Рудознатцы

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В большой пятистенной избе было душно и дымно. В печи с треском пылали кедровые поленья, урча, парил закоптелый чугунный котел. За длинным столом, покрытым цветной клеенкой, сидели трое: тракторист Иван в красной рубахе-косоворотке с пестрым опояском и зеленых вельветовых штанах, студент-практикант Альберт Пухов в тельняшке и синих джинсах и заведующая магазином — пухлая блондинка в полосатом халатике. Половина стола была свободной, хозяйка скалкой тонко раскатывала тесто, потом рюмкой выдавливала из него кружочки и, положив на них мясной фарш, свертывала пельмени. Делала она это ловко, и ряды пельменей росли. Другая половина была заставлена тарелками с нарезанной медвежатиной-строганиной, глухарятиной, разными соленьями.

Иван с сосредоточенным видом пытался подцепить на вилку скользкий масленок, наконец ухватил его пальцами и, взглянув на две пустые бутылки из-под водки, сказал:

— Мань, закусь есть, а выпить, понимаешь, нечего.

— У меня не шинок, кержак ты разнесчастный. Скажи спасибо и за это дармовое угощенье. — Хозяйка зло посмотрела на Ивана.

Иван вытащил из кармана расшитый кисет, оторвал клочок газеты, смастерил длинную закрутку и закурил.

— Насчет дармовщины, шинкарка, лучше язык прикуси — с нас, приискателей, ты хороший привар имеешь.

Иван погрозил хозяйке кулаком, поднялся с лавки и обратился к Пухову:

— Пойдем?

Пухов отвернулся, включая стоявшую на комоде «Спидолу», и стал рассматривать висевшие на стене фотографии, пока не услышал, как за Иваном с шумом захлопнулась дверь.

Тогда Пухов выжидательно посмотрел на хозяйку. Она улыбнулась, отряхнула с ладоней муку и, взглянув на будильник, сказала:

— Сейчас придет мой сродственник, дядюшка Варфоломей, брат моей мачехи. Желтый песок, значит, по его части, я его упредила, пригласила на пельмени.

Во дворе залаяла собака, послышался топот в сенцах, и на пороге появился сутулый, бородатый старик. Черная повязка, прикрывавшая левый глаз, делала его похожим на пирата. Старик был длинноног, плоскогруд, куртка на его плечах висела, словно шкура на рогатине.

— Проходите, дядюшка Варфоломей, гостем будете. Знакомьтесь, — суетилась возле старика хозяйка, помогая ему снять куртку.

Пухов протянул руку, назвал себя. Варфоломей безразлично посмотрел — студент, не произвел на него никакого впечатления. Хозяйка ушла за печку. Варфоломей и Пухов присели к столу. Старик начал издалека — чей будешь, откуда прибыл, чем занимаешься, надолго ли сюда, — осторожно приглядываясь, что за фрукт.

— С Алтая я. Отец ветеринар и меня заставлял кобылам хвосты крутить, да только я в город подался. В футбол играю, считай, всю Россию объехал. Здесь практикуюсь на производстве, только два месяца не выдержу, смоюсь раньше — скукота у вас, — позевывая объяснял Пухов.

Хозяйка поставила на стол бутылку и сказала:

— Выпивайте и закусывайте чем бог послал. Водочка крепкая.

Варфоломей усмехнулся и, положив на свою тарелку пельмени, пробурчал:

— У тебя крепкой не бывает. Ты водицей разводишь.

— Вам-то, дядюшка, грешно так говорить. Для вас завсегда особую держу, — разливая водку по рюмкам, ответила хозяйка.

Варфоломей опрокинул рюмку, запил квасом, Пухов свою до конца не допил, поперхнулся.

— Бражничать тоже уметь надо. Ты, паря, думаешь споить меня, только это все напрасно — я могу аршин водки испить, а раньше и с аршином спирта управлялся. — Варфоломей подмигнул хозяйке, та поднялась и принесла деревянный аршин, который старик приложил к краю стола.

Хозяйка достала из буфета стограммовые стопки и поставила их в ряд — пятнадцать штук. Варфоломей, выпивая их по очереди, закусывал пельменями. Когда половина стопок была опустошена, Пухов схватился за щеку.

