Катастрофы отодвинута к февралю 1917-го, т.е. к моменту падения монархии и торжества западников.

Эти хронологические - и этнологические, если хотите, - разно­гласия еще больше осложняются тем, что эмигрантский историк Григорий Бостунич и бывший шеф Союза русского народа Николай Марков идут в своих размышлениях о Катастрофе куда дальше и Пайпса и Солженицына. Согласно их версии событий (а каждый из них, не забудем, тоже опубликовал по двухтомной эпопее, трактую­щей наш многострадальный сюжет), происхождение бесовства ока­зывается не русским и даже не западным, а вовсе еврейским. То есть для них и сами бесы, и породившие их либералы (тут они, естествен­но, верны схеме Достоевского) были если и не чистокровными евреями, то уж непременно «жидовствующими».

Соответственно дата начала Катастрофы отодвинута у Бостунича к 929 году до Р. X., когда, как он полагает, «был составлен царем Соломоном политический план порабощения мира жидами». А у Маркова дата эта вообще теряется в туманных временах, когда, по его сведениям, бывший «высший ангел Сатанаил-Денница был низвергнут в бездну». Разумеется, низвергнут он был за мятеж про­тив своего самодержавного Государя и в результате «стал сатаною» и прародителем жидомасонства.

Конечно, упомянул я здесь лишь самых выдающихся представи­телей всех трех течений мысли. На самом деле работало над этими версиями причин русской Катастрофы, заимствованными из Достоевского, великое множество писателей, политиков, историков и поэтов - на протяжении почти столетия. И признаться, мне эти их занятия всегда казались странными, чтобы не сказать абсурдными.

В частности, никому из них не пришло почему-то в голову, что и сам-то Достоевский представлял все-таки в драме постниколаевской России лишь одну из сторон, а именно славянофильскую (на совре­менном сленге, почвенническую), и был, следовательно, в своих суж­дениях о ней лицом, мягко говоря, заинтересованным. А значит вся его схема с её переплетением либерализма и «красного» бесовства могла быть основана на элементарном политическом предубежде­нии. Я не говорю уже о том, что великий спор о происхождении рус­ской Катастрофы сводится у всех этих авторов к таким тривиальным сюжетам, как хронология или этнические корни бесовства. Серьезные вроде бы люди, годы жизни на это дело потратили, а спо­рят о пустяках...

Оттого, может, и стал я историком, чтобы хоть самому себе объ­яснить, где именно все они ошибаются.

1 Сомнения сомнениями, однако решение загадки не давалось мне и после того, как я закончил исторический факультет МГУ. Потому, надо полагать, что, хотя и оказалось это решение элементар­но простым, лежало оно совсем в другой области и никакого, собст­венно, отношения к этническому происхождению русского бесов­ства не имело. Первые его намётки пришли, можно сказать, случай­но, осенью 1967 года, когда был я уже разъездным спецкором Литературной газеты и Комсомолки и приключилась со мною совершенно необыкновенная история.

Признаюсь, я не придал ей тогда особого значения, хоть и сужде­но ей было определить мою судьбу на десятилетия вперед. На самом деле показалась она мне престранным курьёзом, какими полна была жизнь в ту короткую пору «междуцарствия», когда динамический импульс, заданный России хрущевским десятилетием реформ, уже агонизировал, но не решалась еще поверить страна, что стоит на пороге беспросветного тупика брежневизма. Фоном моей истории, короче, было время, когда возможность для СССР пойти по тому, что ныне зовётся «китайским путем», оказалась упущена - безвозврат­но: Россия больше никогда не будет крестьянской страной, как Китай.

Но вот сама история. Тогдашний главный редактор Литературной 'газеты Александр Маковский, с которым я и знаком-то не был, при­гласил меня вдруг к себе и предложил написать статью на полосу (!) о

Владимире Соловьеве. Чтобы представить себе, насколько странным было это предложение, надо знать, конечно, кто был Соловьев и кто Чаковский. И почему, собственно, обратился он с такой неожидан­ной просьбой именно ко мне.

Владимир Сергеевич Соловьев умер в 1900-м на 48 году жизни. Был он сыном знаменитого историка и основателем «русской школы» в философии. В 1880-е он пережил мучительную духовную драму, сопоставимую разве что с аналогичной драмой фарисея Савла, внезапно обратившегося по дороге в Дамаск в пламенного апостола христианства Павла. Бывший славянофил Соловьев не только обратился в жесточайшего критика покинутого им «патриоти­ческого» кредо и не только очертил всю дальнейшую историю пред­стоящей ему деградации, но и точно предсказал, что именно от него Россия и погибнет.

Случаев, когда крупные русские умы обращались из западниче­ства в славянофильство, было в позапрошлом веке предостаточно. Самые знаменитые примеры, конечно, Достоевский и Константин Леонтьев. Никто, кроме Соловьева, однако, не прошел этот путь в обратном направлении. В истории русской мысли остался он фигу­рой трагической. Но и монументальной. Если его идеи воссоедине­ния христианских церквей и всемирной теократии не нашли после­дователей и остались в истории лишь курьёзом, то его философия всеединства вдохновила блестящую плеяду мыслителей Серебря­ного века. И Николай Бердяев, и Сергий Булгаков, и Георгий Федотов, и Семен Франк считали его своим учителем.

Он и Лев Толстой, лишь два человека решились в тогдашней России публично протестовать против казни цареубийц в 1881 году. И говорили они одно и то же: насилие порождает насилие. Оба напро­рочили, что дорого заплатит Россия за эту кровавую месть.

Константин Леонтьев однажды назвал Соловьева «Сатаною», хотя и признавался с необыкновенной своею отважной откровен­ностью: «Возражая ему, я все-таки благоговею».[1]

Другое дело Чаковский. По сравнению с Соловьевым, шпана да и только. Сатаною его едва ли кто назвал бы, но благоговения он тоже ни у кого не вызывал. О духовных драмах и говорить нечего. Был он среднесоветским писателем и важным литературным бюрократом, кажется, даже кандидатом в члены ЦК КПСС. Что мог знать он о Соловьеве, кроме того, что тот был «типичным представителем реакционной идеалистической философии»? Имея, впрочем, в виду, что никаких антибольшевистских акций Соловьев - по причине преждевременной кончины - не предпринимал, имя его вполне уместно было упомянуть в каком-нибудь заштатном узко специализи­рованном издании. Но посвятить ему полосу в «газете советской интеллигенции» с миллионным тиражом было бы, согласитесь, собы­тием экстраординарным.Так зачем же могла столь экзотическая акция понадобиться Чаковскому? У меня и по сию пору нет точного ответа на этот вопрос. Хотя некоторые - и весьма правдоподобные - догадки, опирающиеся на компетентные редакционные источники, есть. С ними мы, однако, повременим. Хотя бы потому, что нужно еще объяснить читателю, почему я принял такое невероятное предложе­ние. И почему не показалось оно мне неисполнимым.

