Рудознатцы

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Валентин прислушался. Ветер посвистывал, гнал поземку, а рядом натужно выли буровые станки. Протер холодной рукой припорошенное серой пылью лицо, сплюнул с десен колючий песок и с трудом стал растаскивать по земле провода, присоединяя к ним конические колпачки сейсмоприемников.

Прикрыв чернявую голову большой, грузинского фасона, кепкой, нагибаясь навстречу ветру, подходил Костя. Левой рукой он придерживал гармошку.

— Во ветряга! Рот раскрыл — портки вздулись. Пора, Валечка, смываться к папочке! — выкрикнул вместо приветствия он. Осторожно положил к стволу высокого осокоря гармонь и, сложив ладони, закурил папиросу.

Валентин подул на красные, холодные пальцы.

— Значит, доказываешь? Ну, давай, давай, закаляйся! Только не перекались, ломкий станешь.

— Отстань, зануда! Тебе-то какое дело… — огрызнулся Валентин, прячась от пронизывающего ветра за ящик с оборудованием.

— Жалею великомученика, к тому же шабра. — Костя улыбнулся нагловато-лучезарной, загадочной улыбкой и под ее блистательным прикрытием рванул с головы Валентина пыжиковую шапку, водрузил ее на свою голову, а кепку напялил на Валентина.

— Ты что, спятил? — растерялся тот.

— Махнули — закон, — продолжая безмятежно улыбаться, ответил Костя.

Валентин колебался лишь одно мгновение. Дело не в шапке: уступить сейчас — посадить нахала себе на шею. И хотя Костя по виду был сильнее, Валентин дал ему подножку, с размаху ударил кулаком по челюсти. Костя упал. Сплевывая красную слюну, он медленно поднялся, стряхнул с полушубка песок со снегом и потянул за голенища валенки. Валентин принял боксерскую стойку, втянул голову в плечи в ожидании нападения…

Вдруг Костя засмеялся.

— Боксу не будет, у меня нет злости бить тебя. Проверял, что ты есть за человек, а ты сразу на притужальник — и в морду, — покачав головой, осуждающе сказал Костя, утирая губу рукавом полушубка.

— Проверил? — не меняя позы, спросил Валентин.

— Угу. Жадный. — И бросил шапку.

Валентин поймал ее на лету и бросил обратно.

— Получай подарок. Но больше ко мне, цыган, не приставай. — Нахлобучив кепку на уши, Валентин пошел к проводам, присел около них на корточки.

Костя подошел следом, взял в руки конический колпачок и тоже стал присоединять к проводу.

— Шапка-то мне нужна на свадьбу — к двоюродному брательнику еду, — примирительно заговорил Костя. — Давно я на свадьбах не гулял. Последний раз — у своего деда Ферапонта, — позевывая и потягиваясь, лениво рассказывал он. — Восемьдесят шесть ему, саженного роста, борода лопатой, нос орлиный, брови совиные. Когда я приглашение на свадьбу получил, то засомневался. Спрашиваю: «Меньшого сына женишь?» — «Пошто? Сам женюсь», — отвечает. «Смотри, говорю, Ферапонт, придется к соседу за помощью обращаться», — а он в ответ: «Приезжай к нам на прииск и увидишь, что все приисковые ребятишки с орлиными носами бегают». Силен бродяга? Поехал я, познакомился с невестой: учителка, тридцати ей не было, дородная, я еще подумал — не пара. Недавно опять побывал у них и еще больше удивился! Сидим за столом, бражничаем под пельмешки, молодуха малютку на руках качает и вдруг говорит мне: «Уйми ты моего старого кобеля, жизни мне никакой, хоть в омут. Вторую неделю дома не ночует. Вернулся его внук Ванюшка из армии, так они вместе по солдаткам бродят». Видал? А теперь Ванюхе труба: выходит, оженят…

Валентин недоверчиво ухмыльнулся. Костя выпрямился, потрогал рукой челюсть, поправил шапку и, взяв в руки гармонь, сказал:

— Вот я «гусеничку» для свадьбы достал, голосистая, послушай! — Он растянул гармонь-«гусеницу» и запел приятным баритоном:

Подмигнул Валентину и добавил:

— Я потопал. Начальник велел пригнать со станции буровую самоходку. Вечером кина не будет, кинщик с утра загулял, приходи на танцы. Между прочим, выбирай себе другую партнершу, если не хочешь боксу. На Любку я имею серьезные намерения! — Махнув рукой, он спустился под гору.