— Зубы болят? — участливо спросила хозяйка.

— Выпей — и пройдет, — посоветовал старик.

— Не помогает. Нужно рвать. Мост делать, коронки ставить, а где золото найдешь? — спросил он старика. Тот неопределенно пожал плечами. — Пахан, поможешь мне? — спросил Пухов и отнял от щеки руку.

Старик изучающе посмотрел одним глазом на собеседника и, отставив стопку, вздохнул.

— Рад бы, да как поможешь? Раньше у старателей на зубок завсегда в загашнике хранилось, а теперь народ не старается, все на казенных работах вкалывают. На отвалах иногда шуруют старички, да только баловство все это. Правда, надысь я тоже поднял самородку, только махонькую, внучке и той на зубок не хватило, — закончил старик, и Пухову показалось, что Варфоломей подсмеивается над ним.

— А если еще найдешь самородку, тогда договоримся? — напирал Пухов на старика.

— Если бы для меня, паря, ее кто посеял, тогда бы я как за положенным сходил…

— Хватит меня, пахан, разыгрывать, я дело говорю, — грубо оборвал Пухов.

— За такое дело я уже десять лет баланду хлебал. Ясно? Когда найду — привезу, оставь свой адрес. — Старик опрокинул очередную стопку.

Пухов понял, что сегодня разговор на эту тему закончен, хотя ему хотелось узнать о количестве, цене золота и сроках его получения.

Но всему свое время. Придет день, и он купит по дешевке золото, потом продаст его кавказским и среднеазиатским клиентам. Он представил себе, как приедет к Аське на новенькой голубой «Волге».

На небе желтел молодой месяц. Пухов посмотрел в темное окно и вспомнил, что в общежитии его ждет Валька Рудаков. Подперев руками хмельную голову, он уснул за столом.

Валентин приоткрыл один глаз, потом другой и часто замигал, силясь понять: где он?..

В комнате горняцкого общежития стало совсем светло. На полосатом матраце ушедшего на смену тракториста Ивана самодовольно урчал усатый кот. Кровать Альберта Пухова, с которым Валентин вместе проходил здесь студенческую практику, была заправлена — то ли ушел Альберт рано, то ли совсем не приходил ночевать.

В комнате держалась прохлада, вылезать из-под теплого одеяла не хотелось, и Валентин снова закрыл глаза, задумался.

…Вот они со Светланкой встретились у главного входа в институт. Спустились по широкой каменной лестнице к набережной. Над голубой рекой летел сигарообразный катер на подводных крыльях, пыля алюминиевыми брызгами.

— Эх, покататься бы, чем зубрить эти дурацкие премудрости, которые тебе никогда не пригодятся в жизни!.. — Валентин швырнул толстый учебник на скамейку и сел сам, откинувшись на спинку.

Светлана остановилась около него.

— Балда ты, Валька! Безалаберный ты парень, отца своего подводишь, подумал бы хоть об этом…

— Хватит! Ты стала говорить как мой предок. Он тоже иногда занимается моим воспитанием путем индивидуального собеседования. Знаешь такую форму терзания людей?

— Тебя-то воспитывать лучше батогом.

— Комсорг факультета проводит среди меня воспитательную работу, если не ошибаюсь?.. Пойдем, проповедница, в кафе-мороженое, — предложил Валентин, закуривая папиросу.

— Не пойду, нет настроения. Сегодня день памяти моего деда.

— Ну и что? — лениво позевывая и потягиваясь, спросил Валентин.

Она вскочила и быстро пошла вдоль набережной, не попрощавшись.

Валентину вспомнилось, что как-то в разговоре с отцом о культе личности Сергей Иванович приводил в качестве печального примера трагическую судьбу ее деда.

Валентин посмотрел ей вслед. Ладно скроенная, высокая, с копной пшеничных волос, она все больше нравилась ему, хотя он прекрасно понимал, что у такой девушки он никогда не будет иметь успеха, что их еще связывает просто детская дружба… Хотелось сейчас догнать Светлану: получилось как-то по-дурацки…

…Мимо комнаты вразнобой, как по мосту, протопали сапоги. В дальнем конце коридора зашумел душ. Валентин поднялся с постели, стал одеваться.