В двух словах потому, что мне в ту странную пору всё казалось возможным. Я только что объехал полстраны и отчаянная картина сельской России меня буквально потрясла. Удивительнее всего было, однако, что мне разрешили честно, т.е. без какого бы то ни было вмешательства цензуры, рассказать о ней в наделавшей когда-то много шуму серии очерков на страницах самых популярных газет страны2.

Едва ли может быть сомнение, что кому-то на самом верху такая неприкрытая правда о положении крестьянства в СССР была в тот момент очень нужна. И я со своими очерками пришелся кстати како­му-то из бульдогов, грызшихся тогда под кремлевским ковром. Во всяком случае Виталий Сырокомский, в то время замглавного в У/Г, сообщил мне однажды конфиденциально, что «Тревоги Смоленщины», мой очерк, опубликованный в июле 1966 года в двух номерах газеты, очень понравился одному из членов Политбюро. И

Вот лишь те из них, что я запомнил: «Колхозное собрание», Комсомольская правда, 5 июля 1966; «Тревоги Смоленщины», Литературная газета (далее ЛГ). 23 и 26 июля, 1966; «Рационалист поднимает перчатку», ЛГ, 5 апреля 1967; «Костромской экспери­мент», ЛГ, 17 декабря 1967; «Спор с председателем», ЛГ, 7 августа 1968.

будто бы даже тот пожелал со мной встретиться, чтобы обсудить про­блему персонально. Никакой такой встречи, впрочем, не было. Но удивительное ощущение, что я могу писать без оглядки на цензуру, кружило мне голову.

Тем более, что еще охотнее печатали меня в Комсомолке, где собралась тогда сильная команда, проталкивавшая так называемую «звеньевую» реформу в сельском хозяйстве и в особенности замеча­тельный эксперимент Ивана Никифоровича Худенко, с которым я долгие годы был дружен. Верховодил там Валентин Чикин (пред­ставьте себе, тот самый нынешний редактор черносотенной Советской России, которому тоже в ту пору случалось ходить в под­рывниках советской власти). Комсомольская команда, надо пола­гать, имела собственного патрона в Политбюро, для которого страш­ная картина переформированной деревни тоже была козырной кар­той в драке за власть. «Колхозное собрание», например, мой очерк из Воронежской области, опубликованный почти одновременно с «Тревогами Смоленщины», где банкротство «социалистической демократии» описано было столь графически, что, по сути, звучало ей смертным приговором, стал на время своего рода манифестом комсомольской команды.

Как видит читатель, было от чего голове закружиться. И моё тог­дашнее впечатление, что я могу всё, совпало, по-видимому, с впечат­лением Чаковского. Ему я тоже, наверное, казался восходящей звез­дой советской журналистики, за которой стоит кто-то недосягаемо высокий и кому позволено то, что запрещено другим. (Добавлю в скобках, что точно такое же впечатление сложилось, как пришлось мне узнать позже, когда я - выдворенный из СССР - попал в Америку, и у аналитиков ЦРУ. Во всяком случае они долго и въедливо допытывались, кто именно стоял за мной в Политбюро в бо-е годы). Потому-то, я думаю, и возник тогда в голове у Чаковского план ковар­ного спектакля, где я должен был невольно сыграть главную - и пре­дательскую- роль.

Как это ни невероятно, ничего подобного мне тогда и в голову не приходило. И воспринял я новое задание с таким же воодушевлени­ем, как если бы мне предложили съездить в Казахстан и еще раз рас­сказать, как замечательно идут дела у Худенко - на фоне кромешной тьмы в соседних совхозах-доходягах. И, по совести говоря, показа­лось мне новое задание еще более интересным.

Мощная трагическая фигура Соловьева давно меня занимала. Рассказать о его судьбе, о его драме и монументальном открытии, о котором, кажется, не писал еще никто - ни до меня, ни после (да и копия моей рукописи затерялась куда-то то ли в катастрофическ и спешном отъезде из России, то ли в бесконечных переездах по Америке), казалось мне необыкновенно важным. Это сейчас, когда сочинения его давно переизданы и доступны каждому, рассказ о духовной драме Соловьева никого, наверное, не удивит (впрочем, и в наши дни едва ли посвятит ему полосу популярная газета). Но в бо-е, после процесса над Синявским и Даниэлем, полоса о Соловьеве была бы событием поистине из ряда вон выходящим.

Для меня, однако, вся разница состояла, как мне тогда казалось, лишь в том, что на этот раз командировка была не в забытые богом колхозы Амурской или Пензенской области, но во вполне комфорта­бельную Ленинку, где и перечитывал я несколько месяцев подряд тома Соловьева.

Я не могу, конечно, точно воспроизвести здесь то, что тогда напи­сал. И память не та, да и давно уже не пишу я так темпераментно, как в те далекие годы. Полжизни прошло с той поры все-таки. Впрочем, в книге «После Ельцина» я о Соловьеве упомянул. И написал в ней вот что: «Предложенная им формула, которую я называю «лестницей Соловьева», - открытие, я думаю, не менее замечательное для поли­тической мысли, чем периодическая таблица Менделеева для химии. А по смелости предвидения даже более поразительное. Вот как выглядит эта формула: национальное самосознание - нацио­нальное самодовольство - национальное самообожание - нацио­нальное самоуничтожение».3

Вчитайтесь и вы увидите: содержится здесь нечто и впрямь неслыханное. А именно, что в России национальное самосознание, т.е. естественный, как дыхание, патриотизм, любовь к отечеству,

А. Янов. После Ельцина. М., 1995. с. 5.

может оказаться смертельно опасным. Неосмотрительное обраще­ние с ним неминуемо развязывает, говорит нам Соловьев, цепную реакцию вырождения, при которой культурная элита страны и сама не замечает происходящих с нею роковых метаморфоз.