Ветер по-прежнему свистел и дымил поземкой.

Прервав возню с колпачками, Валентин присел на пенек, который схоронился от ветра за рослыми соснами, и посмотрел на темную реку, что сегодня слалась с завьюженным небом. Он любил сидеть здесь и размышлять… о прошлом, о днях, когда его еще не было на свете… Мечтать о том, что было бы, если бы ему довелось родиться в то время и принять участие в революционной борьбе… Конечно, он был бы среди декабристов…

Потом он вообразил себя завзятым путешественником. Вот он плывет на весельной лодке далеко-далеко по этой реке, плавно текущей меж темных мокрых осин и белых берез. Река то замедляет течение в покрытых желтыми кувшинками болотах, то мчится до узким дорогам, то нежно обнимает зеленые островки, то сердито бьется о каменистые мысы. А рядом в лодке Светлана.

Потом вспомнил свой дом. Недавно он вернулся из отпуска. Провел его в Зареченске. Как он и думал, а отчем доме его ждали, в его комнате все оставалось на своих местах, сохранилось неизменным, таким, как в день его бегства. Даже книга «Геология россыпей» была раскрыта на той же странице. Портрет женщины в военной шинели стоял на столе отца на своем обычном месте. Мачеха оставила все по-прежнему. Валентин понял, что Екатерина Васильевна очень любит и бережет отца, как только может, облегчает его трудную жизнь. Она просила Валентина вернуться в дом: им очень не хватает его, а ему не нужно больше тянуть с окончанием института… И он готовится! Он отрубит проклятый «хвост», вернется в институт другим человеком!..

Его мечты развеяла песня:

— Валя, Вальк! Где ты? — услышал он и увидел поднимавшуюся в гору девушку в красной кожаной куртке. Когда она поравнялась с ним, он увидел на ее ногах белые ажурные чулки и черные, на высоченных каблуках, остроносые сапожки. Ресницы и брови у девушки начернены, льняные волосы откинуты в одну сторону на манер лошадиной гривы.

— Сильна ты, Любка. Что за прическа? — оглядывая ее, спросил Валентин.

— Она называется: «Я у мамы дурочка». Пойдем в клуб! — тяжело дыша, предложила девушка. И села на ящик, поправив руками короткую юбку, открывшую полные колени.

— Смена не кончилась. Это у вас, пробщиков, уходи когда вздумаешь.

— Прямо… когда вздумаешь! Угадал!.. Чего ты тут шаманишь? — кивнув на провода, спросила Люба.

— Подслушивать голоса земли собираюсь, подземный телефон монтирую. Задача горняков состоит в том, чтобы природные богатства найти и подарить человечеству, — назидательным тоном ответил он.

— Чертовщина какая-то — «голос земли»!.. Хватит сказки рассказывать, дурочку из меня делать. Между прочим, я собираюсь в институт поступать, — задорно заметила Люба и растопыренными пальцами причесала откинутые волосы.

— Услышать голоса земли, понять, расшифровать — задача геофизика.

— Эх ты, докторская трубка… — фыркнула девушка.

— А ты темная, как чулан, — огрызнулся Валентин, продолжая возиться с проводами.

Люба вынула из сумочки зеркальце, поводила пальцем по бровям и, вздохнув, спросила:

— Прошвырнемся на танцы? У меня, между прочим, ухажеров и без тебя — пруд пруди!..

— Иди, попутного ветра! Если у тебя в мозгу только одна извилина… — махнув рукой, ответил Валентин.

Люба передернула плечами, поднялась с ящика и скорчила страшную рожу.

— Что у вас тут за художественная самодеятельность? — спросил начальник партии Курилов.

— На танцы приглашаю, а он куражится, — с обидой ответила Люба.

