Рудознатцы

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Машину сильно тряхнуло на глубокой выбоине. Северцев открыл глаза. Проселок петлял мимо гигантских золотистых кедров, и через приспущенное стекло передней дверцы в кабину пахнуло теплым смолистым воздухом. Михаил Васильевич на мгновенье снова зажмурил глаза, с удовольствием втягивая в себя стойкий аромат тайги. Потом достал папиросную коробку и зажигалку. Предложил папиросу шоферу — рыжему плутоватому парню с поповской гривой, закурил сам.

— Далеко еще до Кварцевого, Ваня?

— Рукой подать, километров тридцать.

Северцев привалился боком к дверце машины, устало провел крупной ладонью по серым волнистым волосам, по высокому морщинистому лбу. Между желтовато-коричневыми стволами корабельных кедров дрожали столбы солнечной пыли. В них кружились мошки.

…Вот уже восемь лет колесит он по дорогам своего совнархоза. Ему подвластны лес и уголь, бумага и текстиль, обувь и электроэнергия, золото и железо… всего не перечислить! Чтобы управиться со своими обязанностями, нужно быть всезнайкой. Притом знать надо каждую отрасль этого большого хозяйства досконально, по-инженерному. Да возможно ли это, в конце концов?.. А ведь именно он, Михаил Васильевич Северцев, искренне приветствовал создание совнархозов! В начале их организации они пользовались правами министерств, могли, например, утверждать проекты и сметы на крупные новостройки или изменять титульные списки объектов, теперь это может делать лишь Москва. Основные вопросы снабжения предприятия оборудованием и материалами решаются также только в Москве и решаются крайне туго. Защитив заявки на оборудование, ты не уверен, что они будут удовлетворены поставщиком, потому что кое-где местнические интересы берут верх над государственными. Что греха таить, и мы местничаем — второй месяц наш угольный комбинат не отгружает на металлургический завод соседнего совнархоза коксующийся уголь под предлогом необходимости создания его запасов для своих предприятий.

Выходит, самоуправство совнархозов и порождает ограничение их прав.

Теперь трудно понять: как же это тогда он, далеко не новичок, опытный хозяйственник, поверил в необходимость такой перестройки руководства народным хозяйством, которая была основана лишь на волевом решении? Оказался нарушенным отраслевой принцип руководства, отказ от специализации постепенно привел к техническому застою. Совнархозы бесправны, они зашли в тупик. Время от времени выносятся подбадривающие решения: недавно разрешили совнархозам передавать друг другу мелкое оборудование. Но эти частичные улучшения ничего по существу-то не меняют…

Крупные капли дождя прервали безрадостные размышления Михаила Васильевича. Он покрутил ручку и поднял оконное стекло.

— Грибной, — с удовольствием заметил шофер, подставляя ладонь теплому дождю.

Тайга внезапно отступила, осталась позади. Рядом замелькали коттеджи вперемежку с трехэтажными зданиями, фасады которых были расцвечены торговыми вывесками.

Кварцевый строился одновременно с золотым рудником и теперь растянулся километра на два по берегу мелкой, с каменистыми перекатами речки Гольцовки. Строители сохранили таежных красавцев — медноствольные кедры, голубоватые пихты и пятнистые березы шагали вдоль поселковых улиц.

Шурша колесами по накатанной гальке, «Волга» остановилась у двухэтажного каменного здания. Северцев невольно улыбнулся: считай, что дома! Золотой рудник — это тебе не обувная фабрика…

Совсем иное чувство охватывало его, когда он приезжал на предприятия других подчиненных ему, как зампреду совнархоза, отраслей хозяйства. Там он вынужден был держать себя все время настороже, чтобы — упаси бог! — не обнаружить перед специалистами слишком уж явно свою неосведомленность в делах далеких от его прямой специальности.

— Минуту обождите, — сказал шофер, — узнаю, где директор. Его редко застанешь в кабинете.

Северцев осмотрелся. Пестрая цветочная клумба, скамейки в тени тополей, фонтан, дорожки, усыпанные серой галькой, — все сработано по-хозяйски, добротно, надолго…

Иван, выйдя из конторы, пожал плечами. Это значило, что возникают какие-то затруднения в поисках Степанова. Да ведь Михаил Васильевич и не предупредил его о дне своего приезда, так как не знал, когда закончит дела на угольной шахте. А дела эти были нелегкими. Начальник шахты отказался выполнить указание о немедленной отгрузке эшелона коксующегося угля металлургам соседнего совнархоза. Северцев познакомил его с тревожными телеграммами металлургов, требовавших во избежание срыва плана немедленно отгрузить кокс, но эти телеграммы не тронули начальника шахты. Он оправдывался тем, что металлурги в прошлом году не выручили его металлом для копра вспомогательной шахты и поэтому он не обязан выручать их в ущерб своим предприятиям. Только после настойчивого вмешательства Северцева эшелон кокса ушел к металлургам.

