Рудознатцы

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Ну вот, Виктор снова на Кварцевом! Здесь Светка пишет дипломную работу, и он наконец-то увидит ее! Скорее бы передать письмо отца Степанову. Но, как на грех, Виталия Петровича опять нет в конторе…

— Директор на обогатительной фабрике. Чай, скоро возвернется, — пояснила конопатая старуха, подметавшая веником дощатый пол.

Виктор вышел на улицу и присел на скамейку возле круглой клумбы. Он усмехнулся, вспомнив, как в прошлый приезд рвал здесь цветы для Светки… Послышался конский топот, серый конь галопом подлетел к конторе и у самого крыльца, сделав «свечку», замер словно вкопанный. Всадник легко соскользнул с седла, подвел взмыленного коня к деревянной коновязи и перекинул через нее длинный ремень уздечки.

— Хозяин у себя? — спросил Пихтачев уборщицу.

Узнав сидящего на скамейке Виктора, подошел к нему. Поздоровались, разговорились.

— Буду ждать Степанова. Премию посулил нам за пуск драги: на двадцать дён раньше графика запустили. Башковитый мужик! Помнишь, он присоветовал меньшим числом, а бо́льшим усердием драгу строить?

Виктор кивнул головой. Он хорошо помнил этот неприятный для себя вечер.

На боковой дорожке показался Степанов. Он подошел, приветливо поздоровался, присел на скамейку.

— Как двигаешь науку? — спросил Виктора.

— Родной отец собственной рукой вычеркнул мою тему из плана.

— Видал? Ведь мы с ним не сговаривались!.. Что же делать будешь?

— Есть чем заняться. Перед институтом поставили очень интересную проблему — разработку технологии подводной добычи полезных ископаемых, со дна морей и океанов. Придется начинать «с нуля», опыта никакого ни у кого нет в этом деле. Поэтому неопытной молодежи будут доверять побольше… — съязвил Виктор.

Степанов покачал головой.

— А что, паря, на суше ископаемых уже не хватает? В море за ними полезли?

— Многие земные месторождения, — например, оловянные, — уже на исходе. И олова за рубежом с каждым годом все больше и больше добывают со дна морей и океанов. Учитывая, что Мировой океан покрывает нашу планету на семьдесят процентов, можно себе представить, какие запасы минералов хранятся на его дне! — менторским тоном разъяснял Виктор. Но по глазам Пихтачева он видел, что тот не верит ему.

— А к нам за чем пожаловал? Здесь моря-окияна нет, — усмехнулся Виталий Петрович.

Виктор развел руками:

— Закрыть старую тему. Составить отчет о проделанной работе, вы должны будете его подписать. Так требует инструкция.

Пихтачев, не дождавшись, пока закончится этот диалог, протянул директору конверт:

— Из райкома партии велели передать тебе.

Читая решение райкома о работе партийной организации Кварцевого рудника, Степанов покачал головой. Дочитав, с удивлением воскликнул:

— Мне, хозяйственнику, теперь вроде и делать нечего! Буквально про все расписали, как в приказе: режим работы горного цеха, технологию извлечения золота на обогатительной фабрике — раздельно из сульфидных и окисленных руд, график ремонтных работ, автотранспорта… Почти всю инструкцию по технике безопасности изложили… А где меры партийно-воспитательной и организационной работы, гарантирующие выполнение этих решений? Словом, как в старой песне: «Пишет, пишет царь турецкий, пишет русскому царю…» — закончил Степанов, складывая бумагу.

Виктор передал Степанову свой конверт.

Прочитав письмо, Виталий Петрович обратился к Пихтачеву:

— Северцев пишет, что на днях в Центральном Комитете партии будут обсуждать первые итоги работ по новой экономической системе, видно, меня вызовут туда… А что я скажу? Как драга частенько простаивает из-за пьянки твоих людей? Что молчишь, бурундучий сын?!

— Варфоломей, якорь ему в глотку, точно, под заливом был, зато другие вкалывали дай бог, — поспешно согласился Пихтачев.