Курилов посмотрел на ручные часы, усмехнулся:

— Иди, Валя, я доделаю сам.

— Что ты, Саша, говоришь? Разве от такого дела на танцы бегают? Ты лучше расскажи ей, темной и недоразвитой, нашу сказку!..

— Чокнутый! — отпарировала Люба и показала Валентину язык.

— Сегодня, через час примерно, земля сама расскажет нам… о своих недрах, о структурах своих пород, о запрятанных кладах!.. Мы должны вызвать ее, как говорят, на «откровенный разговор» и очень внимательно ее слушать. Всего две-три секунды говорит земля, а мы, геофизики, неделями готовимся к этому короткому интервью!.. Люба, ты должна понять Валю! — улыбнулся Курилов, помогая Валентину монтировать провода.

Они вставляли в землю сейсмоприемники, тянули от них ветви проводов к сейсмостанции, спорили, соглашались и опять спорили…

— Люба, подойди, пожалуйста, и помоги! — попросил Валентин, высоко держа спутанную связку проводов.

— Не могу, я в бальном туалете… — ответила она и скрылась за избушкой, где помещался раздаточный склад взрывчатых веществ.

— Трясогузка! — раздраженно пробормотал ей вслед Валентин.

— Не осуждай ближнего своего! Лучше пойдем заряжать третью скважину, ее уже полностью закончили проходкой. Сходи за взрывчаткой! — попросил Курилов.

Валентин притащил крафтмешок со взрывчаткой. Небрежно кинув его на ящик, распорол мешок пополам, и взрывчатка понеслась облаком, подхваченная буйным ветром. Курилов осуждающе посмотрел на Валентина. Переминаясь с ноги на ногу, Валентин виновато пробормотал:

— Стоимость мешка взрывчатки оплачу лично. Я виноват, а не бригада…

Курилов не ответил.

Когда скважину начинили взрывчаткой, Александр Максимович и Валентин еще раз проверили всю сеть. Убедившись в ее исправности, Курилов сказал:

— Теперь время поговорить с землей! Потрясем ее маленько! — и включил ток.

Раздался глухой взрыв, с тяжелым вздохом вздрогнула под ногами Валентина земля.

— Вот в этот самый момент звуковые волны взрыва устремились в недра земли! — торжественно объявил Курилов. — В доли секунды волна пробежала различные структуры, добралась до глубочайших глубин… Отразившись, возвращается к земной поверхности и уже ее голосом, точнее — эхом, расскажет нам о том, что узнала…

— А теперь я продолжаю, ладно?.. Сдаю экзамен! — перебил его Валентин. — Итак… Принцип сейсморазведки основан… На чем он основан? На учете разности акустической жесткости пород. Ударная волна, встречая на пути структуры разной плотности и толщины, с разной скоростью проходит сквозь них и отражается от них. А сейсмоприемники… Чем заняты эти приборы?.. Они чутко фиксируют приход отраженных волн. Зачем? Чтобы преобразовать эти колебания в электрические и передать на сейсмостанцию… Там их усилят и запишут, — монотонным голосом объяснял Валентин.

Внезапно он замолчал, вытащил из кармана ватника потрепанную книжку, стал быстро ее листать.

— Подумал: не в ту степь, — ан нет, все верно! — весело заметил он и спрятал в карман учебник.

— На тройку знаешь, — запустив руку в его волнистые волосы, засмеялся Курилов.

Они пошли на станцию. Торопливый перописец наносил на бумажную ленту волнообразные линии разной высоты через различные интервалы.

— Вот, не очень способный ученик, перед тобою что-то вроде шифра горных пород… их структур, высот залегания. Словом, электрокардиограмма земли! По ней геофизики-интерпретаторы составят структурные карты и дадут рекомендации о направлении дальнейшей буровой разведки… — явно довольный проведенной работой, балагурил Курилов.

Они вдвоем спускались к поселку, в котором то здесь, то там вспыхивали электрические огни.