Нет, Соловьев ничуть не сомневался в жизненной важности пат­риотизма, столь же нормального и необходимого для народа, как для человека любовь к детям или к родителям. Опасность лишь в том, что в России граница между ним и второй ступенью соловьевской лест­ницы, «национальным самодовольством» (или, говоря современным языком, национал-либерализмом), неочевидна, аморфна, размыта. И соскользнуть на неё легче легкого. Но стоит культурной элите стра­ны подменить патриотизм национал-либерализмом, как дальнейшее её скольжение к национализму жесткому, совсем уж нелиберально­му (даже по аналогии с крайними радикалами времен Французской революции, «бешеному») становится необратимым. И тогда «нацио­нальное самоуничтожение» неминуемо.

Конечно, как мы скоро увидим, в реальной жизни происходило это намного сложнее. Но сведенная в краткую формулу драма дегра­дации национализма (в ситуации когда, несмотря на все эти страш­ные метаморфозы, люди, затронутые ими, так всю дорогу и продол­жают считать патриотами именно себя), выглядит, согласитесь, устра­шающе. Тем более, что, как мы скоро увидим, полностью подтверждена историей.

О том, как пришел Соловьев к этой жестокой формуле, и попы­тался я рассказать в своем очерке для У7Г. В 1880-е, когда Владимир Сергеевич порвал с национализмом, вырождался он на глазах, неотвратимо соскальзывая на третью, предпоследнюю ступень его «лестницы». Достаточно сослаться хоть на декларацию того же необыкновенно влиятельного в тогдашних славянофильских кругах Достоевского, чтобы не осталось в этом ни малейшего сомнения.

Вот эта декларация: «Если великий народ не верует, что в нём одном истина (именно в нём одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом

и тотчас же обращается в этнографический материал... Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенною ролью в человечестве и даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою... Но истина одна, а стало быть, только еди­ный из народов может иметь Бога истинного... Единый на- род-богоносец - русский народ».4 Что это, скажите, если не «нацио­нальное самообожание» в терминах Соловьева?

Разумеется, я цитировал монолог Шатова из «Бесов». Однако в «Дневнике писателя» за 1877 год Достоевский ведь снова вернулся к этим идеям и защищал их справедливость уже от собственного имени5. Это-то как объяснить? Всякий, кто просмотрел вторую книгу трилогии, тотчас увидит, что мысль о великом народе, которому гро­зит превращение в «этнографический материал», вычитал Федор Михайлович у Н.Я.Данилевского. Но ведь и Данилевский, как мы помним, специально оговаривался, что имеет в виду лишь «первую роль» славянской расы, а вовсе не одной России.

Декларациями, однако, пусть даже полубезумными, дело не ограничивалось. За ними следовали вполне уже безумные - и агрес­сивные - рекомендации правительству. Например, что «Константинополь должен быть НАШ, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки»6. Более того, Федор Михайлович еще и яростно спорил с самим Данилевским, который тоже, как мы знаем, был убежден, что захват Константинополя - императив для России, но полагал все же необходимым владеть им - после войны с Европой, разумеется, - наравне с другими славянами. Для Достоевского об этом и речи быть не могло: «Как может Россия уча­ствовать во владении Константинополем на равных основаниях со славянами, если Россия им не равна во всех отношениях - и каждо­му народцу порознь и всем вместе взятым?»7.

Поистине что-то странное происходило с этим совершенно ясным умом, едва касался он вопроса о первенстве России в чело-

Достоевский Ф.М. Собр. соч. в зотомах, Т.ю, л., 1947, С. 199-200.

Там же. Т. 25. С. 17.

Там же. Т. 26. С. 83.

Там же (выделено мною - А.Я.).

вечестве (для которого почему-то непременно требовалась война за Константинополь). С одной стороны, уверял он читателей, что «Русская идея может быть синтезом всех тех идей, которые... разви­вает Европа в отдельных своих национальностях»8, даже в том, что «Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы»9. А с другой, наше (то есть, собственно, даже не наше, чужое, которое еще предстоит захватить ценою кровавой войны) не трожь! И не только с Европой, для которой мы вроде бы и живем на свете, но и с дорогими нашему православному сердцу братьями-славянами не поделимся.

Да тот же ли, помилуйте, перед нами Достоевский, которого мы знаем как певца и пророка «всечеловека»? Тот самый. И знал об этой странной его раздвоенности еще Бердяев: «Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека и призывал к вселенскому духу, проповедовал и самый изуверский национализм, травил поляков и евреев, отрицал за Западом всякое право быть христианским миром»10.

Бердяев знал это, но объяснить не умел. Тем более, что не в одном же Достоевском было дело. Все без исключения светила современного ему славянофильства, и Иван Аксаков, и Данилев­ский, и Леонтьев, как бы ни расходились они между собою, одинако­во неколебимо стояли за войну с Европой и насильственный захват Константинополя. А Тютчев так даже написал об этом великолепные стихи

И своды древние Софии В возобновленной Византии Вновь осенят Христов алтарь. Пади пред ним, о царь России, И встань как всеславянский царь.

Вот чего не мог объяснить национал-либерал Бердяев уже несколько десятилетий спустя и что с безукоризненной точностью

Там же. Т. 18. С. 37. Там же. Т. 13. С. 377.

Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С. 16.

объяснил нам в своей формуле современник всех этих людей Соловьев. Оказалось, что деградация национализма действительно делала вполне рассудительных, умных и серьезных людей неузна­ваемыми. По сути, превращала их в агрессивных маньяков. И что еще хуже, делала она этих патриотов, своими руками толкавших страну к «национальному самоуничтожению», опасными для самого ее существования. В самом деле, попробуйте, если вы нацио­нал-либерал, объяснить эту потрясающую метаморфозу без помощи формулы Соловьева - и посмотрите, что у вас получится.

Удивительно ли, что Соловьев был потрясен этой бьющей в глаза драматической пропастью между высокой риторикой бывших своих коллег и товарищей и их воинственной, эгоистичной и откровенно агрессивной политикой? Ну, как поступили бы вы на его месте, когда на ваших глазах разумные, уважаемые люди, и не политики даже, а моралисты, философы провозглашали свой народ, говорит Соловь­ев, «святым, богоизбранным и богоносным, а затем во имя всего этого стали проповедовать такую политику, которая не только святым и богоносным, но и самым обыкновенным смертным чести не дела­ет»?11

Еще более странно, впрочем, что даже столь очевидная и пугаю­щая пропасть между словом и делом нисколько не насторожила последователей (и, добавим в скобках, исследователей) славяно­фильства. Никто из них даже не спросил себя, как, собственно, сле­дует судить о нём - по делам его или по его декларациям? Еще, одна­ко, поразительнее, что и по сей день ведь не спрашивают.