— Директор на карьере. Вас отвезти в заезжий дом? — спросил Иван.

— Отвезите, пожалуйста, на карьер.

Объехали яркую клумбу, фонтан, серебром искрящийся на солнце, и по широкому асфальту помчались снова в глубь тайги.

Навстречу двигались, надсадно рыча, КрАЗы, доверху груженные желтой рудой.

Северцев завидовал Степанову: вот человек, который ежедневно видит результаты большого труда, может гордиться содеянным… А что похожее на это мог бы вспомнить он, Северцев, за последние годы? Бесконечные докладные по разным вопросам, совещания, прожекты? Правда, его коллеги говорят, что он «внес вклад в науку», но ему-то известно, что не сломай он ногу в автомобильной катастрофе, не проваляйся в гипсе два месяца, никогда у него не нашлось бы времени, чтобы завершить научное исследование, начатое еще на Сосновском горном комбинате. В общем, как говорится, не было бы счастья…

И семейной жизни теперь нет. Одинок как перст. Виктор вырос без него…

Невеселы были мысли Северцева о сыне. Два года тому назад Виктор окончил Горный институт и сразу остался в аспирантуре. По этому поводу и произошла у отца с сыном первая серьезная размолвка. Виктор написал Михаилу Васильевичу в Зареченск радостное письмо. Он считал, что ему крупно повезло: остаться в Москве да еще сразу на научной работе!.. Отец вылил ему на голову ушат холодной воды. Горным инженером человек становится на горных работах, писал Михаил Васильевич, а за институтским или канцелярским столом, без производственного опыта и знаний, вырастает лишь чиновник от науки. Отец настоятельно советовал сыну поехать на несколько лет на рудник, закрепить институтские знания на производстве, а уж потом думать о науке! Виктор обиделся и сухо ответил, что работой своей доволен, она открывает перед молодым инженером широкие горизонты, куда более широкие, чем любой рудник. Кроме того, он часто бывает в командировках на многих предприятиях и обобщает опыт их работы.

Он писал и о другом. Кому-кому, а отцу-то следует знать, что у Виктора есть обязанности перед матерью. Она стала прихварывать, часто жалуется на сердце. Оставлять ее одну было бы жестоко. Впрочем, вряд ли отец почувствует это… Пусть уж извинит за откровенность, но лучше сразу правильно понять друг друга, чем находиться в счастливом неведении.

Михаил Васильевич не смог ответить на это письмо. Он считал себя виноватым перед сыном: уйдя из дома, он не мог влиять на Виктора. Так какое право имеет он теперь осуждать его?

Анна тоже написала Михаилу Васильевичу, что ей стоило больших трудов оставить Виктора в Москве, рядом с собой. Его отцовские советы запоздали, нужно было о судьбе Виктора подумать раньше, но у отца, к сожалению, не нашлось времени для своего сына.

Что он теперь предлагает Виктору — повторение своего романтического бродяжничества? Современная молодежь стала умнее и пытается устраивать хорошую жизнь смолоду, а не под дряхлую старость, когда сама жизнь становится обузой. Материально сыну сейчас нелегко, но и на рудниках в первые годы бывает не сладко, пока не заработаешь процентных надбавок к зарплате за выслугу лет, да и эти надбавки съедаются перекупочными ценами на дефицитные товары! Михаилу самому хорошо известно, что московский рубль стоит полтора сибирских. В конце письма Анна просила его не бередить душу сыну и оставить их в покое.

…За крутым поворотом показался карьер — огромная серо-голубая впадина с желтыми каемками дорог по бортам. Это гигантское блюдце лежало у подножия заросшей лесом синей горы, сливавшейся на горизонте с таким же синим небом.

Синие горы… Вот в таких же синих-синих горах на Кавказе началось трудное счастье Северцева, оказавшееся столь коротким… С Валерией они расстались восемь лет назад, в тот памятный день, когда Михаил Васильевич получил развод и когда вернулся из ссылки Павел Александрович, ее муж. Она скрылась на даче у Шаховых, и Северцев больше уже не видел ее. Она написала прощальное письмо, которое передал Шахов на другой день после ее бегства. За долгие годы много раз пытался Северцев найти Валерию.

Уехав тогда с Шаховым сюда, в совнархоз, сразу начал поиски. Вспомнив разговор с Павлом Александровичем об алмазах в новом районе, Северцев первым делом запросил Северный совнархоз — где работает чета Малининых? Ответ пришел неутешительный: в геологических партиях совнархоза таких не значилось. При первой же командировке в Москву Северцев побывал в Геологическом комитете. В отделе кадров что-то помнили о каком-то ссыльном инженере, давно носившемся с идеей разведки северных алмазных районов, но, поскольку должность начальника партии не комитетская номенклатура, сказать ничего определенного не могли. Посоветовали обратиться в территориальное геологическое управление.