— Ты только послушай, серый человек! Твои собратья и современники проникают в космос, узнают тайны вселенной, а свою Землю совсем не знают… Парадокс? Ведь никто еще не пробурил скважину более семи километров вглубь! Мы еще не добрались до мантии Земли… Мы очень мало знаем о минеральных богатствах Мирового океана!.. Вот и получается, что на пути познания старушки Земли геофизики — и мы с тобой! — самый наипередовейший отряд!.. А пока — до завтра! — протягивая руку, неожиданно закончил он. И свернул в переулок.

Смеркалось. На высоком небесном куполе один за другим зажигались тусклые огоньки. По горной долине, снизу заволоченной рыхлым туманом, громким эхом отдавался шум подъемной машины шахтного копра. Где-то совсем близко под гармонь визгливо пели девчата:

Валентин, полной грудью вдыхая смолистый запах кедрача, шел по поселку. Он думал, что нужно продолжать учебу обязательно по геофизической специальности. Что завтра он напишет заявление в институт с просьбой зачислить его заочником…

Кто-то, внезапно выступив из темноты, преградил ему дорогу.

— Все гляделки проглядела!.. А он до полуночи… с какими-то проводами возится! — тяжело дыша, зашептала Люба и, обняв, жарко поцеловала его.

— А ты помогла бы нам! Быстрее управились бы, — сказал Валентин.

— А ты не прискребайся ко мне! У меня тоже самолюбие есть, не меньше вашего. Дурочку из меня не делай! — крепче прижимаясь к нему, скороговоркой ответила она.

Валентин обнял ее за талию. Склонив голову на его плечо, Люба шепнула:

— Дедушка Тихон сегодня сторожит в ночную. Пойдем ко мне!

Она огляделась по сторонам и, поманив его рукой, пошла вперед, в темный переулок.

…Неделю назад он зашел в рудничную лабораторию, принес на анализ геологические пробы. Там он и увидел впервые Любу, вернувшуюся с курсов пробщиков.

— Можно войти? — приоткрывая дверь, вежливо попросил он разрешения.

— Влезай, — ответила девушка в белом халате, с белой косынкой на пышных льняных волосах.

Передав пробы, Валентин получил от Любы приглашение на вечер танцев.

В этот же вечер он пошел в клуб на танцы. Несколько пар лениво топтались под радиолу. У окна Курилов настраивал «Спидолу», рядом стояла модница Люба в костюме джерси, в белых ажурных чулках и черных сапогах. Валентин подошел к ним. Она, как хорошему знакомому, кивнула ему головой и игриво улыбнулась.

После долгих попыток Курилов «выжал» из транзистора твист, и Люба, словно заведенная, пританцовывая, на ходу двигая взад и вперед согнутыми в локтях руками стала наступать на Валентина… Он попятился. Но тут же стремительно принялся выворачивать ступни и так же, как Люба, поочередно выбрасывать руки — будто пилил дрова… Люба повернулась спиной, то же проделал и Валентин. Извиваясь, Люба присела до полу, он тоже опустился до полу… Но Валентин чувствовал: долго ему не выдержать такого темпа. Он задыхался, а его партнерша легко откинулась назад, словно переломилась в пояснице, и достала длинными своими волосами пол… Тяжело дыша, Валентин сдался и отошел к Курилову. Люба выпрямилась и победно крикнула ему:

— Пиляй, малышок, не ленись!

Они танцевали весь вечер, собирая вокруг себя зевак, и Люба явно гордилась этим.

— Блеск, — сказала она при расставании.

Еще один раз они виделись на почте, когда Валентин отправлял письмо отцу, и перекинулись двумя-тремя словами — куда и кому пишешь?

Ее сегодняшнее появление у сейсмической станции было Валентину приятно, льстило его самолюбию. Он даже огорчился, что она ушла. Но стоит ли так торопить события?..

— Малышок, остолбенел, что ли? — тихо сказала она и остановилась. Ее шаги замерли в темноте.

— Зачем идти к тебе? Давай побродим… — так же тихо ответил Валентин. Но пошел за ней.

Мимо прошла какая-то женщина и, оглянувшись, бросила:

— Полуночники!..

Валентин подошел к Любе, взял ее за руку.