Вот пример. Один из видных идеологов сегодняшнего русского национализма, инициатор печально известного «письма пятисот» о запрете в РФ еврейских религиозных организаций, публикует столе­тие спустя после смерти Соловьева толстенный (734 страницы) том «Тайна России». Так вот, усматривает ли этот идеолог, М.В. Назаров, какое бы то ни было противоречие между высокой миссией России, состоящей, по его мнению, в том, чтобы «спасти мир от антихриста», и маниакальным стремлением его дореволюционных пращуров непременно водрузить православный крест над Св. Софией в

Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. М., 1989. Тл, С. 630.

Константинополе? Нисколько. Напротив, представляется ему это стремление совершенно естественным.

Более того, даже праведным, богоугодным, поскольку «открывало возможность продвижения к святыням Иерусалима, всегда привлекав­шим множество русских паломников, которым ничего не стоило засе­лить Палестину; для этого митрополит Антоний (Храповицкий) мечтал проложить туда железную дорогу... вновь вспомнились древние проро­чества об освобождении русскими Царьграда от агарян; уже готовили и крест для Св. Софии»[2]. Это накануне Первой мировой войны, когда попытка реализовать мечту об «освобождении Царьграда» как раз и означала «национальное самоуничтожение» России.

Даже подробно проштудировав «Тайну России», я так, честно говоря, и не понял, почему, собственно, спасение православной души от соблазнов антихриста непременно требовало завоевания Константинополя и подчинения Ближнего Востока. Просто не понял, почему нельзя противостоять этим соблазнам без того, чтобы зарить­ся на чужие земли, имея за спиной гигантскую незаселенную Сибирь. Не понял даже, почему столь безутешно горюет Назаров в 1999 году по поводу того, что коварная Антанта кощунственно пред­назначила Палестину «для создания еврейского национального очага» вместо того, чтобы отдать её русским паломникам.

Впрочем, это лишь заметки на полях, невольные сегодняшние маргиналии и, конечно же, в статье о Соловьеве, которую готовил я в 1967 году для Маковского, ничего подобного не было. Но рассказ о могущественном мифе, который искусно использовал православную риторику для откровенной агрессии, был. И о том, что, когда Соловьев публично задал роковой вопрос о жестоком противоречии между высокой риторикой Русской идеи и ее агрессивной полити­кой, попал он нечаянно в самое уязвимое место мифа, тоже было. Так же, как и о том, что оказался он в результате в своей среде один против всех.

Но не был бы он Соловьевым, когда бы удовлетворился лишь вопросом. Однажды выступив против деградации национализма, Владимир Сергеевич пошел дальше, попытавшись обратить внима­ние общества на то, что столь откровенный разрыв между словом и делом смертельно опасен для России. Что новая война за Оттоманское наследство, в которую опять упорно втравливали эти люди страну, была точно так же обречена на позорное поражение, как и прошлые - Крымская в 1850-х и Балканская в 1870-х.

Берлинский трактат 1878 года так же неопровержимо об этом свидетельствовал, как и постыдный для России Парижский договор 1856-го, завершивший кровавую севастопольскую эпопею. Так разве не стало бы вам на его месте страшно смотреть на бывших союзни­ков, когда и после этих драматических поражений продолжали они настаивать на своём? Когда, словно обезумев, упрямо толкали они правительство на еще одну завоевательную, обреченную и, самое ужасное, чреватую «национальным самоуничтожением» войну - ради того же Константинополя (или Галиции, или проливов, или Сербии)? Почему вообще не хватало национал-патриотам (или, что в конечном счете всегда, как мы еще увидим, оказывалось тем же самым, национал-либералам) в такой громадной стране, как Россия, еще и куска-другого чужой землицы?

Конечно, удивительное долголетие этой жадной национал-пат- риотической агрессивности, так ярко отразившееся в полубезумных признаниях православного фундаменталиста М.В.Назарова, отдель­ная тема и требует специального исследования. Пока что скажем лишь, что Назаров вовсе не одинок. И вопрос, заданный почти полто­ра столетия назад Соловьевым, в равной степени относится и к сочинениям самых последних лет, ничего общего не имеющих с пра­вославным фундаментализмом и даже претендующих на некоторую, я бы сказал, академическую солидность. Вот лишь два примера.

С.В. Лебедев не скрывает своего национал-патриотизма, даже гордится им, но претендует тем не менее на объективность своего анализа истории этого течения общественной мысли. И привел его этот анализ, между прочим, к заключению, что «для века великих колониальных завоеваний требования русских национал-патриотов были на редкость умеренными»[3]. В подтверждение он ссылается на

известные стихи Тютчева: «Москва и град Петров и Константинов град /Вот царства Русского заветные столицы/Но где предел ему? И где его границы?/На Север, на Восток, на Юг и на закат?/Семь внутренних морей и семь великих рек/От Нила до Невы, от Эльбы до Китая/От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная /Вот царство Русское...и не прейдёт вовек/Как то предвидел Дух и Даниил предрек».

Стихи и впрямь великолепные. Одна беда, нелепые. Вернемся, впрочем, к нашему современнику. И спросим: если границы России, включающие Индию, Ирак и Египет (не говоря уже о половине Европы) представляются С.В. Лебедеву «на редкость умеренными», то как, по его мнению, должны были выглядеть неумеренные? И зачем, спрашивается, следовало владеть этими далекими странами России, и без того раскинувшейся, в отличие от Англии, на шестую часть земной суши? И возможно ли было для неё завладеть ими без великой, если угодно, мировой войны? И самое главное, стала ли бы от этих завоеваний жизнь людей в России лучше? Вот ведь они, вопросы, которые поставил в 1880-е Соловьев и которые не пришли в голову С.В. Лебедеву - даже в 2007-м. Почему?