И вот недавно Северцев все-таки нашел след Малининых: они разведывали «белое пятно» — отдаленный район, почти у самого Ледовитого океана. В геологическом управлении весьма лестно отзывались об их работе, удивлялись их упорной вере в то, что новые месторождения будут открыты в этом краю белого безмолвия. Северцев узнал также, что связаться с ними можно пока только по радио: самолеты туда сейчас не летают, нет посадочных площадок, нужно ждать зимы. Реки обмелели, им тоже нужны морозы, вот тогда можно будет проехать автозимником, вместе с грузами, которые туда завозят на год вперед.

По радио Северцев связался с геологической партией быстро. Он попросил пригласить к микрофону геолога Малинину. Знакомый хрипловатый мужской голос ответил, что геолог Малинина «находится в маршруте». Что ей передать?

— А с кем я говорю? Кто у аппарата? — крикнул в микрофон Михаил Васильевич.

— Начальник партии Малинин. С кем имею честь? — тихо донеслось издалека.

— Я вас не слышу, — поспешно ответил Северцев и выключил микрофон.

Ему стало стыдно за свою трусливую выходку, но он оправдывал себя тем, что не хотел своим именем тревожить Малинина.

Узнав адрес Валерии, Северцев тут же написал ей письмо. Ответа не последовало. Он написал вновь. Она не откликнулась. Потом он летал к ней…

…— Приехали! — вернул его к действительности возглас шофера.

«Волга» остановилась у отвесного борта карьера.

Северцев вышел из машины и, спасаясь от июльского солнца, надел соломенную шляпу.

В карьере четко различались уступы, образовавшие нечто вроде лестницы. Желтели серпантины дорожных лент, по которым катились самосвалы. Торчали вышки буровых станков, стрелы экскаваторов, стояли под погрузкой машины, тарахтели тракторные бульдозеры, зачищавшие забой. Белые кварцевые жилы наискось рассекали обнаженные борта карьера. «Выпирают белые кости земли», — подумал Северцев.

Он увидел идущего навстречу крупного седого мужчину в серых брюках, брезентовых, того же цвета, сапогах и белой толстовке. У него все было большим: толстовка, сапоги, руки, черты лица, улыбка…

— Начальству низкий поклон. Я вчера ждал, — крепко пожимая Северцеву руку, проговорил он хрипловатым голосом.

— Угольщики задержали. Им нужно вспомогательную шахту проходить, а в совнархозе нет оборудования! — объяснил Северцев.

Степанов взял его под руку, подвел к самому краю разреза.

— Не шахты проходить надо, а карьеры открывать. Смотри: десятки миллионов тонн руды ежегодно черпаем из этого блюдечка. Наш Кварцевый уже сейчас один из самых крупных золотых рудников. А нужно еще больше расширяться!.. Ты, Михаил Васильевич, давай нам импортное оборудование, только хорошее, только новейшее, ведь мы валюту стране добываем!.. — попросил Степанов.

— Совнархоз беден, как церковная крыса, а ты еще импортного захотел. Опять Москва снизила нам лимит капиталовложений, которые утверждает совнархоз. У нас осталось одно право — просить да жаловаться. Для твоего рудника, конечно, попрошу по импорту, готова заявку… На какой глубине работает? — спросил Северцев, оглядывая широко раскинувшийся глубокий карьер.

— На двухсотом метре. По проекту сможем отрабатывать вдвое глубже. Еще недавно о таких глубинах на открытых работах мы лишь мечтали, сидя в темной и душной шахте… А теперь и горнякам светит солнце!

В голосе директора звучала гордость, и Северцев знал, что это по праву: Степанов самолично отстаивал и отстоял во всех утверждающих инстанциях открытый способ работ на Кварцевом — вместо шахтного, предусмотренного первым проектом.

Северцев достал из портфеля фотоаппарат «Зенит», сделал несколько снимков. Он с удовольствием предвкушал, как удивит в Москве кое-кого из Госкомитета: там еще немало принципиальных противников открытых работ.

— Виталий Петрович, — спросил он директора рудника, — что тебе нужно для реконструкции горных работ?

А уже задав вопрос, сразу пожалел об этом, опасаясь, что толковый Степанов воспримет даже этот вопрос как согласие совнархоза на реконструкцию. Со всеми вытекающими отсюда обязательствами… Но вот брать-то на себя эти обязательства Северцев был не в состоянии!

— Оборудование большей мощности. Ты же знаешь, что из тысячи мышей не сложить одного слона… А уж мы тогда численность рабочих сократим, производительность труда повысим. Согласен?.. Есть еще одна проблема, которую нам с вами придется по-серьезному решать, — закуривая, говорил Степанов.