Сквозь дверную щель тянуло запахом каменного угля и жареного мяса. Он достал из тумбочки бутылку молока, румяную шанежку и, отпивая из горлышка, принялся наспех завтракать. Правильно он сделал, что поселился в общежитии, а не принял предложение Степанова остановиться у них! Так свободней дышится, сам себе хозяин… Жаль, что нет сейчас здесь Светланы… Что ей понадобилось именно в это время ехать на целину! «Комсорг строительного отряда». Подумаешь!.. Да, может, это к лучшему: меньше проработок…

Он поглядывал в окно и радовался хорошему дню: сегодня можно будет порыбачить в свое удовольствие…

Работа у него на практике несложная: взять пробы из разведочных шурфов гидравлических разрезов, отбить границы промышленного контура, следить за тем, чтобы не перемывалась зря пустая порода. Помогал он и на горных работах — мониторил, взрывал, бурил. Словом, работа эта ему нравилась.

Валентин выскочил на улицу и, на ходу застегивая ворот куртки, побежал без дороги, держа курс на взметнувшуюся в небо стрелу гигантского экскаватора, маячившего теперь над всей таежной округой. Все нарастал веселый гул гидравлики, и парень бежал навстречу ему все быстрей и быстрей. Запыхавшись, он остановился у подножия поросшей лесом горы и огляделся.

В глубоком разрезе прежде всего заметил водяные пушки — гидромониторы. Серебряные струи воды с гулом и свистом вылетали из жерл орудий, с силой вонзались в желтый забой: они разрушали породу, а потом гнали ее на обогатительный шлюз, на котором из песка извлекали золотины.

Подбежав к гидромонитору, Валентин поспешно отвернул штурвал задвижки, включил воду: следовало побольше обнажить забой перед опробованием. Натянул на себя длинный, не по росту резиновый плащ, нахлобучил на голову капюшон и начал мониторить: у него задорно блестели глаза, когда он нажимом кнопки автоматического устройства разворачивал водяную пушку и направлял упругую струю прямо в грудь красноглинистого забоя. Вруб ширился и углублялся, и наконец добрая сотня кубометров породы сползла к ногам Валентина. Он почувствовал в себе такую богатырскую силищу, что не удержался от радостного вопля:

— О-го-го-го!..

Он и не заметил, как, хлюпая болотными сапогами по мелкой воде разреза, к нему подошли Степанов и начальник участка Пихтачев. Они были в мокрых брезентовых куртках и белых фибровых касках. Виталий Петрович молча кивнул Валентину и, отойдя подальше от водяных брызг, присел на толстую железную трубу, по которой шла вода в гидромониторную установку. Пихтачев с понурой головой последовал за ним. Но рядом не сел, а, переступая, месил глину болотными сапогами…

— Вроде бы решили работать по-новому… а ты… по-старому туфту гонишь?! — громко возмущался Степанов, водя пальцем по исписанному листку в карманной книжке. — Ты отчитался за прошлый месяц в двадцати тысячах кубометрах. А контрольный маркшейдерский замер показал у тебя всего двенадцать тысяч. Это как прикажешь понимать? Про Указ Верховного Совета об уголовной ответственности за приписки помнишь?.. В тюрьму захотел?..

Пихтачев только виновато сопел.

— Вот почему у тебя содержание золота в песках на сорок процентов меньше разведочного выходит, зато рабочим чуть ли не по две нормы выводишь в отчетах! Ничего не скажешь: герой с дырой!..

Пихтачев хорошо знал, что вспыльчивому Виталию Петровичу лучшего всего дать выговориться.

— Если у тебя в кармане десятка, а ты будешь меня уверять, что четвертная, богаче от этого ты не станешь, — уже тише заговорил Степанов. Закурив, он решительно заявил: — Под суд отдавать тебя не буду. Но с работы выгоню. Ко всем чертям собачьим! Чтобы другим туфтить неповадно было!

Пихтачев наклонил голову набок, часто замигал выцветшими ресницами и тяжело опустился на холодную, влажную трубу.