И, достав из планшетки еще одну бумагу, передал ее директору:

— Ты обещал — держи слово.

Степанов пробежал глазами длинный список и в левом углу бумаги написал наискосок:

— Неверную резолюцию нарисовал. Ты лиши напрочь Варфоломея, а других зачем обижать? — возразил Пихтачев, прочтя резолюцию директора.

— Давно следует всем отвечать за одного, и одному за всех, — поднимаясь, сказал Степанов и зашагал к конторе.

Пихтачев поспешил за ним, начав сызнова что-то доказывать директору.

Виктор не пошел с ними. «Надо сейчас же повидать Светку!» — решил он и, вскочив на подножку медленно проходившего мимо попутного самосвала, поехал на карьер, думая, что Светлана должна быть именно там…

Зачем он так спешил, Виктор не знал и сам. Но не повидать ее сейчас, немедленно, он просто не мог.

В огромном карьере-блюдце ее не было. Виктор подошел к знакомому бульдозеристу Ивану, намереваясь поговорить с ним о том о сем, но тот не стал поддерживать беседу.

— Извини, дружок! Теперь, при экономике, балакать некогда… Раньше в месяц я пять тысяч кубометров породы перелопачивал вот этим помощничком, — Иван пошлепал ладонью по корпусу тракторного скрепера, — а теперь уже восемь тысяч… Прощевай!

Шумно включая скорость, рыжий Иван успел еще крикнуть, что практиканты геологи сегодня получили задание взять пробы на хвостах новой драги, она отсюда километров пять…

Виктор вдруг задумался: а следует ли все-таки тащиться туда без дела, только затем, чтобы повидать ее? Решил было уехать в поселок. Но колебания были недолги. Он зашагал прямой тропой от карьера к дражному полигону.

Моросил противный осенний дождь, стекал каплями с плаща, глина налипала на ботинки, мешала идти. Вокруг стоял туман, неподвижный и упорный, словно дым в курилке. Виктор оглянулся — от карьера не осталось и следа, все исчезло, или притаилось где-то, или никогда не существовало вовсе. В тумане процокали лошадиные копыта и затихли впереди. Виктор подумал, что, верно, это Пихтачев верхом возвращается в свою бригаду.

Туман в лесу поднялся, Виктор стал различать тропу, обступившие его стволы кедров и пихт. Вот из драного тумана проступили синие горы, и Виктор с благоговейным удивлением глядел на них. Послышался скрежет металла о камень. Виктор сообразил, что драга близко. Из тумана выступила избушка, крытая тесом, около нее на сваленном кедре с необрубленными ветками сидели рабочие. Их собралось человек двадцать, они громко галдели — кого-то ругали.

Дражники были, как солдаты, в одинаковой одежде — резиновых, с высокими голенищами, сапогах, брезентовых брюках и куртках, фибровых горняцких касках. Одним лишь отличались они друг от друга — бородами. Тут были и седые, и огненно-рыжие, и козлиные, и лопатами…

В центре восседал Пихтачев. Перед ним стоял навытяжку сутулый Варфоломей. На шее старика торчал ярко-полосатый добротный шарф.

Пихтачев заметил Виктора, кивнул ему головой. Галдеж прекратился, все обернулись в сторону подошедшего.

— Причаливай, причаливай, гостем будешь! — пригласил Павел Алексеевич.

— Хотел бы драгу посмотреть, — придумал Виктор оправдание своему приходу.

— Это можно. Только погоди чуток. У нас тут свой трибунал заседает. Судим прогульщика, — пояснил Пихтачев.

— Точнее — товарищеский суд у вас, — подсказал Виктор.

— Он самый, — согласился Пихтачев.

И снова обратился к подсудимому:

— Ты сколько раз нам, друг ты мой Варфоломей, слово давал не хлебать на работе? А?

Вокруг опять загалдели. Послышались реплики:

— Тыщу раз.

— Ково там тыщу, мильён!

— И все до первого аршина водки.

— Что это за новая Мера для водки? — не удержался от вопроса Виктор.