Северцев терпеливо ждал, пока он чиркал спичкой о коробок. Наконец Степанову удалось закурить, и он продолжал:

— Был у нас на днях проездом один московский генерал. С Лубянки. Каким его ветром сюда занесло, сам не знаю. Генерал этот, видать, мужик толковый. Он-то и подсказал проблему… Ты смотри — уже сейчас дно карьера покрыто дымкой от выхлопных газов автомашин, — Степанов показал широким жестом руки в центр карьера. Там и вправду словно бы легло сизое облачко. — А после взрывных работ, как ты сам понимаешь, газов скапливается в карьере еще больше. А дальше вниз — еще удушливее. Правда, людей на смене у нас мало, они лишь управляют машинами, но они и решают программу… Словом, генерал соображает! — Степанов подмигнул Михаилу Васильевичу.

— Интересно, что же он предлагал?

Северцев понимал остроту этой проблемы для горняков.

— Проветривать забой с помощью мощных авиационных двигателей, ставить на машины газоочистители, применять троллейвозы — какой-то гибрид грузового троллейбуса с автосамосвалом…

Они продолжали шагать вдоль борта карьера.

Слушая, Северцев думал: генерал, к сожалению, не учитывает того, что его предложения потребуют долгих экспериментов и больших конструкторских разработок. Подобные предложения, к сожалению, лежат за пределами чисто горняцкой науки. Это проблемы конструкторов и машиностроителей…

— А фамилии генерала не помнишь? — спросил Северцев.

— Помню, Яблоков.

— Петр Иванович?

— Кажись, он самый.

Северцев остановился и, улыбаясь, сказал:

— Так я его хорошо знаю. Он горный инженер, работал директором Сосновского комбината, я принимал дела у него. Помню, любую свободную минуту он в шахте, потому что сердце у него наше, горняцкое. Яблокова тогда взяли на партийную работу, он был секретарем обкома партии, председателем соседнего совнархоза. Видал, какие коленца выкидывает жизнь!

Степанов с уважением вспоминал московского гостя. Разговаривали они, как ни странно, на горняцком языке и понимали друг друга с полуслова. Интересовался генерал причинами простоя импортного оборудования, его новизной, надежностью, квалификацией обслуживающих рабочих. Потом перевел разговор на приписки в объемах работ, на то, что числилось в отчетах, но не выполнялось в натуре…

Степанов и до сих пор не мог разгадать истинной причины появления на Кварцевом необычного гостя.

— Генерал о приписках у меня выпытывал, — озабоченно рассказывал директор Северцеву. — Конечно, с золотыми концентратами у нас ажур, а вот с заготовкой леса иногда туфту в отчетах показываем: для выполнения валовки.

Северцева такое признание заставило даже внезапно остановиться.

— Разве ты, Виталий Петрович, не читал Указа Президиума Верховного Совета об уголовной ответственности за приписки?

— А ты читаешь планы, которые подписываешь предприятиям? — усмехаясь, спросил Степанов, останавливаясь рядом с Северцевым.

Михаил Васильевич промолчал: он видел, как лицо Виталия Петровича багровело, и знал, что в таком состоянии Степанов теряет над собой контроль и может наговорить лишнего.

Молча подошли они к крупной, на гусеничном ходу, выкрашенной в желтую краску буровой установке. На стенке ее было написано: «Майнинг корпорэйшн». Установка бездействовала. Под стрелой качалась, как труп повешенного, колонковая труба. Степанов толкнул трубу рукой, давая хоть какой-то выход кипевшему в нем возмущению: «Хорош гусь!.. Сам планирует туфту, а потом изображает этакую невинность…»

Северцев примирительным тоном признался:

— Бывает, подмахнешь не читая какую-нибудь канцелярскую муру, а потом самому стыдно становится… — И не удержался: — Но и ты не на высоте!.. Надуешься, как мышь на крупу, смотреть смешно… Ну ладно, — добавил он, — не поминай лихом! Отдам тебе единственный пока в совнархозе новый экскаватор — гигант ЭКГ-8.

— С восьмикубовым ковшом? — с удивлением переспросил Степанов, и когда Северцев утвердительно кивнул головой, лицо директора осветила добрая улыбка.

У кабины буровой установки стоял, скрестив на груди руки, светловолосый, кудрявый, как барашек, широкоплечий молодой мужчина. Он в раздумье разглядывал громоздкую машину.

— Все колдуешь, волшебник? — дружелюбно обратился к нему директор.

Когда тот обернулся, Северцев воскликнул!

— Фрол!.. Здравствуй! И ты здесь?..

— Знакомы со Столбовым? — удивился Степанов.

— Как же, на Сосновке вместе пуд соли съели! — улыбаясь, ответил за Северцева Фрол.