— Я ведь все как лучше думаю… а ты истоптать меня задумал! Деньги-то народу по инструкции платят за промытый кубаж, а не за намытое золото, — тихо напомнил он и глубоко вздохнул.

Степанов сумрачно смотрел на растерянного, ставшего сразу жалким, пришибленным Пихтачева и думал о том, что, конечно, погорячился… Пихтачев виноват, и его наказать следует. Но нужно ли выгонять с работы?.. Он бескорыстен, не нажил себе палат каменных, ютится по общежитиям, а все его имущество при нем… Только у молодца и золотца, что пуговка оловца. А ловчил ради других, ради, как понимал он, дела! Вместо Пихтачева придет другой, он будет зависеть от тех же положений, которые заставят его так же ловчить и обманывать. Значит, дело не в Пихтачеве, потребителе «запретных плодов», а в самом змее-искусителе… все в той же злополучной инструкции! Это по ней так получается, что важны не урожаи, а отчеты об урожаях, не своевременная доставка грузов потребителям, а тонно-километры, не золото, а промытый кубаж… Пришло время не сетовать, а действовать! Будем платить за извлеченное золото! А кубажа пусть гонят меньше… Содержание драгоценного металла повысится, уменьшатся его потери, возрастут прибыли.

Степанов достал записную книжку и открыл заветную страницу, на которой заносил условным шифром суточную добычу руды, песков и золота по каждому объекту комбината. По горизонтали значились карьер, обогатительная фабрика, гидравлика, драга (здесь пока отмечались вскрышные работы), а по вертикали дни месяца. Первый столбец, обведенный красным карандашом, был принят за сто процентов и относился к последнему месяцу, перед введением новой экономической системы. Цифры колебались, но все они были выше ста. В последнюю декаду стабилизировались на ста тридцати, а гидравлика даже на ста тридцати пяти процентах, при сокращении числа рабочих на семьдесят человек.

Себестоимость за прошлый месяц снизилась на шестнадцать процентов за счет экономии материалов и топлива, а фонд предприятия вырос на десять процентов. Работаем, выходит, не плохо, и пихтачевский вклад здесь тоже есть.

Бросив окурок и затоптав его в глину, Степанов строго погрозил Пихтачеву пальцем:

— Тебе, туфтачу, объявлю в приказе выговор с последним предупреждением! И введу новый порядок оплаты труда: прогрессивку будете получать не за кубаж, а за извлеченный металл. Ясно? Выброси со шлюзов все чугунные трафареты, ставь везде самородкоуловители. Сокращай потери золотишка!

С этими словами Виталий Петрович направился в березовую рощицу, где щипал траву стреноженный вороной конь.

Когда фигура директора скрылась за деревьями, радостный Пихтачев, словно он получил не взыскание, а стотысячный выигрыш по лотерейному билету, вернулся к Валентину. Попыхивая в прокуренную трубку, он постоял, оценивающе посмотрел на обрушенную породу и громко, стараясь перекричать шум монитора, спросил:

— Опять проспал, гулеван?

Валентин сделал вид, что ничего не расслышал. Пихтачев подошел к нему вплотную, сказал еще громче:

— Девки до добра не доведут. Оженят! Ищи бабу, с ней спокойней, паря… Мне сейчас директор клизму битым стеклом из-за вас, варнаков, поставил, долго буду чувствовать.

— А мы-то при чем? — огрызнулся Валентин.

— Ты на работу опаздываешь, Альберт туфтит, а Пихтачев один всегда в ответе. Ступай-ка пособи чудо-машину, самородкоуловитель, значит, наладить! Намыв золота поднимать надыть, если хотим через фонд и в свой карман кой-чего положить. Я подменю тебя, народу теперь в обрез. Не мешкайте, к взрыву все готово!

Валентин молча уступил ему место, рывком головы откинул на плечи капюшон и, задрав полы резинового плаща, быстро зашагал. Он наступил на два обурка, поднял и понес — сварить их, и еще бурить можно! Недаром красочный транспарант напоминал ему, как дорого стоит тонна буровой стали… Раньше такие обурки бросали, а теперь подбирают — они рублями возвращаются в бригаду.