Еще более интересно, что не пришли эти вопросы в голову и Е.Г. Костриковой во вполне уже академической книге, изданной Институтом российской истории и посвященной внешней политике России в канун первой мировой войны. Вот, допустим, совершенно бесстрастно цитирует она чудовищный пассаж из газеты Московские новости: «История требует исчезновения Турции»14.

Имея в виду территориальную протяженность тогдашней Турции, тотчас ведь и поставило бы на повестку дня её «исчезновение» ту самую тютчевскую претензию на границы России по Евфрату. И что же Е.Г. Кострикова? Устрашилась она, подобно Соловьеву, неминуе­мости эпохального поражения России, которую возвещали такие людоедские требования (в конце-концов именно это ведь и про­изошло после цитированных С.В. Лебедевым аналогичных притяза­ний Тютчева после Крымской войны)? Да ничуть! Для неё это в поряд­ке вещей, просто еще одна национал-патриотическая цитата среди

Московские новости. 1912. 9 ноября; цит. по Кострикова Е.Г. Российское общество и внешняя политика накануне первой мировой войны. 1908-1914. M., 2007.

сотен других подобных. Ничему, выходит, не научила печальная участь «тютчевских» притязаний ни постниколаевские элиты, ни, что еще трагичнее, наших современников.

Оставим покуда в стороне, однако, сегодняшних интерпретато­ров национал-патриотизма постниколаевской России. Спросим лишь,что же все-таки застило глаза тем ярким, красноречивым и, казалось бы, расчетливым людям, кто на протяжении всей истории постниколаевской России проповедовал под видом патриотизма откровенную, как мы видели, агрессию? Почему не заметили они очевидного? Право же, без формулы Соловьева мы никогда не смог­ли бы понять эту загадку и тем более представить себе, к чему она должна была привести. Вот что объясняет нам, между прочим, его формула. Пока славянофильство оставалось в 1840-е диссидентской сектой, изнывающей под железной пятой николаевской цензуры, все его отвлеченно-философские декларации о «гниении Европы» и о «богоносности России» могли и впрямь казаться безобидным салонным умничаньем, модным тогда «национальным самодоволь­ством». Тем более невинным на фоне грубой сверхдержавной агрес­сивности николаевского режима.

Едва, однако, Великая реформа 1860-х вывела славянофилов из барских салонов на арену открытой политики, превратив их во влиятельную интеллектуальную и политическую силу, вчерашний диссидентский миф вдруг разом утратил свою абстрактность и без­обидность. Разгром России в Крымской войне, беспощадно обли­чивший её застарелую отсталость по сравнению с «гниющей» Европой, унизительные условия парижской капитуляции и, глав­ное, нестерпимая ностальгия по внезапно утраченной сверхдер- жавности, та самая, которую назвали мы во второй книге трилогии фантомным наполеоновским комплексом, очень быстро трансфор­мировали вчерашнее безобидное национал-либеральное «самодо­вольство» в ослепляющий, агрессивный, помрачающий рассудок «бешеный» национализм. Соловьев с ужасом наблюдал эту драма­тическую метаморфозу, и у него, единственного в тогдашней России, достало мужества и проницательности, чтобы не только выступить против безумия вчерашних друзей и союзников, но и свести свои наблюдения в четкую формулу, предупреждавшую, что национализм погубит страну.

В разгар «патриотической истерии» по поводу Константинополя он заявил: «Самое важное было бы узнать, с чем, во имя чего можем мы вступить в Константинополь? Что можем мы принести туда, кроме языческой идеи абсолютного государства, принципов цезарепапиз- ма, заимствованных нами у греков и уже погубивших Византию? Нет, не этой России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, одер­жимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо Вторым Римом»15.

Надо знать одержимость националистических пророков, чтобы представить себе их реакцию на такое «ренегатство». Они были в ярости. Соловьев ведь, по сути, говорил то же самое, что Герцен в разгар Варшавского восстания и антипольской «патриотической истерии» 1863 года. Он размышлял, он пытался понять умом то, во что позволено было только верить. И пощады ему, как Герцену, ждать было за такую ересь нечего. Зато теперь мы знаем, что именно засти­ло глаза его оппонентам: выродившийся патриотизм,незаметно для участников этой политической драмы трансформировавшийся в «национальное самообожание».

Мы уже говорили довольно подробно о феномене фантомного наполеоновского комлекса в предшествовавших книгах трилогии. Здесь я хотел бы лишь напомнить читателю о его последствиях. Так устроена мировая политика, что абсолютное военное превосходство одной из великих держав над другими - «сверхдержавность» на современном политическом жаргоне - не бывает постоянным. Подобно древним номадам, кочует она из одной страны в другую, неизменно оставляя за собою жгучую, нестерпимую тоску по утра­ченному величию. И почти необоримое, как видели мы на примере славянофилов, стремление любой ценой вернуть стране потерянный сверхдержавный статус.

Соловьев B.C. Цит. соч. С. 226.

Самый известный пример пронзительности этой ностальгии про­демонстрировала миру, как мы уже говорили, Франция, непосред­ственная предшественница России на сверхдержавном Олимпе. На протяжении полутора десятилетий между 1800 и 1815 годами её император повелевал континентом, перекраивал по своей воле гра­ницы государств, стирал с лица земли одни и создавал другие, распо­ряжался судьбами наций. В конце концов, однако, коалиция евро­пейских держав во главе с Россией - и на английские деньги - раз­громила Наполеона и заставила Францию капитулировать.

Казалось бы, даже величайший злодей не мог принести своей стране столько горя, сколько её прославленный император. Целое поколение французской молодежи полегло в его вполне бессмыс­ленных, как выяснилось после 1815 года, войнах. Даже рост мужчин во Франции, говорят историки, оказался после них на несколько сан­тиметров меньше. Страна была разорена, унижена, оккупирована иностранными армиями - в буквальном смысле пережила нацио­нальную катастрофу. (Мы еще увидим дальше, что подобные ката­строфы неизменно сопровождали падение со сверхдержавного Олимпа всех без исключения стран, имевших несчастье добиться в XIX-XX веках злосчастного статуса мировой державы.)

И что же? Прокляли своего порфироносного злодея французы? Не тут-то было! Они его обожествили. Он стал легендой. И еще четыре десятилетия маялись они в тоске по утраченной с его падением сверхдержавности, покуда не отдали, наконец, Париж другому, маленькому Наполеону - в надежде, что он им это величие вернет. Надо ли напоминать читателю, что ничего, кроме нового унижения и новой капитуляции, не принес им еще 20 лет спустя этот трагический опыт?