— В аршине пятнадцать стопок по сто грамм шеренгой, — пояснил Пихтачев.

И, подняв руку, мигом установил тишину.

— Драга всю ночь простояла в субботу. Знаешь, сколько золота недодала?

Варфоломей молчал, склонив голову набок.

— Сказывай: с кем пил, кто тебе заморский шарф вырешил? — допытывался молодой рыжий бородач.

Варфоломей молчал, зыркая по сторонам глазами.

— Немец с ружейной фамилией, что буровой станок осматривал! Право слово, он! Я сам своими зенками видел, как он с Варфоломеем от Машки еле плелся ночью! — наседал рыжий.

— Верно, Зауэр. Он самый… Кто говорить про Варфоломея желает? — спросил Павел Алексеевич.

Дражники опять зашумели, перебивая друг друга:

— Знаем мы его сто лет, чего говорить о нем!

— Доброго не скажешь, решать давайте!

— Гнать его под зад коленкой!

— Хватит жевать онучу, заболтались лишку…

— Колготимся впустую.

— Давай приговор, и все тут!

— Слышал, что народ о тебе думает? Ну, говори, Варфоломей. Тебе последнее слово, — объявил Пихтачев.

Подсудимый осоловело захлопал глазами. И по-прежнему молчал.

— Ему небось кляп в глотку забили, — засмеялся рыжий.

— Ты что на меня матерщинными глазами смотришь?! Отвечай, когда начальство велит! — заорал Пихтачев.

Варфоломей через силу проговорил:

— Утык получился, верно. Немножко себе вчера позволил. Но нет такого права, чтобы без бумажки-акта, значит, постановлять. Расследовать надо, обратно, профсоюз спросить обязаны, инструкция есть такая. Газеты, обратно, читать надо… про чуткое отношение…

— Ишь ты… грамотей! — заметил Пихтачев.

— Все знает, прямо, как его… макулатурный работник, — поддакнул рыжий бородач.

— Какой? Какой? — снова не утерпев, переспросил Виктор.

Бородач растерянно посмотрел на Пихтачева, и тот за него ответил:

— По-вашему, значит — номенклатурный.

Виктор засмеялся, засмеялись и рабочие. А громче всех гоготал Варфоломей.

— У нас нет времени с тобой валандаться, на смену пора, золото добывать нужно. Так, значит, какое, народ, решение пропишем? — громко спросил Пихтачев.

— Премии нас лишил, окаянный! Вывезти шайтана на тачке!

— Верно! Кончать с нахлебником! Времена другие ноне подошли! — кричали со всех сторон.

Пихтачев поднялся. Подошел к Варфоломею.

— Считай — тебя нету. Это как бы зачерпнуть кружкой воды в пруду: никто и не заметит… Ребята, тащите тачку! — распорядился Павел Алексеевич.

Виктор встал, хотел пойти на драгу, считая, что необычный суд окончен. Но Пихтачев задержал его:

— Сиди до конца нашего приискательского суда. Потом в столице расскажешь про него. У вас в Москве нахлебников-то, я так смекаю, не меньше, чем в тайге! — закончил он под одобрительный смешок бородачей.

Двое стариков привезли тачку с железным колесом, на которой возили всякий мусор. Ее остановили перед Варфоломеем, и Пихтачев скомандовал:

— Ишь, дрожишь дрожмя, змея подколодная! А ну, садись!

— Алексеич, а мы за это самое не схлопочем?.. — с опаской спросил белый как лунь старик.

— Не боись! На Южном прииске я своими руками вывез одного такого паразита, — успокоил Пихтачев.

— Отвечать будешь, Алексеич. Ты ведь старшинка у нас временный, вроде Керенского. Ты такой же работяга, как мы, — насмешливо оглядев Пихтачева, предостерег Варфоломей.

Павел Алексеевич вскочил на валежину и, дернув Варфоломея за цветастый шарф, уже истошным голосом заорал:

— По-твоему, значит, работяга хуже чина какого, что портки в конторе протирает?! Да тебе известно, варнаку, что у меня образование незаконченное низшее, два класса церковноприходской школы прослушал? А подучи меня еще самую малость, я бы, может, директором стал. Ясно?