К промывочному прибору подъехал на бульдозере бывший шофер Иван. Одет он был красочно: синяя душегрейка, красная рубаха-косоворотка, зеленые вельветовые штаны. Туалет завершала широкополая фетровая шляпа, лихо заломленная на рыжей гриве.

Спрыгнув с трактора, Иван смачно выругался:

— Сердце, туловище у этой кобылы здоровые, а ног нет… гусеницы хоть лыком связывай… Система новая, а порядки пока старые: запчастей не найдешь днем с огнем, в ремонте торчишь больше, чем робишь. Раньше было: что ты куришь в ремонте, что ты робишь — приварок один, тогда-то филонить сподручней было. А теперь так не пойдет! Мы, трактористы, значит, в обком партии жалобу накатали. Пусть всыпают кому следует, а нас чтобы никто не тормозил!.. Какой монитор перевозить? — деловито осведомился Иван. Достал из кармана листок бумаги, стал его разглядывать. — Ишь ты, тридцатку за экономию материалов и горючего начислили! Не обманули, значит, — покачав головой, удовлетворенно сказал он и спрятал расчетный листок обратно в карман.

— Не знаешь, где Альберт? Я его два дня не видел, — сказал Валентин, бросая в кучу металла принесенные обурки.

— Вчерась у завмагши мы с ним бражничали, у нее и остался. Оно и верно: торопись, паря, любить, а то девки шибко быстро старятся!..

Наблюдая за тем, как двое парней проворно разболтили гидромонитор и уже махали руками трактористу, Иван одобрительно заметил:

— Ишь как бодро шевелится народ! А раньше бы возились, как сонные мухи, еще часа три. Одно слово — экономика! — многозначительно закончил он, включая рычаг скорости и разворачиваясь к гидромонитору.

Слегка покачиваясь, к трактору подошел Альберт, небритый, злой, с красными, воспаленными глазами. Тельняшка и джинсы были испачканы мукой, соломенная шляпа измята. Он отвел Валентина за обугленный кедр.

— Выручай, — загадочно улыбаясь, сказал Альберт.

— Что стряслось?

— Влип по запьянцовскому делу. Один тип спер в сельпо ящик водки, по дешевке — по рублю за бутылку — продал, а деньги мы пропили.

— Вот это бизнес!

— Расплатиться мне с ним нужно… — утирая кулаком нос, врал Альберт.

Валентин молча достал кошелек, вывернул его на руку Пухову. Тот недовольно свистнул — денег было мало.

Валентин подошел к самородкоуловителю, Пухов последовал за ним.

— Пошуруем, а потом в «Березку» махнем!.. — Он подмигнул Валентину.

Тот обругал его, сбросил мешавший плащ и присел на корточки у ящика.

Валентин знал, что не все золото улавливается на гидравлических работах, самородки покрупнее часто сносятся вместе с галькой в отвалы. До сих пор на приисках еще ходят легенды о счастливых находках в старых разрезах, там до сих пор ковыряются романтики золотого фарта.

Валентин быстро разбирал самородкоуловитель. Альберт зорко наблюдал за ним воспаленными глазами.

— А вдруг там застрял самородок? — тихо спросил Альберт, подвигаясь вплотную к Валентину.

— Премию получим! Вот и рассчитаешься с бизнесменом, — засмеялся Валентин, ловко орудуя ключом.

— Слушай меня! На золоте мудрость во все века одна: хватай больше, тащи дальше. Понял? — шепнул Альберт.

— Алкаш, ты в своем уме? Как тебе только не стыдно? — возмутился Валентин, погрозив слесарным ключом.

— За меня не беспокойся! Переморгаю!

Валентин включил аппарат и бросил в него железную гайку. Щелкнув, уловитель сработал: гайка лежала в ловушке. Валентин вынул ее и повторил опыт. Уловитель действовал нормально. Валентин сунул гайку в карман, подошел к Пихтачеву:

— Порядок!

Павел Алексеевич, приставив к обветренному морщинистому лбу мокрую ладонь, внимательно глядел поверх горы.

Валентин повернул штурвал задвижки, перекрыл воду, струя гидромонитора сразу потеряла упругость, уменьшилась и, наконец, совсем пропала, а с ней пропал и шум.