— Завтра все знать будут, что мы с тобой гуляем…

— Мне на это наплевать! Не мы первые, не мы последние! — ответила она. Нажала ручку на калитке в воротах и подтолкнула его вперед.

Еле слышно отворив сенную дверь, прошептала:

— Что замолк, будто язык проглотил? Держись правей, не наткнись на прялку…

— Жду, что ты скажешь, — шепнул он.

— Я-то?.. — Она приблизилась к нему вплотную. — А что бы ты хотел?.. — все тише и откровенней шептала она.

…Наутро ему стыдно было с ней встретиться — дорога в разведку шла мимо лаборатории. А Люба, видимо, поджидала его на крыльце. Она помахала рукой. Стоявшие на крыльце рабочие осуждающе смотрели на ветреную девчонку. Но она побежала к нему, крича: «Здравствуй, малышок!» Он поморщился: это было уж слишком. Все сокровенное, скрытое ночью, теперь, на людях, вспоминалось иначе, оборачивалось наказанием… Люба же держалась с ним как ни в чем не бывало. Подбежав, игриво столкнула его с дорожки в траву, прошептала на ухо:

— Быстро закруглю дела и прибегу к тебе в разведку, жди!

Он отстранился от нее.

— Валька, что ты сегодня такой кислый? Чем ты недоволен? — почуяв его отчуждение, спросила она.

— Иди занимайся делом, — грубовато ответил Валентин и быстро зашагал в гору.

— Уже надоела?.. — услышал он ее тревожный вопрос.

И когда обернулся, увидел красное пятно ее куртки, мелькавшее далеко на дороге.

В обед она явилась на сейсмостанцию.

— У нас проб нет, — сказал Курилов.

— Она заболела, — покрутив пальцем у виска, заметил Валентин.

— Верно, — глухим голосом ответила Люба.

— Что бывает, то бывает… — Курилов встал, сложил в ящик столика записи, которые они делали с Валентином. — Я ушел обедать.

— Зачем пришла? Разговоров тебе надо? — недовольно спросил Валентин.

Люба потянулась к нему, но он отстранил ее рукой.

— Что ты на меня дуешься, малышок?..

— Неужели ты не понимаешь, что ведешь себя просто глупо?

— Быстро же ты охладел… малышок… — с трудом выдавила из себя Люба.

— Ты говоришь таким тоном, будто я наградил тебя младенцем!.. Извини, мне нужно делом заниматься, — резко оборвал он.

Люба, словно сгорбившись, пошла к лесу. Обида давила ее. Когда он ночью ушел от нее, она долго лежала с открытыми глазами и сердилась то на себя, то на него… Теперь она сердилась только на себя: не смогла повести себя иначе, открылась вся сразу, с первого вечера, с первых слов!..

…И вот Валентин снова сидел один в сейсмостанции и снова раздумывал обо всем, что произошло за эти дни… Ему было стыдно и досадно, что он ничего не мог обещать Любе. Он искал оправдание себе в том, что у него очень много работы, которая требовала, чтобы он окунулся в нее с головой…

В последнее время геологические партии значительно пополнились разведочными механизмами и аппаратурой, резко возрос и темп работы.

Валентин не мог отставать от товарищей. Теперь он уже не мыслил себя вне этой партии. Геологическая партия — это он сам, это его явь, его сон, его мысли, его желание. Он теперь чувствовал личную ответственность за каждую ошибку в работе его геологической партии — ответственность не перед кем-либо, а перед самим собой. Он имел право работать столько-то часов и забывал, что существует какое-то время. Только интересы работы теперь определяли его интересы, распорядок его жизни.

Послышался собачий лай. Валентин разогнул одеревеневшую спину, повернул к себе настольные часы — было уже девять. Взглянул в окно и никого не увидел. Темень, хоть глаз коли.

Собака залаяла совсем близко. Заскрипела дверь, и на пороге появился коренастый и, как всегда, лохматый Тихон с огромным рыжим псом. У пса мощная, широкая грудь, он высок и очень строен. Шерсть на нем лоснится, пушистый хвост загнут крючком. Валентин заметил, что у собаки удивительно умные и лукавые глаза. Синий язык торчал сбоку из полуоткрытой пасти, полной больших острых зубов. Собака кинулась было к Валентину ласкаться, но Тихон крикнул: «На место!» — и она покорно улеглась у ног севшего на табуретку старика.

