Рудознатцы

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Степанов остановил такси. Сел на заднее сиденье. В машине было душно, пахло новой клеенкой, бензином.

— Куда поедем? — обернувшись, спросил шофер.

— К центру, — не сразу ответил Виталий Петрович: он все еще думал о визите к дочери.

— Как поедем?

— Как хотите.

…Да, визит был печальным. Его Светланка стала брошенкой… Вспомнилась та недобрая рыбалка, на которой он узнал об уходе дочери из дома. Оправдались его отцовские предчувствия…

Машина плавно шла по Ленинскому проспекту, мягко тормозила у светофоров. Проспект лился широкой рекой и был виден далеко вперед. По бокам его тянулись два узких бульвара. Помнилось, что летом, когда молодые, близко посаженные липы соединяются кронами, образуя зеленый туннель, здесь все колышется, играет солнечными бликами… А сейчас листья облетели, и деревья не закрывают белых домов по обе стороны проспекта.

Надо забирать дочку домой! Дипломную работу ей разрешат сделать в Зареченском институте. А дальше будет видно: может, еще и отмучаются блажью, образумятся…

Вот и Транспортное агентство с самолетами и теплоходами в витрине… А что, если остановить машину и взять два билета до Зареченска?.. На какое число?.. На этот вопрос Степанов не мог сейчас ответить.

Улица Димитрова, красный терем французского посольства, высокие трубы за «Ударником», широкий мост, сказочный холм с златоглавыми церквами, окруженный красными зубчатыми стенами… Спокойная гладь Москвы-реки отражала, как в зеркале, кремлевские башни, колокольню Ивана Великого. Недавно на этом холме было принято решение, которое затронуло судьбы многих миллионов людей и судьбу Виталия Петровича Степанова в том числе.

Многое из того, что предлагали они тогда у Сашина, стало законом, должно сбыться. Созданы министерства, иные, нежели прежде, с иными задачами. В основном возвратились в аппарат старые министерские кадры — Виталий Петрович хорошо знал многих назначенных в главки людей. У них давно отработанный стиль, стиль старых министерских зубров… Но экономическая реформа заставит и их изменить стиль работы!

Улица Горького. Здесь уже чувствовалось приближение праздников. Народу было больше, чем обычно, на тротуаре лежали гирлянды разноцветных лампочек…

В прошлый приезд Степанова тоже вызывали в управление кадров. Долго говорили о большом доверии, какое оказывается ему, производственнику, приглашением в аппарат главка. Должность — заместитель начальника главка. Дается персональная надбавка к должностному окладу. Разумеется, московская прописка и квартира. С квартирой пока трудновато, придется, возможно, несколько месяцев пожить в гостинице. Но зато он станет москвичом! Советовали подумать: такая возможность в жизни может не повториться.

Степанов советовался тогда с Михаилом Васильевичем, и тот прямо сказал, что аппаратная работа тонкая и такому медведю, как Виталий Петрович, не подойдет. Северцев и сам от новой работы пока не был в восторге: много толкотни, еще не все разложено по полочкам, спрашивать с тебя уже начинают… Москвы Михаил Васильевич не видит. Когда наезжал в командировки, знал ее лучше. Став москвичом, не может выкроить времени ни на театры, ни на концерты, даже в кино ходит редко… Степанов отказался от предложения. Причина? Не хочет уходить с производства.

Несколько месяцев его не беспокоили. И вот опять вызвали в Москву и предложили возглавить стройку нового крупнейшего Заполярного алмазного комбината, который создается на севере его области. Он попросил два дня на раздумье: нужно посоветоваться с обкомом партии, с женой, наконец…

У красного здания Моссовета машина резко затормозила перед светофором, Степанов откинулся на спинку сиденья.

— Вас куда? — спросил шофер.

— К гостинице «Центральная», пожалуйста.

Дали желтый свет. И тут же зеленый. Они тронулись с места, поехали в плотной толпе машин. Шофер выруливал уверенно и точно, втискиваясь в просветы между фургонами и таксистами. Степанов машинально читал надписи на бортах: «Соблюдайте рядность», «Не уверен — не обгоняй».