Подошел Иван и, показав Пихтачеву свой расчетный лист, буркнул:

— Видал? Без обману! С меня приходится. Сегодня спрыснем!

— Эх ты, рыжий кержак, забрали у тебя шоферские права по запьянцовскому делу, так теперь с бульдозера хошь слететь?

— Не шуми, Алексеич, как воробей в сухом венике. Вера моя кержацкая все запрещала. С миром не водись! Не кури! Не пей! Вышел я из нее и теперь догоняю вас, православных!.. — заржал Иван, приглаживая рукой рыжую гриву. Сложив пополам расчетный листок, он, прищурясь, тоже взглянул на гору. — Сейчас этот проклятый увал полетит вверх тормашками к чертовой матери…

— А почему он проклятый? — спросил Валентин, до отказа закручивая колесо штурвала.

Иван неторопливо достал из кармана бархатный кисет и, присев на вывороченный из земли, похожий на осьминога пень, стал скручивать «козью ножку».

— Мамаша сказывала, что вон там, у старой смолокурни, — он рукой показал на увал, где чернела покосившаяся избенка, — какой-то лиходей порешил моего батьку: глина увала, вишь, и сейчас красная. Вроде от его крови… — Иван тяжело вздохнул.

— За что кокнули-то? — небрежным тоном спросил Валентин.

— За золото. Будто батька здесь самородку крестовую поднял, ну, и выследили его… Через золото завсегда слезы льются.

Подошел Альберт.

— Под той избушкой на курьих ножках самородок лежит?.. Ты верно говоришь? — допытывался Пухов.

— А может, не там, может, в другом где месте… Кто знает! Вот взорвут увал, можно будет пошарить, — рассуждал Иван.

Пихтачев, приглядывавшийся к Альберту, посоветовал:

— Брось, паря, на фарт надежду иметь. Работай лучше — получишь больше. Ясно?.. Ты, однако, уже забутил кубиков пятьсот?.. А я думал, алкаши только на приисках водятся… Не вздумай сейчас пойти на увал, взрыв скоро! Я на драгу сбегаю — монтажников взбодрить надо!

Альберт панибратски похлопал Пихтачева по плечу:

— Я, папаша, прошел огонь, воду и медные трубы. Мне все до феньки, и твой взрыв тоже. Такие, как Рудаков, конечно, струсят! — громко сказал он и, взглянув на Валентина, исчез в кустарнике.

Ругаясь, Павел Алексеевич побежал за ним, но нигде его не обнаружил. А когда вернулся, не застал и Валентина у пня-осьминога. Несколько раз громко позвал исчезнувших парней. Но ответом ему был лишь пронзительный свист — условный сигнал к взрыву. И Павел Алексеевич вынужден был поспешить в укрытие.

Задетый за живое упреком в трусости, Валентин, не понимая, куда и зачем идет, быстро шагал к увалу. Остановился он лишь в непроходимом валежнике: прошлогодний бурелом завалил дорогу.

Здесь было жутковато: вокруг безлюдно, в тревожной тишине ветер доносил лишь шум ветвей старого кедра, одиноко торчавшего на обреченном увале. Только теперь Валентин сообразил, что надо бежать обратно, сейчас должен ударить взрыв…

Громыхнуло отчаянно. Справа земля встала на дыбы. И парень мигом привалился к замшелому валуну, замер. Он увидел, скорее — почувствовал, как над головой промелькнули со свистом комья земли, как вздрогнул, словно живой, древний увал и медленно сполз вниз, потащив за собой и ветхую избенку. Старый кедр неловко подпрыгнул, чуточку повисел в воздухе и тяжело рухнул где-то совсем рядом… В воздухе плыл синеватый дымок сгоревшей взрывчатки, перемешавшись с серой тучей мелкой пыли.

Когда прошел испуг и Валентин с радостью почувствовал, что цел и невредим, он забыл про обиду и думал только о том, как бы поскорее попасть на взорванную гору, чтобы опередить Альберта и раньше, чем он, узнать тайны этого увала, если они вообще существуют… Вот раздался протяжный свист отбоя, и Валентин уже бежал вперед, цепко хватаясь руками за обнажившиеся корни, все выше взбираясь по песчаной осыпи.