Что даёт нам пример Франции для понимания драмы патриотиз­ма в России ? Две вещи. Во-первых, получили мы здесь эксперимен­тальное, если хотите, подтверждение простого факта: поставленная в те же условия, что и любая другая великая держава Европы, Россия ответила на них точно так же, как другие великие державы Европы: расцветом национализма и его деградацией. Условия, о которых я говорю, включали как триумфальное пребывание на сверхдержав-

2 Янов

ном Олимпе, так и скандальное изгнание с него. Во всех случаях ответ на эти условия состоял в одинаковом вырождении националь­ного самосознания и в трансформации патриотизма в его противо­положность - в национализм. Другими словами, в том, что я, собст­венно, и называю драмой патриотизма.

Так ответила на изгнание с Олимпа после 1815 года Франция. Так ответила на него после 1918-го Германия. И так же ответила на него после 1856-го Россия. Разумеется, каждая из них нисколько не сомневалась в своей исключительности и уникальности. Каждая была совершенно уверена, что, как слышали мы от Достоевского, никогда не сможет примириться со второстепенною ролью в челове­честве и даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. А также в том, что предназначена для этой первой роли в человечестве именно она, т.е. в одном случае Франция, в другом - Россия, в третьем - Германия. При всем том, однако, отвечали они на изгнание с Олимпа абсолютно одинаково - фантомным наполео­новским комплексом. И в этом смысле все их высокомерные претен­зии на исключительность были бы смешны, когда б не принесли их народам столько горя.

Во-вторых, не только оказалась их реакция стандартной, во всех случаях заключалась она в одном и том же: страна заболевала. Надолго. Да, великие нации, учит нас этот эксперимент, болеют, точно так же, как люди. И называется их болезнь сверхдержавным реваншем. Протекает она так. Прежде всего изгнание со сверхдер­жавного Олимпа ассоциируется с заговором внешних врагов или с ударом ножом в спину со стороны предателей внутри страны. Чаще всего и с тем и другим вместе. Потом болезнь требует исправления трагедии, кактрактуется изгнание с Олимпа. Иначе говоря, возвра­щения стране статуса мировой державы. И настолько могущественна оказывалась эта ностальгия по утраченному величию, что способна была полностью помрачить национальный рассудок. Следующий шаг - война во имя восстановления «исторической справедливо­сти». Кончалась эта война во всех случаях, естественно, новым, еще более страшным поражением, сопоставимым с тем, что Соловьев называл «национальным самоуничтожением».

Особое коварство этой болезни в том, что больные ни на минуту не подозревают о том, что они больны. Чтобы обнаружить роковую болезнь, нужен взгляд со стороны. Вот эту функцию и исполнил в заболевшей постниколаевской России Владимир Сергеевич Соловь­ев.

У Надеюсь, что теперь, когда читатель получил некоторое пред­ставление о последствиях сверхдержавного реванша, ему будет понятнее, почему плохо становилось Соловьеву при мысли, что еще одна «патриотическая истерия» может оказаться последней. Отсюда, надо полагать, его удивительное пророчество: «Нам уже даны были два тяжелых урока, два строгих предупреждения - в Севастополе, во-первых, а затем, при еще более знаменательных обстоятельствах, в Берлине. Не следует ждать третьего предупреждения, которое может оказаться последним»16.

Мороз по коже подирает, когда читаешь эти строки. Ну, просто как в воду глядел человек. Именно так ведь всё и случилось в момент следующей «патриотической истерии» между 1908 и 1914 годами. Она и впрямь оказалась последней.

Положительно, писать об этом времени, не упомянув Соловьева, все равно, что писать о музыке XIX века, не упоминая, скажем, Чай­ковского. Ничего этого, как мы видели, не заметила Е.Г. Кострикова, хотя агония постниколаевского национализма как раз и представля­ла, казалось бы, предмет ее исследования. Получается, что, годами it

самоотверженно вдыхая архивную пыль и добросовестно перели­стывая пожелтевшие газеты, так никогда и не заметила Е.Г. Кост­рикова суть гигантской исторической загадки, сформулированной Соловьевым. В том-то и беда с нашими «академиками», что очень уж как-то безнадежно не видят они за деревьями леса.

Загадка тут между тем двойная. 1914 год все-таки не 1863-й, когда, по словам Герцена, «до сих пор нас гнала власть, а теперь к ней присоединился хор. Союз против нас полицейских с доктринера-

· ми»[4]. Тогда славянофилы первенствовали в культурной элите и вели

16

Соловьев B.C. Сила любви. М., 1991. С. 60-61 (выделено мною- А.Я.).

за собою общественное мнение. Даже и в 1870-е, во времена исте­рии балканской, могли они опереться на Аничков дворец, на контр­реформистскую клику наследника престола, будущего императора Александра 111. И это сделало их давление на правительство практи­чески непреодолимым.

Но в 1914-м, когда пик контрреформы давно миновал и выросли сильный средний класс и западническая интеллигенция Серебряно­го века, ничего уже от былого славянофильского преобладания вроде бы не осталось. К тому времени они опять, как в 1840-е, пре­вратились в диссидентскую секту. Первую скрипку в культурной элйте - от государственной бюрократии до оппозиционных партий в Думе, от футуристов до символистов - играли теперь западники. Как же, спрашивается, смогли в этом случае снова вовлечь их славянофилы в свою очередную - и, как мы теперь знаем, последнюю - «патриоти­ческую истерию»?

В том, что их самих накрыла эта истерия с головою, сомнений, конечно, быть не может. Послушаем хотя бы известного знатока сла­вянофильских древностей С.С. Хоружего: «Кровавый конфликт между ведущими державами Запада означал [для славянофилов] явное банкротство его идеалов и ценностей и с большим вероятием мог также означать и начало его конца, глобального и бесповоротно­го упадка... Напротив, Россия явно стояла на пороге светлого буду­щего. Ей предстоял расцвет, и роль её в мировой жизни и культуре должна была стать главенствующей. "ExOriente lux" [провозгласил Сергий Булгаков], теперь Россия призвана духовно вести европей­ские народы. Жизнь, таким образом, оправдывала все ожидания, все классические положения славянофильских учений. Крылатым словом момента стало название брошюры Владимира Эрна "Время славянофильствует"»18.