Над теперешним, новым предложением Степанову пришлось задуматься. С Кварцевого рудника пора перебираться в другое место! Засиделся. Кварцевый теперь встал на твердые ноги, обойдутся и без него… На алмазах интереснее, раз все начинается сначала… Министерству виднее. Степанов вспомнил историю его назначения на Южный прииск…

Машина остановилась. Степанов рассчитался с шофером.

Лифтом поднялся в свой номер. Налил из недопитой бутылки стакан цинандали, закусил яблоком. Закурил. Сегодня он должен дать ответ в управлении кадров. Нужно решать немедля. Виталий Петрович заказал телефонные разговоры с Зареченском и Кварцевым. Он обязан посоветоваться с обкомом партии, получить согласие, во всяком случае поставить в известность о предложении министерства. С женой разговаривать будет труднее: он знал наперед все, что скажет Лида.

Зареченск дали быстро. Рудаков проводил пленум обкома, но его позвали к телефону. Выслушав Степанова, Рудаков сказал:

— По-моему, предложение интересное. А честно говоря… это рекомендация обкома партии. Силенки у тебя хватает — корчуй тайгу. Главное — договорись с Лидой, я ей уже звонил, подготовил. Возвращайся быстрей!.. Извини, до свидания.

Следом дали Кварцевый. Лида сказала, что все знает и может повторить лишь одно: как трудно быть его женой! Она просила все узнать о Светлане — материнское сердце чует неладное.

Виталий Петрович, позвонив в управление кадров, дал согласие. Его просили быть утром на заседании коллегии министерства.

Он опять думал и думал о Светлане — она дорого расплачивается за свое легкомыслие… Конечно, разумнее забрать ее из Москвы!

Небольшой зал заседаний коллегии набит битком, кресла все заняты. Степанов с трудом нашел себе свободный стул у стены.

С интересом огляделся по сторонам: народ малознакомый, большинство — с периферии. Коллегия будет рассматривать новые назначения и перемещения руководителей крупнейших предприятий. Члены коллегии сидели за отдельным длинным столом с зеленой скатертью. Ждали министра. В зале слышался приглушенный говорок, который сразу стих при появлении небольшого седоватого человека с депутатским значком.

— Здравствуйте, товарищи. Начнем заседание! — сказал он резким голосом. — На должность директора Приморского комбината представляется товарищ Иванов. Подойдите к столу, покажитесь! — попросил министр полного рыжего мужчину.

Работник главка огласил анкетные данные, министр задал несколько вопросов о положении на комбинате, расспросил о нуждах.

Иванов сразу же положил перед министром пухлую докладную.

— Начинаешь тоже с попрошайничества. Учти — мы сняли бывшего директора за то, что он свою бездеятельность прикрывал воплями о нехватке транспорта, — перелистывая докладную, недовольно заметил министр и с резолюцией «рассмотреть» передал бумагу своему помощнику.

Степанов с неприязнью подумал, что министерству куда проще снять и его с работы, чем помочь Кварцевому руднику десятком автосамосвалов… Но вряд ли теперь грозные приказы долго смогут подменять собою экономические решения!

Степанов перестал слушать, что говорил Иванов, и принялся внимательно рассматривать членов коллегии. Большинство сидящих за длинным столом он знал по старому министерству. Но были и новые, незнакомые ему люди.

Шумный разговор отвлек Степанова от его мыслей. Он увидел перед длинным столом чем-то знакомого сутулого человека. Лицо с отвисшими пухлыми серыми складками, с очками, сидящими на кончике носа, опущенные плечи, засыпанные перхотью, округлый животик, торчащий над поясом мешковатых штанов, распирая черный пиджак… Это был директор Зареченского завода горного оборудования Девкин.

Степанов вспомнил, что знал Девкина еще студентом. Девкин в институте учился только на «отлично», о нем тогда говорили, что он подает большие надежды. Но потом, помнится, успехи его становились все скромнее и скромнее, и в конце концов разговоры о нем умолкли совсем. Позже кто-то из однокурсников Степанова спрашивал Виталия Петровича, что стало с Девкиным, но и он ничего не знал, потерял Девкина из виду… И совсем недавно, прочтя решение бюро обкома партии о строгом партийном взыскании директору завода Девкину, подумал: не его ли однокашник?