Он поднялся высоко и, сев на шершавый валун передохнуть, улыбнулся: отсюда люди в забое казались гномами, а постройки — игрушечными.

Валентин спрыгнул с валуна, неловко оступился и стал сползать вместе с галькой по рыхлому откосу. Машинально ухватился за торчавшее рядом гнилое полено и сразу понял, что это крепь шурфа-колодца, обнаженного взрывом. Под ногами чавкала грязь, — видно, в шурфе стояла вода и он был завален всяким мусором — гнилой щепой, покореженной крепью, грязной галькой.

Внезапно под сапогом что-то хрустнуло. Парень поднял ногу и еле удержался от крика: он наступил на желтую кость руки… Валентин попятился от страшного шурфа. Но остановился будто заколдованный: рядом с костью он различил крестовидный желтый камень. Он попытался носком сапога отковырнуть облепленный глиной камень и не смог — крест точно прирос к месту. Валентин еще раз пнул его ногой — получилось уже совсем неудачно: отодрал подметку, кирзовый сапог стал похож на разинутую щучью пасть с оскаленными зубами-гвоздями. В сердцах парень схватился рукой за странный камень и, к удивлению своему, лишь с большим трудом смог отодрать его от земли. «Неужели?!» — мелькнула мысль. Он испытал ощущение, похожее на внезапный приступ тошноты…

Почувствовав в руках тяжесть находки, он уже не сомневался в том, что это такое, и растерянно озирался по сторонам, не зная, что делать с крестовым самородком. Кругом ни души… Сунув его в карман, он внезапно вскрикнул: самородок мигом продрал подкладку и больно ударил по коленке. Пришлось снять кепку и положить в нее сокровище.

Валентин побежал по откосу, с опаской оглядываясь на проклятое место.

Мысли обгоняли одна другую: сколько может стоить это богатство?.. Десять тысяч, а то и больше?.. Ведь самородок весит несколько килограммов!.. Валентин попытался было сосчитать, но получилось так много, что он бросил это занятие. И побежал еще быстрей, неуклюже ступая изувеченным сапогом…

В вагончике-раскомандировке сидели за столом озабоченный Пихтачев и невозмутимый Альберт Пухов. Павел Алексеевич лишь недавно обнаружил его, но не на увале, а храпящим под сгоревшим кедром.

Пихтачев снял телефонную трубку и, ожидая разговора, в который раз уже прочел висевший на стене лозунг: «Выполним годовой план золотодобычи к годовщине Великого Октября!» Послушав трубку, он закричал:

— Дайте горняцкое общежитие! — Немного подождал, наблюдая, как Пухов на клочке бумаги рисует черта. — Общежитие? Дежурная?.. Взгляни, Валентин Рудаков не приходил со смены?

Услышав отрицательный ответ, он повесил трубку.

— Баламут ты, завел парня, а сам в кусты — дрыхнуть?! — возмущался Пихтачев.

— Кто знал, что Валька заводится с пол-оборота! — ответил Пухов, продолжая рисовать черта.

— «Кто знал»… Ишь нашел оправдание! У нас говорят: не знаешь — нюхай землю! — Пихтачев покачал головой и распорядился: — Задание тебе на завтра, шалопутный: опробовать гидравлические хвосты на снос золота.

— Я попросил бы выбирать выражения. В смысле «шалопутного». И вообще эта работенка меня не колышет, — рисуя уже второго черта, буркнул Пухов.

— Мотай отсюда, чурка с глазами! Кончилась твоя практика! — вспылил Пихтачев, указывая ему на дверь.

— К чему так грубо? Разойдемся красиво… А зачем хвосты-то опробовать? Они пустые. — Пухов порвал свой рисунок.

— Экономика велит. Раньше мы только за смытый кубаж горной массы деньги получали, а за намытый грамм золота нам не платили. Ну, мы не больно-то и старались его уловить. А теперь Степанов — по эксперименту этому — приказал за каждый дополнительный процент извлечения золота особую премию бригаде выплачивать. Понял, как по-хозяйски-то надо? Пойдем, полудурок, искать Валентина, чую — неладно с ним.