— Я сегодня за старшего. Проверял посты, вижу — огонек в неположенное время. И думаю: кто припозднился? Дай зайду, — отвечая на недоуменный взгляд Валентина, рассказывал Тихон. — Тут, за бочажком, какая-то тварь боталами-колокольцами бренчит, небось корова от стада отбилась, позвонить в дежурку надобно. — Он взялся за телефонную трубку. — Дежурку мне… Федосей?.. Пошли верхового к Ворчливой курье скотину заблудшую выгнать… Подь ты в пим дырявый! Я на посту, да там убродно, место больно потное, а я в чунях. — Положив трубку, он разогнал рукой дым, поднялся и приоткрыл дверь. — Шибко душной воздух!

Валентин ждал, когда он уйдет, но Тихон вернулся и снова уселся на табурет. Было видно, что он еще не сказал того, ради чего пришел.

— Книжек-то сколько! — Тихон обвел глазами заваленный справочниками стол. И продолжал: — Удивляюсь на свою внучку. Откуда силы берутся? Днем работает, а ночью до петухов с книжками мается… Она у меня сурьезная и отчаянная, тоже сорвиголова…

Тихон достал из сумки термос, отвинтил крышку и, налив в нее горячего черного напитка, передал Валентину:

— Угощайся чагой. Заварка из березового гриба со смородиновым листом, изжогу в момент снимает.

Валентин отхлебнул, терпкий напиток ему понравился.

— Знаешь, какой с Любашкой случай приключился, когда она курсисткой была? — начал рассказ старик. — Сватался там к ней ученый человек, была у него «Волга», был дом и всякого другого достатка хватало. Вскружил, видать, он девке голову, кому не лестно иметь такого ухажера! Но свадьба расстроилась запросто. Купил как-то жених билеты в цирк, и пошли они смотреть представление с медведями. Во время этого представления один топтыгин возьми и соскочи с барьера, от кнута убегал, ну, и сиганул прямо к людям и прямо на Любашку с женихом угодил… Жених мигом драпанул к выходу, а Любашка схватила его стул да мишку по башке как трахнет!.. Тот тоже к другому выходу, убёг без оглядки… Тако-то дело. Выходит Любашка из цирка, а жених открывает дверцу машины, кличет ее: дескать, поехали, а то он плохо себя почувствовал… Оно конечно, медвежья болезнь дело сурьезное… Любашка даже зонтик свой не забрала, так и остался в машине. Хорошо, что у них расстроилось: не пара они. Что он есть? Дым. А Любашка — огонь!

Тихон взял с печки светильник-чашку с жиром и фитилем, продетым в круглую жестянку, и, чиркнув спичкой, зажег фитиль.

— Скажешь Лександру — взял из чулана его нарты, верну.

Тихон взглянул на Валентина и добавил:

— А пустобреха Костю-цыгана не слушай. Любашка его не привечает, ноль внимания и фунт презрения!.. Ну, прощевай, паря, пойду проверю пост на складе взрывчатки, — открыв дверь и пропуская вперед пса, попрощался Тихон.

Валентин задумался. Неспроста приходил старик, неспроста рассказывал эту историю! Видать, ему уже известно об их отношениях… Любаша! Вот она, оказывается, какая!..

Работать Валентин больше не стал и отправился к Курилову.

Начальник партии вычерчивал поисковую карту.

— Александр Максимович, хочу просить отпуск!

— Отпуск? Это еще зачем? Уж не жениться ли собрался? — насмешливо глядя поверх очков, спросил Курилов.

— Ты это о чем? — смутился Валентин.

— Слухами земля полнится. Особенно в таком маленьком поселке, как наш…

— Базарная сейсмика сработала!.. Хочу поехать в Зареченск, устроить свои учебные дела. Думаю оформиться на геофизическую специальность, — говорил Валентин, не глядя в глаза Курилову.

— А еще у тебя какие дела? — поинтересовался тот.