— Я тебя спрашиваю, товарищ Девкин: как докатился ты до такого состояния? Из-за грубейших нарушений техники безопасности взорвалась котельная, покалечены люди, нанесен материальный ущерб заводу. Твой главный механик уже дважды сидел в тюрьме за подобные преступные дела. Ты об этом знал? — Министр внезапно ударил кулаком по столу и резко закричал: — Куда ты смотрел, чем занимался на заводе? Отвечай!

— Перевыполнял план, — тяжело, как паровоз, дыша, ответил понурившийся Девкин.

Все больше и больше раздражаясь, министр уже не сдерживался:

— Ты думал, кому нужны твои чугунные трафареты?

— Думал… Но что я мог сделать? Планировали их мне сверху.

Министр не стал больше обсуждать этот вопрос и, сердито взглянув на директора завода, спросил:

— Пьянствовал?

— После аварии случалось, — сознался тот и, побелев, опустился на стул — ноги больше не держали его.

Министр посмотрел на членов коллегии, ожидая предложений.

— Снять с работы и отдать под суд, — сказал молодой, незнакомый Степанову член коллегии.

Остальные молчали, ожидая, что скажет министр.

— С работы снимем, судить не будем. Управлению кадров направить Девкина на низовую работу. Но это не все: нам нужно сделать и для себя вывод. Разве можно так глупо планировать? Немедленно пересмотреть план завода, перевести его, как предлагает Зареченский обком партии, на изготовление буровых станков и запасных частей к драгам!

Теперь Степанов смотрел на министра другими глазами. Вспоминал, как полтора десятка лет назад был у него на приеме по делам Южного прииска… Больше они не встречались, дороги их разошлись надолго. Министр за эти годы возглавлял совнархоз, был на крупной партийной и государственной работе, а теперь опять вернулся в свою отрасль. Изменился он за эти годы? Внешне такой же, ему, видно, нет сноса, да и внутренне, видать, тот же…

Степанов смотрел на него сейчас и думал: большой руководитель как живой человек существует лишь для тех, кто с ним близко знаком, для остальных же он не более реален, чем портрет маслом… В жизни, считал Степанов, руководители такие же обыкновенные люди, они тоже много грешат и заблуждаются в своей трудной жизни…

Тут он услышал свою фамилию, поднялся, подошел к столу. Поздоровался.

— Как живешь, старый знакомый? — буркнул министр.

— Обживал золотую тайгу, а теперь предлагают алмазную, — ответил Виталий Петрович.

— Степанов экономическую реформу провел одним из первых. Результаты все знают? Полезно напомнить: по сравнению с прошлым годом на Кварцевом на четверть увеличилась добыча руды, на пять процентов поднялось извлечение золота, на двадцать процентов снизилась себестоимость грамма, почти удвоился фонд предприятия — и все это при сокращении численности работающих на сто человек. Расскажи кратко, Виталий Петрович, как вы добились этого, — попросил министр, откидываясь на спинку кресла.

Степанов зачем-то посмотрел в потолок и пробасил:

— За счет сочетания общественного с личным. Буровики, экскаваторщики, бульдозеристы или, скажем, шоферы теперь перекура с дремотой не делают, а кто и сделает, так товарищи вежливо разбудят, потому что каждой минуте счет ведут. Сократился ремонт, бережнее с техникой обращаться стали, в полтора раза возрос коэффициент рабочего времени механизмов. Кончаем с растранжириванием материалов, любой гвоздь ценим. Избавляемся от лишних людей. Например, рабочие драги просили об этом сами: заработки подхлестывают. — Степанов замолчал, ожидая возможных вопросов.

— Экономическая реформа, видать, у вас завершена? — хитро улыбаясь, спросил министр.

Степанов отрицательно покачал головой.

— Этого я не говорил. Вот пример: министерство еще путает наши карты — произвольно изменило процент отчисления прибылей. Такое, с позволения сказать, планирование только лихорадит предприятие…

Министр перебил Виталия Петровича:

— Опять за свое! Читал я твои докладные, впредь учтем критические замечания… А сам-то критику научился любить? — усмехаясь, спросил он. И добавил: — Критика — горькое лекарство, но оно никому не противопоказано… Есть к нам вопросы?

Вопросов у Степанова было много — о проектной документации по новому комбинату, о деньгах, транспорте, строительной базе, рабочей силе. Все эти дела требовали решения министерства.