— Ково там дирехтором — министром! — поддержал рыжий.

Варфоломей, презрительно скривив лицо, буркнул:

— Верно, два класса. Только на двоих с братом.

Чтобы закончить затянувшийся с ним разговор, Павел Алексеевич зло бросил:

— Если бы я имел такую голову, как у тебя, я бы на ней сидел. Ясно?

Пихтачев подал рукою знак — в тачку! Варфоломей стал упираться, толкнул какого-то старика, но Пихтачев усмирил его одним свирепым взглядом. Варфоломей сел в тачку, неуклюже задрав длинные ноги на ее борта. Под громкое улюлюканье его повезли к дражному разрезу, заполненному мутно-желтой водой. Здесь тачку остановили, и Пихтачев назидательно сказал:

— В старину на приисках негодных людей в шахту бросали. А теперь времена культурней и наказание полегче. Прощай, друг Варфоломей, не поминай лихом! Не хотел шить золотом, так бей молотом. — И махнул рукой.

— Валяй, Алексеич, изгаляйся: ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак, — угрожающе предупредил Варфоломей.

Старики подкатили тачку к самому борту и вместе с Варфоломеем бросили ее в затопленный разрез. Послышался всплеск воды, Виктор увидел, как мокрый Варфоломей, стоя по пояс в мутной воде, стряхивал с куртки грязь. Он отчаянно матерился.

— Подчепурись, варнак, но не ругайся: некультурно это! — крикнул Пихтачев.

Варфоломей, погрозив ему огромным кулаком, побрел к противоположному берегу, на четвереньках вскарабкался на борт разреза и, присев на мокрую, сыпучую гальку, продолжал яростно ругаться.

— Артист, право слово, артист: как ладно кроет матом! Густо, в три слоя… — покачивая головой, с завистью проговорил рыжий.

Исчерпав, казалось, неиссякаемый запас отборных бранных слов, Варфоломей еще раз погрозил кулаком-кувалдой и, прихрамывая, скрылся в кустарнике.

— Вот так будет теперь с каждым, кто станет нам новую систему портить. Понятно? — грозно спросил Пихтачев.

Ответом ему было молчание.

— А теперь, братцы, за кого начальство просить будем заместо Варфоломея-захребетника? — обратился к сходке Пихтачев.

— Может, за Миколку? Мужик подходящий, непьющий, — поспешно предложил рыжий.

— Ково? Миколку? Ему в обед сто лет, а в ужин сто дюжин. Потому и непьющий. Сродственник он тебе, и вся в том его заслуга, — отрезал седой бородач.

— Может, Степку-мастерового? Парень на все руки! — выкрикнул кто-то позади Пихтачева.

— Пустобрех он, поллитры только сшибает. Штепсель мне исправил — погнал в казенку за пузырьком… — возражал теперь рыжий.

— А может, обойдемся сами? Окореняли теперь, бригада у нас добрая, поплотней работнем, — глядишь, и привару на каждый нос добавится. Так я говорю, мужики? — предложил седой бородач.

Все одобрительно загалдели, и Пихтачев поднял руку:

— Значит, на нашей сходке решаем: лишний рот не кормить!.. А теперь, други мои, вкалывать без оглядки!

Пихтачев и Виктор пошли вдоль разреза к плавучей золотой фабрике-драге. Она мерно покачивалась на поверхности запруды. Виктор осмотрелся: пирамидальные отвалы камней вдоль таежной реки указывали путь, уже пройденный драгой.

На лодке они подъехали к ней, и Пихтачев повел Виктора по драге.

Они посмотрели, как черпаковая цепь забирала в забое золотоносный песок, с грохотом загружала его в большую вертящуюся дырчатую бочку, откуда песок поступал на золотоулавливающие шлюзы, а пустая порода — галька по наклонному транспортеру — стакеру, прыгая, со стуком скатывалась в отвалы, которые Виктор видел в долине реки.