Ничего нового для читателя, уже знакомого с «лестницей Соловьева», здесь, конечно, не было. Стандартная картина национа­лизма на ступени «самообожания», когда разум умолк окончательно. Тут вам и Россия «на пороге светлого будущего», когда лишь три года оставалось ей до гибели. Тут и очередное видение «начала конца

Начала. №4. М., 1992. С. 19.

Запада», которому предстояла еще долгая жизнь.

Непонятно другое. Непонятно, как смогла эта столь явно утратив­шая рассудок секта заразить своим безумием - и увлечь за собою в бездну - западническую элиту страны. А ведь увлекла же. Ведь это факт, что вся она - от министра иностранных дел Сергея Сазонова до философа Бердяева, от председателя Думы Михаила Родзянко до поэта Гумилева, от «высокопоставленных сотрудников» до теорети­ков символизма, от веховцев до самого жестокого из их критиков Павла Милюкова - в единодушном и страстном порыве столкнула свою страну в пропасть «последней войны». И не хочешь, а вспом­нишь, что предсказывал-то Соловьев вовсе не уничтожение России, но её САМОуничтожение. И вправду ведь можно сказать, что совер­шила русская культурная элита в июле 1914-го коллективное само­убийство. Как могло такое случиться?

Отчасти объясняет нам это князь Николай Трубецкой, один из основателей евразийства, того самого, которому суждено было после Катастрофы начать реабилитацию русского национализма. Трубецкой указывает на странное поветрие «западничествующего славянофильства», которое «за последнее время [перед войной] сделалось модным даже в таких кругах, где прежде слово национа­лизм считалось неприличным»19. Правда, Трубецкой вообще был убежден, что «славянофильство никак нельзя считать формой истин­ного национализма»20. Князь усматривал в нём «тенденцию построить русский национализм по образцу и подобию рома- но-германского», благодаря чему, полагал он, «старое славянофиль­ство должно было неизбежно выродиться»21.

Но откуда все-таки взялось в России накануне Катастрофы это «западничествующее славянофильство» (точнее, наверное, было бы назвать этот странный гибрид славянофильствующим западниче­ством или национал-либерализмом), Трубецкой так никогда и не объ­яснил. За действительным объяснением придется нам обратиться

Цит. по: Россия между Европой и Азией, M., 1993, С. 46. Там же. Там же.

к «Тюремным дневникам» Антонио Грамши, где показано, как неко­торые диссидентские идеи, пусть даже утопические, но соблазни­тельные для национального самолюбия, трансформируются в могу­щественных идеологических «гегемонов», не только полностью мистифицируя и искажая реальность в глазах единомышленников, но постепенно, шаг за шагом завоевывая умы оппонентов.

Другими словами, если верить Грамши, идея, раз запущенная в мир интеллектуалами-диссидентами, не только начинает жить собст­венной жизнью, она может оказаться заразительной, как чума. И в случае, если ей удаётся «достичь фанатической, гранитной ком­пактности культурных верований», способна завоевать элиту страны.[5] Очень помогает ей в ее борьбе с конкурентами за статус «гегемона», если «первоначально возникшая в более развитой стра­не, вторгается она в местную игру [идеологических] комбинаций в стране менее развитой»[6].

Сам того не подозревая, Грамши описал драму славянофилов. Их идеи действительно первоначально возникли, как мы уже знаем, не в России, а в Германии. И действительно были ими заимствованы у тамошних романтиков - тевтонофилов начала XIX века.

^ Тевтонофильство, возникшее из ненависти к тогдашней сверх­державе Франции, было первым в Европе интеллектуальным движе­нием, которое противопоставило космополитизму Просвещения националистический миф Sonderweg («особого пути» или, как заклеймил его Соловьев, языческого особнячества). Романтический миф провозглашал, что Германия - не Европа, что её Kultur духовнее, чище, выше материалистического европейского Zivilization. Столицей этой германской «духовности» стал, в противоположность западническому Берлину, Мюнхен.

К 1830-му, когда заимствовали её у немцев славянофилы, про­цесс превращения Sonderweg в «идею-гегемона» был в Мюнхене в полном разгаре. В конечном счете Мюнхен победил Берлин. Sonderweg стал идейной основой германской сверхдержавности в 1870-1914 годах, а впоследствии и фантомного наполеоновского комплекса (в 1918-1933). Как и следовало ожидать, за победу роман­тического мифа заплатила Германия страшно. Три национальных катастрофы в одном столетии (в 1918-м, в 1933-м и в 1945-м) - такова оказалась цена особняческой идеи, что «Германия не Европа» и что, говоря словами Гитлера, которые мы уже в первой книге трилогии цитировали, «Германия либо будет мировой державой, либо ее вообще не будет».

Значение, которое придается здесь идеям Грамши (или Соловьева), может показаться преувеличенным. Особенно нам, вос­питанным на постулатах, что бытие определяет сознание, материя первична и т.п. Не вступая по этому поводу в спор, замечу лишь, что еще за столетие до Грамши аналогичную мысль высказал в своей «Апологии сумасшедшего» один из самых проницательных россий­ских мыслителей Петр Яковлевич Чаадаев. «История каждого наро­да, - завещал он нам, - представляет собою не только вереницу сле­дующих друг за другом фактов, но и цепь связанных друг с другом идей... Чрез события должна нитью проходить мысль или принцип, только тогда факт не потерян, он провел борозду в умах, запечатлел­ся в сердцах... и каждый член исторической семьи носит её в глубине своего существа»24.

Конечно, предстоит нам еще подробный разговор о злосчастном - и страшном - мифе, искалечившем судьбу двух великих народов Европы. Пока что подтвердим лишь сам факт заимствования. Вот уже известное нал* свидетельство такого компетентного современника, как Борис Николаевич Чичерин: «Пишущие историю славянофилов обыкновенно не обращают внимания на то громадное влияние, которое имело на их учение тогдашнее реакционное направление европейской мысли, философским центром которого был Мюнхен. Из него вышли не только московские славянофилы, но и люди, как Тютчев, которого выдают у нас за самостоятельного мыслителя, между тем как он повторял только на щегольском французском языке ту критику всего европейского движения нового времени,

которая раздавалась около него в столице Баварии»[7].