Северцев обнял его. Они расцеловались.

— Помнишь, Фрол, у Чертова камня, когда мы дорогу на Сосновку строили, — после первых возгласов и расспросов заговорил Михаил Васильевич, — один рыжий старик девицу-красу от тебя вицей отваживал?.. Как он поживает?

— Живет по-прежнему на пасеке, внука пестует, — усмехаясь, ответил Фрол и лукаво подмигнул: дескать, все образовалось…

— Дело прошлое, можно рассказать директору? — спросил Северцев.

Фрол, продолжая улыбаться, кивнул.

— В этой романтической истории и я тоже принимал косвенное участие, — признался Северцев. — Экзекуция, которой подверглась от суровой отцовской руки Елена Прекрасная, рассеяла мои колебания: я дал коня, отпустил Фрола с перевала, и в ту же ночь он похитил эту самую Елену Прекрасную из отчего дома.

— История, достойная описания в старинном романе, — заметил Степанов и одобрительно похлопал Фрола по плечу.

— Как Лена, дети? Сам-то что делал эти годы? — спросил его Северцев.

— Лена учительский институт окончила, малышей учит в здешней школе. Сын — настоящий башибузук… весь в деда! Ну, а дочка степенная, в мать. Я вскорости вслед за вами из Сосновки уехал. В горный техникум — учиться. По окончании сюда распределили. Вот и все мои дела…

— Конфликтуем мы с товарищем Столбовым! — не скрывая недовольства, заметил Степанов. И пояснил: — И вот что получается; работает буровиком, хорошо работает, но дальше расти не хочет. Предлагал я ему назначить и мастером, и начальником участка… Нет! Уперся, как бык…

— Работа у меня интересная. Я свое рабочее дело люблю и бросать его не собираюсь, — возразил Столбов. — Станки новые получили, вместо пяти — семи метров скважины за смену пятнадцать — двадцать проходить стали! За троих работаем теперь… А чем занимается, к примеру, горный мастер Пихтачев? Достает материалы да клянчит транспорт, чтобы можно было эти материалы привезти…

— Тебе государство среднее образование дало, с тебя и спрос другой! — пустил в ход свой козырь Степанов.

Но у Столбова были заготовлены веские аргументы:

— Я один такой? Рабочих-то со старой наукой — поднять да бухнуть — днем с огнем не скоро сыщешь! Среднее образование, оно теперь каждого коснулось. — И, меняя тему разговора, кивнул на буровую установку, спросил: — Так как, товарищ директор? Может, все-таки оживим мертвеца?

Степанов замотал головой:

— Не трогай! Гарантийный срок еще не прошел, будем вызывать представителей фирмы. — И, покрутив пальцем у виска, повернулся к Северцеву: — Торговцы наши… возьмут да потратят иной раз валюту на морально устаревшие механизмы… фирмачи-то рады сбагрить нам всякую заваль…

Втроем подошли они к бурому отвалу пустой породы, где тарахтел тракторный мотор.

Степанов заметил под гусеницами бульдозера, разравнивавшего пустую породу, бухту нового троса. Витки троса размотались, вмялись в глину, концы размочалились.

— Как тебе не стыдно, Цыганов! — крикнул Степанов чернявому бульдозеристу с землистым лицом. — Этот трос на валюту куплен, понимаешь? — И, схватив рукой конец троса, попытался вытянуть его из-под гусеницы.

Бульдозерист равнодушно обернулся.

— Это не в моей смене наехали на бухту, — спокойно заметил он.

Фрол тоже попробовал высвободить трос.

— Эх, Костя… рабочий человек, а так варварски относишься к своему, народному добру…

— Добро казенное. Мне с него корысти нет. Экономлю или трачу — харч мне один и тот же, — соскочив на землю и нехотя помогая тянуть трос, гундосил бульдозерист.

Кое-как трос все же удалось вызволить.

— Зайдешь ко мне после работы, — сказал Косте Столбов и, попрощавшись с начальством, спустился в карьер.

— Надысь парторгом его избрали, так замучил проповедями. Все ангела из меня хочет сделать, а я и чертом хорош… — буркнул Костя, когда Столбов исчез за бортом карьера.

Степанов, ругаясь, обматывал носовым платком палец, который уколол о проволоку троса.

— Цыганов! А почему не работает второй бульдозер? — спросил он.

Костя пожал плечами, процедил сквозь зубы:

— Из ремонта не вышел. Слесарь Варфоломей… того самого… загубил.

— Алкаш проклятый! — вскипел Степанов. — Завтра же выгоню с работы!

Костя насмешливо покосился на него и, взбираясь на сиденье бульдозера, бросил:

— А кому будет хуже? Он в леспромхоз подастся, а тут бульдозеры и тракторы стоять будут… Я, между прочим, тоже туда могу податься… На нашего брата везде спрос! — Вздымая облако желтой пыли, он погнал свою машину на заправку.