На ближайшем к драге пирамидальном отвале две девушки ковыряли лопатами гальку и складывали ее в деревянный ящик. В одной из них Виктор сразу узнал Светлану.

— Что там ковыряются девушки? — спросил Виктор, стараясь придумать повод, чтобы перетащить Светлану на драгу.

— Это практикантки. Одна из них дочка Степанова. Хорошая деваха. Да ты ее тоже знаешь! А я ее знал еще вот такой, — Пихтачев нагнулся и показал рукой. — Проверяют извлечение золота на нашей драге, не спускаем ли мы, часом, его в отвал! Теперь за повышение намыва золота боремся, рабочим платят за золото, а не за смытый кубаж, — объяснил Пихтачев.

— Небось девчонки вымокли на дожде, — предположил Виктор.

Пихтачев понял его и закричал вахтенному матросу:

— Возьми лодку и дуй за практикантками! Скажи — начальник кличет их на драгу, пусть шабашут!

Прислонившись к барьеру, они смотрели, как матрос отвязал веревку, прыгнул в лодку и быстро заработал веслами.

— Что это у вас за странный обычай — людей на тачке вывозить? — спросил Виктор.

— Со времени бергалов существует, — ответил Пихтачев и задымил трубкой.

— А кто это бергалы?

— Ох, вижу я, не знаешь ты совсем приисковой истории… Ну, тогда слушай, паря… Золото начали у нас в Сибири добывать ссыльные каторжане да бергалы. Каторжан приковывали цепями к тачкам — и вози, пока носом не ткнешься! А бергалы — те вроде по мобилизации на прииск попадали. Берг-коллегия царская, значит, горное ведомство, — их забирала. Таких бергалами и звали. Ну вот, в те времена частенько начальников-лихоимцев с тачкой в шахту скидывали… Судили, конечно, за это нашего брата приискателя, да все равно вывозили: жизнь, что вольная, что каторжная, одна другой стоила. Гроши зарабатывали, да и те, помню, управляющий запретил выдавать на руки, вместо денег талоны на лавку. А лавочник зверски обсчитывал нас, драл с рабочего человека три шкуры за всякую тухлятину, а деньги они делили между собой. Бунты бывали в тайге частенько, я сам бунтовал не раз…

Подъехала лодка, Светлана легко выпрыгнула на борт драги, подала руку подруге и, повернувшись, увидела Виктора. Растерянно кивнула ему головой, виновато посмотрела на свои вымазанные в глине кеды, зачем-то потерла грязным пальцем серое пятно на куртке, поправила на голове синюю с белыми горошинами косынку.

Счастливо улыбаясь, Виктор протянул ей руку, но она спрятала руки за спину.

— Испачкаю!

Чтобы скрыть смущение, с победоносным видом вынула из кармана куртки завязанный узлом шелковый платочек и, развязав узел, достала небольшой самородочек.

— Вот что я нашла. Ну, будете еще со мной спорить, что не теряете золото в отвалах? — спросила она Пихтачева.

— Ишь нашаманила, — то ли одобрительно, то ли осуждающе пробормотал он.

Пихтачев лишь мельком взглянул на самородок. Зато Виктор, впервые видевший самородное золото, долго вертел, взвешивал на ладони тяжелый желтый окатыш.

— Сколько весит? — спросил он.

— Граммов пятнадцать, не больше. Невелик, Света, твой самородок! — с напускным равнодушием говорил Павел Алексеевич.

— В кассе точно взвесят. А я и такому рада! Впрочем, нужно не радоваться, а печалиться: теряется крупное золото!.. За низкое извлечение вас рабочие не поблагодарят, — закончила она.

— Все поучают нас, дураков. Даже ты, Света, еще из института не вылупилась, а тоже учишь! — буркнул Пихтачев, демонстративно отворачиваясь от нее. Ему нечего было возразить.

Виктор переглянулся с девушкой и, чтобы разрядить обстановку, спросил Пихтачева:

— А вы, Павел Алексеевич, находили самородки и побольше этого?