Прежде чем отправиться на поиски, Пихтачев еще раз позвонил в общежитие. Пухов вышел из вагончика. Кругом было тихо. Пухов глубоко вдохнул густой смолянистый воздух и сладко потянулся. Вдоль высоковольтной линии светились редкие золотые огоньки, а в конце просеки, на монтажной площадке драги, часто вспыхивали голубоватые сполохи огней электросварки.

«Машка ждет, а ты ищи этого дурня ночью по тайге», — со злостью подумал Пухов и услыхал чьи-то шаги. Включив карманный фонарик, он увидел Валентина — тот обшаркивал о железную скобу глину, налипшую на подошву сапог.

— Ты где шляешься до ночи? У меня чуть одно мероприятие не сорвалось из-за тебя, апостола! — крикнул Пухов и шагнул в темноту.

Посветив фонариком, он увидел около грязной скобы измазанную в глине кепку Валентина, в которой лежал желтый камень.

— Самородок, — устало пояснил Валентин и поднял с земли кепку.

— Куда ты его тащишь? — тихо спросил Пухов, преграждая Валентину дорогу к вагончику.

— Как куда? К Пихтачеву, — ответил тот.

— Поворачивай оглобли, пошли, — угрожающе прошептал Пухов, воровато оглядываясь на дверь вагончика.

— Отстань, — сказал Валентин и крепко прижал к груди грязную кепку. Пухов вырвал кепку из его рук. Самородок глухо стукнул о землю. Оба парня бросились за ним, осыпая друг друга тумаками.

Скрипнула дверь вагончика, и Пихтачев громко окликнул Пухова.

— Здесь, мы идем, — поднимаясь с земли и тяжело дыша, отозвался тот.

Валентин схватил самородок, сунул его в кепку и, вскочив на ноги, побежал к вагончику. На крыльце сплюнул кровь, вытер рукавом разбитую губу и, войдя в комнату, молча положил на стол измазанную кепку.

Пихтачев, иронически улыбаясь, ожидал развязки всегдашней шутки: на приисках игра в «самородки» была обычным делом. Эта улыбка исчезла с его лица, когда он увидел на серой подкладке кепки матово-желтый крест.

— Ишь ты, забодай его комар! Крест вроде поповского… Может, через него батьку у Ивана и порешили?.. — тихо выговорил Пихтачев.

Пухов не отрывал жадных глаз от драгоценной находки.

— Хорош, хорош крестик! Помню, на Южном прииске, когда мы с твоим батькой, Валя, еще там работали, тоже подняли самородок на Миллионном увале. Но этот много богаче. Фартовый ты, Валя, огромадная будет тебе премия! У молодца не без золотца, у красной девицы не без серебреца будет. — Пихтачев весело подмигнул.

Пухов и так и эдак ощупывал самородок, ковырял его ногтем, пока Валентин рассказывал о взрыве, о грязном шурфе, не умолчав и о кости, указавшей ему на сокровище.

Не выпуская из цепких рук тяжелого самородка, Пухов спросил:

— А ты, Валька, с ним с глазу на глаз повстречался?

— Конечно, — Валентин, сняв сапог, стал молотком прибивать подметку.

Пухов отошел к окошку, сел на табуретку, задумчиво покачал головой и отер рукой выступивший на лбу пот.

— За этот крестик наверняка не один золотоискатель богу душу отдал. И сейчас, смею вас заверить, такой на память прибрать не грех. Золото, оно, как известно, не ржавеет. — Он поднялся, подошел к Валентину. — Кретин ты, Валька, образцово-показательный кретин!

— Обратно ты туда гнешь, баламут! — оборвал его Пихтачев. — И другая присказка есть: рубище не дурак, а золото не мудрец. Я радуюсь, что души мы свои выправляем! Это ценней любого золота…

Он позвонил Степанову, рассказал о находке. Потом спрятал самородок в железный шкаф, положил в карман ключ и задумался.

— Вспомнил я, Валя, как твой батька объяснил мне про то, что Владимир Ильич сказывал, будто люди из золота отхожие места построят.

— Жди, построят! — бросил Пухов.

— А ты не прямо понимай: потеряет оно, значит, свою извечную власть над человеком. Так и будет!