Северцев с досадой подумал: «А ведь совсем неплохо было бы таких квалифицированных летунов сделать хоть на некоторое время безработными!..»

Степанов смотал с пальца платок, пососал ранку, сплюнул.

— Вот таким образом, на такой манер каждый день… То лекции читаю, то припугну… А вот насчет того, чтобы поощрить хорошего работника, скажем, за экономию… этого, брат, не моги! Списать могу испорченных материалов на десятки тысяч… а в поощрение премировать бережливого человека десяткой не имею права: сметой не предусмотрено! Сметой! Не предусмотрено!.. Ну и все тут. Разговорам конец. Не рыпайся, товарищ директор…

К ним подошла высокая блондинка в синем спортивном костюме, с брезентовым рюкзаком за плечами. Поклонилась незнакомцу и обратилась к Степанову:

— Папа, ты в контору? Подвези, пожалуйста! Рудные пробы мне плечи оттянули…

— Моя дочь Светлана, студентка-геолог, проходит здесь производственную практику, — представил ее Виталий Петрович. — А это мое начальство — Михаил Васильевич Северцев.

— Северцев? — переспросила Светлана и внимательно посмотрела на Михаила Васильевича.

Он увидел большие голубые глаза, с насмешливой искринкой скользнувшие по его модного покроя пиджаку, модным туфлям.

Девушка отошла к бухте троса, спустила по рукам брезентовые ремни заплечного мешка, с облегчением уселась на рюкзак и занялась своим делом: достав из кармана брюк маленькую лупу, принялась сосредоточенно рассматривать кусок молочного кварца.

Степанов, уже пришедший в себя после очередной вспышки, и Северцев углубились тем временем в проблему загазовки карьера, выдвигая и отбрасывая различные варианты решения…

На дороге показалось облачко пыли, словно догонявшее скачущего всадника. Северцев невольно проводил верхового взглядом, пока тот не скрылся за каскадным зданием обогатительной фабрики, что примостилось на Кварцевой горе, неподалеку от разреза. Вскоре послышался приближающийся конский топот, и верховой показался уже у здания электроподстанции. Приближаясь к карьеру, он перевел коня с галопа на крупную рысь, потом круто осадил коня на задние ноги. Серый конь дал «свечку», блеснул наборной сбруей и, тяжело фыркая, замер на месте. Всадник, придерживая рукой висевшую за плечами на узком ремне берданку, соскочил с седла, взял коня под уздцы, подвел к ближайшей березе. Конь протестующе заржал, рванулся в сторону. Тогда он, сняв с плеча берданку и аккуратно прислонив ее к стволу березы, достал из кожаной переметной сумы волосяные путы, ловко обвязал ими передние ноги коня. Расседлав его, заботливо отогнал рукой паутов с его мокрой шеи. Потом сорвал несколько листков подорожника, осторожно протер ими черные подпалины на боках у коня.

— Кто этот сибирский джигит? — заинтересовался Северцев.

— Павел Алексеевич Пихтачев, старейший приисковый рабочий. Был старателем-золотоискателем. Все таежные профессии ему знакомы. Личность приметная, считай, что он последний из могикан-золотничников.

Управившись с конем, Пихтачев, прихрамывая, направился к Степанову. По внешности Павел Алексеевич был все таким же старательским Чапаем, как в давние времена, только поседел добела да малость ссутулился.

«А ты не смотри, что у меня грудь впалая, зато спина колесом!» — шутил сам над собой Павел Алексеевич. По-прежнему он был человеком без возраста, по-прежнему не следил за своей внешностью, утверждая, что «золото чистеньких не любит». Выглядел он явно непрезентабельно — небритый, нечесаный, в измятом куцем пиджачке, в заскорузлых, сделанных из сыромятины броднях… Странные сложились отношения у него со Степановым: на Южном они недолюбливали друг друга, по-разному смотрели на артельные дела, а когда Степанов уехал строить Кварцевый, Пихтачев не раздумывая поехал за ним. Был на хозяйственных работах, потом Степанов назначил его бригадиром лесозаготовительного участка. Пихтачев буквально завалил стройку лесом, его неоднократно премировали, ставили в пример. Но сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Так и Павел Алексеевич думал лишь о золотишке. Однажды на песчаной косе реки, по которой сплавляли на Кварцевый заготовленный лес, он промыл — интереса ради! — несколько лотков песка и намыл доброе золотишко… Показал Степанову. Тот распорядился поставить там разведку. Бригадиром на разведке стал Пихтачев… Вскоре геологи установили, что россыпь существует за счет выноса золота с рудного месторождения. Что же делать с этой россыпушкой? Виталий Петрович сам составил схематичный проект отработки. Лучшим оказался вариант с драгой. Но драги на Кварцевом не было! Вопрос этот Степанов собирался решить со своим шефом…

Пихтачев с трудом разогнул спину, поздоровался за руку с Виталием Петровичем и с его гостем, приветливо кивнул Светлане. Девушка встала, шутливо сделала реверанс и пошла к «Волге», открыла багажник, стала укладывать туда свой рюкзак.