Пихтачев задумался. Конечно, он находил всякие — побольше и поменьше, но ничего примечательного о них вспомнить не мог… И тут на память пришла история, которую слышал он не раз от своего друга Степана Кравченко, когда они вместе «старались» на Южном прииске. Приключилась эта история со Степаном, но могло такое случиться и с ним, Пихтачевым, поэтому возьмет он на свою душу не очень большой грех, если выдаст ее за свою собственную… Мало ли раньше баек о золоте ходило по приискам, может, и Степан рассказал не свою. А молодежи послушать интереснее, если рассказывает очевидец…

— Самородки всякие бывали, паря, и большие и малые, и круглые и плоские, только не было среди них счастливых. За них, окаянных, наш приискатель и бит нещадно бывал, и калекой, становился, а то и запросто богу душу отдавал. Фарт был приискателю и надежа, и проклятье, им все бредили, кто связал свою жизню с фартом. При встрече выживал тот, кто первый приметил путника и, значит, поспевал первым отправить на тот свет… Вот и расскажу об одной фартовой находке, такую не забудешь никогда. Мантулил я тогда на компанейских работах, их управляющий для нас каторжные порядки завел! Все жилы из нас вымотал. Но везучий он был, золото скрозь землю видел. Открылась, помню, одна россыпь — половина песка на половину золота, ей-богу. Там к передовому забою стражников приставили, кованую переборку сладили. Штейгер — горный смотритель, значит, — был к нам приставлен и денно, и нощно. Помнится, подбирал я кровлю под огниво и вывалом больно зашиб коленку. Чем, думаете? Полупудовой самородкой. Сунул ее за стойку и курю, жду, когда в рельсу ударят… — Пихтачев протяжно свистнул.

— Удалось? — засмеялся; Виктор.

— Погодь, паря. Стал мозгами шевелить, как бы скрыть от управляющего. Расчет простой: управляющий золотник в два с полтиной ценил, а знакомый перекупщик четыре отваливал и с наваром оставался, казне за пятерик сдавал. Золото молчит, да много творит. Зазевался стражник, сцапал я свою находку — и на выход. По откаточному штреку бежит дружок, как говорится, верный мне, что золото в огне: «У клети обыскивают всех. При нужде бери свечу и дери через запасный выход». Время я терять не стал, в темноте кромешной угодил в слепую шахту, там минут пять пузыри пускал и за самородку дрожал — не уронить бы. Еще и газов наглотался. Вылез, так меня наизнанку всего вывернуло, запашок-то вредный был. Лезу по лестнице людского ходка и соображаю, как бы скорей до лавки добраться… В те времена на приисках свои неписаные законы были. Известно, писаные-то все нарушали, а неписаные и начальство блюло. Главный был такой таежный закон: если донес до лавки золото — неважно, какое оно, хоть ворованное, хоть подобранное, — тебя тронуть не моги! А если тебя, растяпу, до лавки схватили — и золото отобьют, и тебя в острог, если на месте не прибьют до смерти. Знамо дело, редко кому фартило, ну, начальство, значит, и не перечило… Так вот, ребятки, вылез я из шахты и бегу сломя голову. У пруда оглянулся — никак погоня? Припустился что было мочи. Поредел лес, заимку видно стало, как избы курятся. А конский топот все слышней и слышней, страшно, когда стражники догоняют беглого. Делать нечего — перемахнул через поскотину да огородами к лавке напрямик сиганул. А лиходеи в обход в галоп скачут.

Светлана изумленно покачивала головой, у Виктора приоткрылся рот.