Другое дело, что это «реакционное направление» было талантли­во адаптировано группой русских национал-либералов к чуждой ему поначалу российской реальности (Трубецкой сказал бы «построено по чужому образцу»). Конечно, адаптируя чужой националистиче­ский миф к русским условиям, славянофилы полностью его перели­цевали. Что германская Kultur (духовность) оказалась неожиданно передислоцирована в Россию, это само собою разумеется. Но какая мрачная ирония заключалась в том, что и сами изобретатели этой Kultur, тевтонофилы, угодили вдруг - под рубрикой рома- но-германской цивилизации - в ненавистную им западную Zivilization! Один лишь миф Sonderweg перенесли славянофилы в свою «русскую» доктрину в целости и сохранности. Миф «Россия не Европа» оказался отныне ядром идеологии русского национализма по меньшей мере на полтора столетия вперед.

Единственное, таким образом, чего недооценил в славянофи­лах в своем презрительном отзыве князь Трубецкой, это что прежде, нежели выродиться, их националистический миф не только прижил­ся в России, но и - прямо по Грамши - шаг за шагом завоевал рус­скую культурную элиту. Три поколения спустя, победив в «местной игре идеологических комбинаций» и обретя статус гегемона, рабо­тал он уже сам по себе, совершенно независимо от политического статуса породившего его движения. Вот почему даже вырождение славянофильства к началу XX века в маргинальную секту ничего на самом деле в судьбе мифа не меняло. К тому времени, переплета­ясь с неостывающим фантомным наполеоновским комплексом, хозяйничал он уже и в умах даже тех, кто прежде яростно ему оппо­нировал.

И когда пробил в июле 1914-го решающий час, славянофилам нечего было беспокоиться за курс русской политики. Их дело было теперь в надежных руках давно завоеванной ими интеллигенции, хотя и западнической, но «национально ориентированной», иначе говоря, национал-либералов. Потому-то так отчаянно напоминала «патриотическая истерия» западнической элиты, начавшаяся в

25 Цит. по: Русские мемуары. 1826-1856. М., 1990. С. 179.

1908-м, славянофильское наваждение 1880-х, против которого под­нял свой голос Соловьев. Вот почему оправдалось его роковое пред­чувствие. Вот, наконец, откуда коллективное самоубийство русской культурной элиты в июле 1914-го.

Ю Конечно, все это так лишь, если верить гипотезе Грамши. Чтобы проверить её, нужно подробно, шаг за шагом проследить, как имен­но переплеталось на протяжении десятилетий постепенное «зараже­ние» западнической интеллигенции националистическим мифом с фантомным наполеоновским комплексом, которым заболела после Крымской войны Россия. Иначе говоря, именно то, чем и займемся мы в этой книге. Ибо Соловьев, не имея представления, что много лет спустя после его смерти появятся теории «идеи-гегемона» (и фан­томного наполеоновского комплекса), такую работу не проделал. Ему вообще было не до научных изысканий. Он лишь предчувство­вал, что впереди бездна, и боролся, сколько хватало сил, с «беше­ным» национализмом, не щадя при этом и национал-либералов с их «национальным самодовольством», которые, как знаем мы из его формулы, и послужили, собственно, спусковым крючком всего про­цесса деградации национализма в России.

Прав ли был, однако, Соловьев, усмотрев в невинных вроде бы национал-либералах первопричину будущего «бешеного» национа­лизма? К нашему удивлению поддерживает эту точку зрения и уже упоминавшийся? современный простодушный историк «нацио­нал-патриотической» мысли С.В. Лебедев (простодушный, говорю я, поскольку, не подозревая этого, он нечаянно повторил Карла Шмитта, знаменитого в свое время тевтонофильского идеолога, сотрудничавшего с гитлеровским режимом). На самом деле это ведь Карл Шмитт первым провозгласил, что в основе всякого «особняче- ства» (начало которому в России положили с легкой руки все тех же тевтонофилов в 1830-е, как мы помним, славянофилы) лежит «потребность в образе врага».

Без такого «образа», повторяет вслед за Шмиттом С.В. Лебедев, «вообще не может быть национализма». Ибо «национальное Мы может существовать лишь в сопоставлении с кем-то... чужим, непо­нятным и скорее всего враждебным»[8]. Опираясь на эту нацистскую племенную архаику, и приходит С.В. Лебедев к главному своему выводу, что «центральным вопросом русской философии истории» неминуемо должно было стать «противопоставление России и Запада». И происхождение своё этот «центральный вопрос» действи­тельно ведет, как и предположил Соловьев, от «ранних славянофи­лов, [которые первыми] выявили и обосновали культурный антаго­низм России и Запада»[9].

Как видим, идейная «гегемония» особнячества и впрямь пере­жила в России все её революции и контрреволюции. Чаадаевский «переворот в национальной мысли», произошедший в давно, каза­лось бы, забытом царствовании Николая I, превратил эту самоубий­ственную идею в расхожий стереотип, в постулат, если хотите, не тре­бующий доказательств, - даже полтора столетия стустя. До такой сте­пени, что мало кому нынче приходит в голову спросить, а какое, собственно, отношение имеет это особнячество, не говоря уже о «культурном антагонизме России и Запада», к патриотизму. Я не говорю уже о том, какое отношение имеет вся эта нацистская пле­менная архаика, положенная в основу совсем уже недавней моно­графии С.В. Лебедева, к реалиям современного глобализирующего­ся мира.

11 Так или иначе, я даже и не коснулся в своем очерке для Чаковского сложнейших проблем соловьевской философии все­единства, не говоря уже о всемирной теократии. Они-то уже и вовсе неуместны были в газетной статье. И потому сосредоточился я лишь на общедоступной стороне дела, тем более, что драма - и личная и национальная - била здесь в глаза. Упомянул я, конечно, и об уязви­мости его формулы. Ведь читатель Соловьева так и не узнал, где именно расположена та критическая точка, за которой начинается вырождение естественного для всякого нормального человека пат­риотизма в помрачающий разум - и необратимый, как мы только что видели, - националистический морок. Тем более в болезнь сверх­державного реванша, представляющую, как мы теперь тоже знаем, интеллектуальную основу этого морока. Не узнал, другими словами, читатель Соловьева, как и благодаря чему трансформировалась натуральная человеческая эмоция в смертельно опасную для самого существования страны идеологию. И как удалось этой идеологии (не только в Германии, но и в России) стать общенациональной «идеей-гегемоном», т.е. завоевать западническую элиту страны.