Министр недовольно заметил:

— Он прав. Уж если думаем об охоте, следует заранее накормить собак. В течение трех дней подготовить и рассмотреть у меня все вопросы товарища Степанова.

— В этот срок я отказываюсь переварить все эти вопросы, — пытался возразить незнакомый Степанову член коллегии.

Но министр сразу обрезал его:

— Вы не на обеде, чтобы отказываться что-то переваривать, ясно? Степанова в должности утверждаем. Нет возражений?

Степанов всегда поражался энергии, напористости, силе воли министра и видел, что и теперь, спустя полтора десятка лет, время оказалось бессильным надломить этого незаурядного человека. В то же время Степанов почему-то подумал, что министру часто приходится трудно: у него, наверное, мало настоящих друзей, а выбирать их не позволяет положение. Возможно, и даже наверняка, у него, как у всех смертных, что-то побаливает, он сидит на осточертевшей диете и пьет вместо вина боржом, мучается бессонницей. У него уже давно нет личной жизни, он не принадлежит себе, но изменить что-либо не в его власти… «Завидовать нечему!» — решил про себя Степанов, покидая зал заседаний уже директором Заполярного комбината.

В коридоре его поджидал Девкин.

— Здорово, Виталий. Не узнал? — окликнул он, схватив Степанова за локоть. — Учились вместе в Горном, помнишь? Еще вместе играли в волейбольной команде… Конечно, меня теперь трудно узнать…

Степанов улыбнулся, с трудом припоминая состав институтской волейбольной команды… Кажется, Девкин действительно играл в ней! Но тот Девкин был совсем иным. Просто не верится, что жизнь способна так изменять людей…

Они присели на диван и несколько минут болтали о веселых студенческих годах.

— Помню, ты в институте был среди нас наиболее толковым, а теперь вон как получилось… — сочувственно сказал Степанов.

Девкин, тяжело дыша, мрачно ответил:

— Видно, умная голова дураку досталась. Да что говорить, у нас своя собака своих кусает. Помогай однокашнику! Мы, провинциалы, должны помогать друг другу, тянуть друг друга, должны заткнуть за пояс этих кичливых москвичей… Нас должна объединять провинциальная спайка, провинциальная самоуверенность, если хочешь знать…

— Чего же тебе не хватает? — ухмыляясь, спросил Степанов.

— Блата. Протекции.

— А ума?

— Это не главное. Ума должно быть ровно столько, сколько требуется по должности, не больше. Я убедился: важнее бычье упорство, — хрипел Девкин.

Они помолчали. Спорить Виталий Петрович не стал, понимая состояние Девкина. Тот достал из кармана пузырек с таблетками, положил одну под язык и, прикрыв глаза, спросил:

— Как мне жить-то теперь?

Степанов похлопал его по плечу:

— Каждый день, дружище, нужно жить так, как будто он последний. Думай о другой работе.

Девкин открыл глаза, выправил сутулую спину.

— Если мне суждено, чтобы меня сожрал волк, то уж лучше пусть это будет знакомый волк… Возьмешь к себе? Анкета у меня чистая, потому что всегда придерживался правила: взбираясь по лестнице успеха, старайся не запачкать ноги, чтобы, спускаясь, не запачкать рук.

— Хорошо. Приезжай. О должности договоримся на месте. Извини, я тороплюсь. — Степанов пожал ему руку и зашел в первую же дверь: следовало не откладывая позвонить дочке.

Самое разумное будет, если она поживет с матерью на Кварцевом, — зимой он Лиду на север брать не будет. Согласится ли дочка на такое предложение или будет мучить себя и их?.. Виталий Петрович с душевной тревогой набрал ее номер телефона. Ответила она.

— Доченька, это я. Через три дня я улетаю на Кварцевый. Оттуда меня переводят на север — строить новый комбинат. Решение коллегии сейчас состоялось. До весны мама останется на Кварцевом одна. Я взял на самолет два билета, — надеюсь, ты успеешь уложиться за эти дни? — как можно веселей спросил он.

Наступила пауза. Он напряженно ждал ответа.

— Мне надоело быть собачонкой, которая ждет, когда ее приласкают. Милостыни мне от него не нужно. Спасибо, папа! Конечно, успею, — всхлипывая, ответила Светлана.