— Утискался, аж белый свет мне не мил. А тут опять ишак схватил, или как его там, ишас… — Павел Алексеевич раскрыл кожаную полевую сумку, достал из кармана ручку с вечным пером.

— Ого, канцелярией обзавелся, — заметил Степанов.

— Нельзя начальнику без штанов, хоть худенькие, да с пуговками, — скороговоркой ответил Пихтачев. Протянул листок бумаги. — Нарисуй-ка резолюцию, чтобы, значит, выдали нам трос, — поглаживая левой рукой себе спину, попросил он.

— Две недели назад я подписал тебе требование на тысячу метров!.. Куда же ты его девал, Павел Алексеевич? — возвращая бумажку, спросил Степанов.

Пихтачев, переступая с ноги на ногу, пробурчал:

— Я трос не глотаю, небось рвется на буровой.

— А я слышал, что ты пятьсот метров троса выменял на кровельное железо в соседнем леспромхозе. А оно тебе на буровую не нужно…

— Оно на крышу бараков для разведчиков нужно. А ты не даешь!

— Железо я получил только для обогатительной фабрики. Ты об этом знаешь.

— Тогда дай труб железных! — вытаскивая другую бумажку, перестроился Пихтачев.

— Ничего не получишь. Партгосконтроль нашей работой интересуется, — предупредил Степанов.

— Их дело — вынюхивать, наше — строить, — сказал Пихтачев, спускаясь в карьер.

— За цыганские дела тебя прижмут!

— Не пугай вдову замужеством!.. — огрызнулся Пихтачев, задерживаясь на склоне карьера.

— Не любишь ты критики, Павел Алексеевич…

— А что она, баба, что ли? Любить ее…

— Как был заполошный, таким и остался! — Степанов махнул рукой.

— А ты на меня напраслину не возводи! Железную критику приму, а без железа на кой она мне сдалась? Маета одна!

Пихтачев скрылся за густыми кустами тальника.

— Пошел шуровать добытчик, что-нибудь добудет. Сколько знаем друг друга и все время спорим… — Степанов, садясь рядом с дочерью, пожал плечами.

Светлана нагнула голову над щитком, повернула ключ зажигания, осмотревшись по сторонам, медленно тронула с места.

— Лихой мужик, законы не для него писаны! — Продолжая разговор, Северцев покачал головой. — Впрочем, по совести сказать, на Сосновке я тоже далеко не всегда их придерживался.

Михаилу Васильевичу, сидевшему позади, были видны в смотровое зеркало голубые глаза Светланы. Она внимательно всматривалась в дорогу и лишь один раз поглядела в зеркальце — не догоняет ли кто машину. На миг глаза их встретились, и Северцеву показалось, что девушка улыбнулась ему.

Северцев сидел в полутемной комнате у телевизора, наблюдая за бегающими по полю игроками. Рядом с ним «болели» хозяева дома — Виталий Петрович и его жена Лидия Андреевна.

— Нравится вам у нас на Кварцевом? — спросила Лидия Андреевна.

Ответить Северцев не успел — Виталий Петрович разразился проклятиями по адресу нашего нападающего, не попавшего в пустые ворота итальянцев.

— Довольно бесцветная игра. — Хозяин отодвинул свой стул подальше от телевизора.

Не удержался Виталий Петрович и ударился в воспоминания — ему довелось повидать на своем веку немало хороших игроков и действительно хорошие команды…

— Папа, не нужно воспоминаний… они признак старости! А ты у меня моложе самых молодых, — обняв отца за шею, сказала вошедшая в комнату Светлана.

— Ладно, стрекоза, иди накрывай чай, — недовольно буркнул Виталий Петрович.

— Что ты ворчишь, Виталий? Спасибо, что хоть такую игру смотришь… Скучно здесь, единственное развлечение — телевизор, — обратилась Лидия Андреевна к Северцеву.

— Почему единственное? Вы здесь в гостях побываете за месяц больше, чем в городе за год, — возразила Светлана.

— Верно, ходим в гости, только уже надоели эти сборища, больно похожи они одно на другое. Я теперь точно знаю, в каком доме чем нас будут кормить: у кого хорошие пироги с рыбой, у кого жареный гусь с яблоками, у кого фаршированная щука. Могу сказать, какой тост произнесет хозяин после второй, пятой и десятой рюмки, когда и чья жена начнет ревновать своего мужа, какие песни будут спеты, какие страшные истории расскажут о далекой таежной старине… — посетовал Виталий Петрович.