— Влетаю на крыльцо лавки и вдруг вижу огромный амбарный замок. А стражники тут как тут, скачут, нагайками со свистом замахиваются. Думать некогда, пан или пропал. Выхватил я самородку и запустил ее в окно лавки. Осколком стекла меня поранило, я упал прямо наземь. Стражники озверели — потеряли такую добычу — и давай стегать меня нагайками. Тут подоспели приискатели и с ними сам управляющий. Что же вы думаете? Собака человек, а тут взял меня под защиту: «Не троньте, вороны! Золото в лавке, — значит, его. Ведите купца, гулять будем!» Говорил я вам, что не было у меня счастливых самородков, потому что всегда действовал неписаный закон: сполна пропить. Помнится, пропивали мое золото всем прииском целую неделю. Старшинкой меня величали, ндраву моему потакали, выдумки одна чудней другой отчебучивали, как могли… Посуду всю как есть в кабаке перебили. Бархат мне на дорожки по грязи устилали, когда я в подпитии из кабака выползал. Оглянусь, а сзади меня бабы бархат на куски рвут и дерутся за него промеж себя. Еще я каждый день себе портянки атласные новые справлял и одеколоном их брызгал. И еще коней спиртом спаивали да гоняли их до запалки…

Пихтачев выбил о каблук пепел из трубки и виновато улыбнулся.

— Словом, всякое бывало среди нашего приискательского сброда. Даже управляющий до чертей упился, бросался на людей и все спирту требовал. Я поднес ему стаканчик. Он выпил и кричит: «Дай воды!» А дружок мой вместо воды опять чистым угостил. Тот и не дыхнул. На другой день я пошел в контору за авансом на хлеб — и потопал в рваных портах под землю за своей жар-птицей. Вот так-то, ребятишки, и жили в старину, — закончил Пихтачев.

— Пал Алексеич, Алексеич, подойди сюда! — взволнованно позвал драгер Василий и повел его в голову шлюза.

За ними пошли и Светлана с Виктором. Молодые люди остановились у широких, закрытых железной сеткой золотоизвлекательных шлюзов и пытались рассмотреть в сетчатые отверстия желтые золотинки.

— Эта? — спросил Виктор Светлану, указывая пальцем на желтый окатыш.

— Нет, кварц. Золотинка вон та, — кивнула Светлана куда-то в угол, но на это место просыпалась очередная партия гали и Виктор не увидел желанной золотины. У другого шлюза Пихтачев с драгером Василием громко о чем-то говорили, стараясь перекричать шум крутящейся бочки.

— Когда ты обнаружил? — спросил Пихтачев.

— Только что, как стали готовиться к сполоску шлюзов, — крикнул в ответ драгер.

Виктор посмотрел на шлюз и удивился: ограждающая сетка была порвана, россыпное золото желтыми лепешками покрывало дно шлюза.

— Смотри — самородки, их много-то как! — воскликнула Светлана и показала пальцем на покрытых водой желтых тараканов, такими показались Виктору эти самородки.

— Подозреваешь кого? — спросил драгера Пихтачев.

— Не пойманный не вор, напраслину на человека не возвести бы, — пожимая плечами, ответил Василий.

— Не первый это случай. Не за то вывезли гада на тачке, — тихо сказал Пихтачев: он думал, что золото своровал Варфоломей, ведь он уже сидел за эти дела раньше. Вздохнув, Пихтачев сказал, что нужно позвонить куда следует, и уехал с драги.

Молодые люди пошли к трапу.

— Что ты здесь делаешь? — улыбнулась Светлана Виктору.

— Пришел познакомиться с драгой. А если честно говорить, искал тебя, очень хотелось скорее увидеть… Поговорить…

— Ну, говори, — облокачиваясь на перила, разрешила она.

Виктору показалось, что в глазах девушки быстро-быстро, сменяя друг друга, промелькнули отблески различных чувств: сначала — удивления, возможно, потому, что лицо Виктора поразило ее своей оцепенелостью, неподвижно застывшими зрачками, лотом — приметная искорка иронии, потом — какой-то проблеск дружеского участия…

Но он молчал, молчал, не в силах выдавить из себя хотя бы слово, и растерянно улыбался.

— Зачем приехал? — спросила она с какой-то настороженной грустью.

— За тобой, — скорее выдохнул, чем сказал он.

Светлана взглянула на него, ее голубые глаза стали серьезны. Она ничего не ответила и быстро сбежала по качающемуся трапу на берег.