Валентин пожал плечами.

— Больше вроде нет.

— Ты кайся: все мы в молодости куролесили! Может, зазноба есть, у тебя? — допытывался Курилов.

— Есть одна зверюшка, — со смешком сознался Валентин: отпираться было бесполезно.

Зазвонил телефон. Курилов снял трубку.

— Да, он у меня, передаю трубку.

Валентин удивленно поглядел на Курилова, взял трубку, назвался — и вдруг радостно закричал:

— Бегу, бегу! — И выскочил из комнаты.

У тусклого уличного фонаря, когда Валентин проходил мимо него, двое словно бы поспешили обняться. Валентин заметил, что он был в пыжиковой шапке, она — в белых ажурных чулках и черных сапожках. Ревность сдавила его сердце, но он бежал к директорской заезжей — так называли на руднике домик в березнике, где обычно останавливалось начальство. В домике светились, как глаза, два окна. Изнутри доносился чей-то грубый голос. Валентин улыбнулся: это вещает не сказочная голова, а всего лишь радиоприемник…

Войдя в дом, в прихожей повесил на гвоздь ватник, причесал перед зеркалом волосы. Волнуясь, постоял перед закрытой дверью и, тяжело вздохнув, постучал.

Сергей Иванович Рудаков сидел в полутемной комнате за письменным столом и что-то писал. Бумажный абажур торшера освещал половину его лица, блокнот с тисненой надписью «Делегату XXII конференции КПСС» и настольные часы, на них — двенадцать. Сергей Иванович взглянул на сына усталыми глазами и улыбнулся.

— Здравствуй, отец.

— А, блудный сын! — поднимаясь, проговорил Сергей Иванович и крепко поцеловал парня. Выпустив из объятий, он внимательно оглядел его. — Вроде стал уже мужчиной… Солоно приходится?.. Пошли, сынок, чай пить!

В кухонке, посвистывая, кипел на плитке чайник.

— Как поживает Екатерина Васильевна? — спросил Валентин, намазывая маслом кусок черного хлеба.

— Спасибо, хорошо. Нашла новое золотое месторождение недалеко от Рябинового… И кто это придумал эмансипацию — превратил наших женщин в логарифмические линейки? — посмеиваясь, ответил Сергей Иванович.

Валентин разлил по стаканам чай.

— Ты надолго к нам? — спросил он.

— Нет, только повидаться с тобой. В маршруте моей поездки вашего рудника вообще не было, но я не утерпел, заскочил повидаться. Какие у тебя планы? — помешивая в стакане ложечкой, спросил Сергей Иванович.

Он хотел посоветовать сыну вернуться домой и продолжать учебу. Хотел пообещать помочь восстановиться в институте, но промолчал.

— Я здесь занимаюсь, хочу сдать «хвосты» и перевестись на заочную геофизическую специальность. Как Светлана? Кончила институт? Живет по-прежнему одна? — спросил Валентин.

Сергей Иванович внимательно посмотрел в глаза сыну.

— Институт окончила. Работает геологом в Приморье. Живет одна.

Валентин опустил руки и бессмысленно уставился на синюю с белыми горошками сахарницу. Сергей Иванович все еще усердно размешивал в стакане сахар.

Больше на эту тему не сказано было ни слова. Немного погодя Валентин спросил:

— Что стало с Альбертом?

— Осужден. Следствие размотало целый змеиный клубок.

Валентина прошиб пот: с таким дружком можно было плохо кончить!..

Они перешли из кухонки в комнату и заговорили о жизни Валентина. Он подробно рассказал о своей работе, об увлеченности ею, о ближайших планах…

— Передай от меня большущий привет дяде Пете — ну, Попову! — за его добрый совет…

Сергей Иванович посмотрел на возмужавшего, радостного сына. Теперь он был за него спокоен.

— Хочу, сынок, чтобы ты всегда шел по жизни, а не жизнь волочила тебя за собой.

За потемневшим окном послышался шум мотора. Свет фар, пробежав по стеклу, ослепил Валентина. Сергей Иванович поднялся.