Вскоре игра закончилась, хозяин выключил телевизор и зажег свет. Лидия Андреевна поднялась со стула. Светлана очень походила на мать, и Северцев подумал, что в молодости Лидия Андреевна, наверно, была такая же красивая.

— У нас не холодно? — кутаясь в теплый платок, спросила хозяйка.

— Что вы, очень тепло, даже, пожалуй, жарко, — удивившись ее вопросу, ответил Северцев.

— Мне всегда теперь холодно, вы уж не обращайте на меня внимания, — проговорила Лидия Андреевна и вышла из комнаты.

Степанов, заметив недоумение Михаила Васильевича, рассказал ему, что когда началась война, Лидия Андреевна поспешила поехать за родными в Ленинград, но их уже эвакуировали, а ей выехать не удалось — осталась там до открытия Дороги жизни. Пережила самую тяжелую блокадную зиму. Очень страдала от холода, но старинную мебель красного дерева берегла как семейную реликвию, не топила ею. А однажды на месте дома она нашла пепелище… И вот с тех пор постоянно мерзнет…

Мужчин пригласили в столовую. Здесь Светлана уже накрыла стол. Виталий Петрович подошел к холодильнику, достал бутылку, подержал в руках и поставил, потную, на стол, чтобы полюбовались. Потом вытащил длинную пробку и разлил вино в чайные стаканы. Лидия Андреевна осуждающе посмотрела на мужа, но он оправдался:

— Это же токай, рюмками руку отмахаешь… Со свиданьицем, как говорят чалдоны! — И, выпив, скорчил кислую мину.

Северцев смотрел на стакан, покрывшийся бусинками влаги.

— Михаил Васильевич, помогай нам — давай драгу! Мы разведали богатую россыпушку, как-нибудь свожу тебя туда, сам убедишься.

— Возьмите с Матренинского прииска: там драга третий год на консервации, полигон отработали, — предложил Северцев.

— Я заготовлю распоряжение за твоей подписью, но боюсь — банк не согласится, — усомнился Степанов.

— Его это не касается, это наше дело… Откровенно скажу: завидую я тебе, Виталий Петрович, — каждый день у тебя по-настоящему творческий. Вот надумал ты драгу построить — это будет весомый довесок к твоей золотой программе. Признаюсь, в последнее время ко мне все чаще приходит мысль изменить работу, хочется не командовать, а создавать самому. Это Рудаков? — спросил Северцев, разглядывая висящую на стене фотографию.

— Он самый. Мы давно знаем друг друга. Еще на Южном прииске вместе спину гнули, комиссаром у меня был. Я передал ему Южный, когда сюда приехал. Но Сергей Иванович недолго директорствовал на Южном, его избрали секретарем райкома партии. Потом учился в Москве, в Высшей партийной школе. Теперь он секретарь у нас в горкоме… Светлана, пельмени варишь? — крикнул Виталий Петрович дочке.

— Скоро будут готовы! — откликнулась она.

Перед пельменями Степанов принес бутылку спирта, но налил только себе. Северцев категорически отказался. Степанов был недоволен гостем — пельменей он съел только двадцать штук. Хозяину пришлось доедать свою сотню в одиночестве.

— Ты, Михаил Васильевич, ешь как птичка, небось фигуру бережешь, — иронизировал Степанов.

— Зато ты, Виталий, свою давно не бережешь, — заметила Лидия Андреевна, убирая со стола.

— Мне она ни к чему, я женатый, а Михаилу Васильевичу нужно блюсти, — подмигнув, заметил он.

Долго беседовали гость с хозяином. Разошлись только под утро, когда зарозовел восток.

Степанов долго не мог заснуть, ворочался со спины на бок, думал о дочке. Из последнего туристского путешествия Светлана вернулась совсем другим человеком. Будто подменили ее… Влюбилась? Вот и дожили! Дочка уже влюбилась… А ведь еще стоит перед глазами Виталия Петровича встреча, положившая начало другой любви…

Виталий тогда был на последнем курсе Горного института, а Лида только начинала учиться в Консерватории. Там они и встретились на студенческом вечере. Хорошенькая, как сейчас Светка, она была окружена толпой поклонников-студентов, на которых бесцеремонно покрикивала и заставляла выполнять любое, самое взбалмошное, ее желание. А вот перед Виталием Лида как-то сразу присмирела… Забавно все это вспоминать!.. Так в кого же все-таки влюбилась дочка? В Валентина Рудакова?.. Нет, вот уж не Валентин герой ее романа… В кого бы она ни влюбилась, как научить ее быть счастливой?.. Да и вообще — можно ли этому научить?..

Счастье не игра в бабки на майдане: свинчаткой счастливый кон не выбьешь.