— Извини, сынок, должен немедленно ехать на алмазную стройку, меня ждет Степанов, наверно, уже ищет. Рад, что увиделись, у меня на душе стало сразу легче, как в детстве после отпущения грехов и причастия. Мы с Екатериной Васильевной всегда ждем тебя, не забывай свой дом. — Сергей Иванович крепко обнял сына.

Валентин перестал разговаривать с Костей. Сам не думал, что может так возненавидеть человека за то, что Люба с этим человеком обнималась… Конечно, и она хороша!..

Костя однажды принялся вздыхать, клясться и божиться, что это для возбуждения великой ревности все подстроила она сама и даже посулила ему поллитру, но денег не дала. И несколько раз требовал с Валентина трешку.

Не разговаривал Валентин и с Любой. Когда встречал ее на улице, то переходил на другую сторону или проходил мимо, не взглянув на нее, будто и не были они знакомы.

Первое время при этих невольных встречах она лукаво улыбалась, пыталась заговорить, потом улыбка ее стала грустной, и наконец Люба сама стала избегать встреч, замкнулась в себе.

И Валентин, сам того не замечая, теперь старался лишний раз пройти мимо ее лаборатории, в клубе искал ее глазами, следил, с какими подругами она бывает в кино, с кем разговаривает в рудничной конторе, библиотеке, но в измене при всем желании не мог ее обвинить.

Он перестал заниматься, геофизические премудрости не шли на ум, потому что на душе у него все время скребли кошки. Нужно было выпутываться как-то из глупого положения. Но Валентин не хотел делать первый шаг к примирению.

Возвращаясь сегодня со смены, он решил зайти домой, побриться, переодеться и… пойти к ней.

Когда Валентин вошел в свою нетопленую и неприбранную комнату, он не узнал ее — в печке весело потрескивали желтые кедровые поленья, кровать была прибрана, пол подметен, вымытая посуда поблескивала от яркого света лампочки, которая еще утром была тусклой от пыли. У печки на веревке сушились его рубашки, майки, джинсы. Люба в голубом олимпийском костюме и лыжных ботинках сидела на табуретке против открытой печной дверцы и штопала его толстые шерстяные носки.

— Санитарный день? — растерявшись от неожиданной встречи, спросил он.

Подошел к печке. Смолистые дрова горели с гуденьем, постреливали крупными искрами. Клюкой разгреб обгоревшие чурбаки и подбросил два желтых полена. Они вмиг вспыхнули и плеснули яркими сполохами по беленым стенам, крашеному полу, тусклым оконным стеклам.

Люба остановила на Валентине серьезный взгляд, перевела дыхание. Валентину очень хотелось кинуться к ней, обнять ее, но вместо этого он бросил:

— Костя живет через комнату, только в отлучке он. Можешь оставить трешку за любовь, я передам ему.

Люба вскочила, как от удара хлыста, и, схватив свою красную куртку, стала быстро натягивать ее на себя, от волнения не попадая в рукава.

— Назло тебе обнималась!.. А теперь… еще не такое выкину!.. — всхлипывая, крикнула она, хватая сумку.

Валентину стало стыдно своих слов, жаль Любу.

— Ладно, я не хотел тебя обидеть…

— Не хотел, а только и знаешь, что обижаешь за… любовь мою! — все громче всхлипывала Люба. — Нашел кого — Костю!.. Да я об него ноги и то вытирать не стала бы!

Валентин обнял ее дрожащие плечи, хотел поцеловать ее, но Люба оттолкнула его.

— Ни в жизнь не пришла бы к тебе!.. Если бы не узнала… что у меня… будет… ребенок!.. — заголосила она и опустилась на табуретку.

Валентин был ошарашен такой новостью и не сразу понял, обрадовался он или испугался. Интуитивно поняв его состояние, Люба притихла, тяжело дыша сказала:

— Не бойся, тебя обременять не буду.

Валентин подошел к ней и, обняв, поцеловал ее в солоноватые от слез губы…

— Пойдем в сельсовет и распишемся! — сказал он.

Люба отрицательно покачала головой.

— Зачем? И так тебе верю, — тихо, будто в полусне, прошептала она.