Рудознатцы

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Птицын проснулся и не сразу смог сообразить, где он находится. Обвел глазами голые белые стены, деревянный столик с буханкой хлеба, табуретку, на которой лежали его брюки, деревянный открытый шкафчик с эмалированной миской и торчащей из нее алюминиевой ложкой… Поглядел в другую сторону — раковина с подтекающим краном, стульчак с круглой деревянной крышкой. Под потолком зарешеченное окно с маленькой форточкой… Он закрыл глаза и тяжело вздохнул.

За железной дверью послышались шаркающие шаги надзирателя. Птицын взглянул на тусклую лампочку под потолком, на дверь, «глазок» открылся и через несколько секунд закрылся вновь. Птицын повернулся на жестком матраце к стенке, с головой накрылся казенным ватником. Так ему никто не мешал думать.

Сегодня, возможно, его вызовут на допрос. Что он скажет нового? А нужно ли говорить — и так все кончено. Даже Серафима перестала носить передачи.

Взглянул на часы: пять минут седьмого, уже подъем. Нехотя поднялся, сделал несколько приседаний, умылся, оделся. В двери открылось маленькое отверстие с «прилавком». Птицын поспешно поставил на него свою миску.

Овсяная каша была чуть теплой, но он съел всю, протер миску хлебом, облизал ложку и подумал: будет ли сегодня на обед мясо?

Надзиратель принес ему из библиотеки газету и «Три мушкетера». Птицын только в тюрьме стал читать художественную литературу.

Открылась дверь, он натянул на плечи ватник и вышел на прогулку. Длинные коридоры, расположенные буквой «К», сходились к центру, откуда старший надзиратель видел все камеры этажа. Птицын посмотрел вверх: длинные коридоры верхних этажей, разделенные между собой натянутыми металлическими сетками, были пустынными, будто вымерли. Миновав несколько дверей, он вышел во двор, образованный стенами многоэтажного темного здания.

Он не был ни грустен, ни подавлен, ни взволнован, ни возмущен. Он как бы перестал быть самим собой, утратил себя. Да, он больше не существовал как личность, ему хотелось ущипнуть себя, удостовериться, что это он, Птицын, идет по тюремному двору.

Вот дверь внутреннего дворика, разделенного на изолированные секции, третья — Птицына. Накрапывал дождь, на стенке дворика сидел, нахохлившись, воробей и, слегка повернув в его сторону головку, удивленно смотрел на Александра Ивановича.

«Узнал меня? Может, мы с тобой когда-то встречались на моей даче!» — подумал Птицын и едва удержался, чтобы не разрыдаться.

После обеда отвезли на допрос.

Птицын шел, сопровождаемый конвоиром, по длинному коридору с бесчисленными дверями, обитыми коричневым дерматином, и только обойдя почти все П-образное здание, они остановились. Конвоир постучал. Птицын услышал: «Введите!» Ноги у него подкосились, и он непроизвольно схватился рукой за стенку.

В маленьком кабинете все было по-старому: стол, стулья, сейф, два окна в квадратный двор, огороженный высокими каменными стенами с железными решетками на мрачных окнах. По-прежнему за столом сидел высокий брюнет с белыми висками и внимательно смотрел большими серыми, немного выпуклыми глазами на вошедшего.

— Садитесь, Александр Иванович, — показав рукой на стул, предложил он.

— Благодарю, я могу и постоять, — встав по стойке «смирно» и стараясь побольше втянуть пухлый живот, ответил Птицын.

— Садитесь, иначе ноги устанут: разговор у нас будет долгий. Я не вызывал вас десять дней. Срок для размышлений достаточный. Вы намерены теперь говорить правду? — спросил Георгиев.

— Да, намерен.

— Тогда расскажите еще раз о себе — кто вы, что вы, откуда родом? — спросил Георгиев и приготовился записывать.

Птицын заерзал на стуле. Лысина покрылась потом, к лицу прилила кровь — оно стало кирпичного цвета.

— Происхождения я хорошего… Отец был маломощный середняк, безлошадный, значит… — волнуясь, начал он. — Был колхозником… это уж я!.. В МТС работал. Как передовика, меня послали на учебу, втуз закончил отличником.

— Зачем же так беспардонно… импровизировать? В вашем аттестате нет ни одной пятерки и даже четверки, — напомнил Георгиев.

Птицын удивленно посмотрел на него и продолжал:

— Долго трудился на периферии. Работал на самых трудных участках, все время выделяли как талантливого руководителя… Стал начальником главка.

— Александр Иванович, побойтесь бога… Работали вы в рудоуправлении диспетчером, с должности начальника главка вы были сняты… — покачав головой, заметил Георгиев.

Но Птицын словно закусил удила.

— После реорганизации руководства просился в совнархоз. Но не пустили врачи: износилось сердечко. — Он печально улыбнулся, приложив руку к левому боку. — Недруги по этому поводу развели склоку, у меня были неприятности по партийной линии.

— Вас исключили из партии за дезертирство, — перебил Георгиев трещавшего, как пулемет, Птицына.

— Когда почувствовал себя лучше, пошел работать. Сначала по проектной части, а потом, как уладились мои партийные дела, оформился в объединение. Попал сюда, то есть к вам, я считаю, по чистому недоразумению…

— Расскажите о ваших связях с концерном «Майнинг корпорэйшн». Поподробнее: у нас есть время.

В комнату вошел белокурый атлет, — похоже, что тот самый, которого в Сокольниках Птицын принял за влюбленного студента. Они познакомились, когда «студент» арестовал его после встречи с Зауэром в церкви на Воробьевых горах.

Птицын приветливо улыбнулся Снегову и продолжал отвечать Георгиеву:

— У меня их не было. Если не считать моего участия в одном совещании в научном комитете, куда я был случайно послан руководством. Францией я по долгу службы не занимаюсь. Про совместный обед с Бастидом я уже давал показания. — Птицын пожал плечами.

Вновь открылась дверь. Вошел генерал. Лицо его показалось Птицыну знакомым. Александр Иванович мучительно припоминал, где же он мог видеть это лицо… И вдруг вспомнил: да это же секретарь обкома партии Яблоков! Они встречались в ЦК у Сашина, когда разбирались сосновские дела Северцева… Ну конечно, это Яблоков, теперь в этом у Птицына не было сомнения. Но что значит генеральский мундир?..

— Мы с вами, по-моему, знакомы. Вы Яблоков? — не утерпел Птицын, в душе надеясь, что это знакомство может облегчить его участь.

— Да, когда-то встречались. А вот здесь нам лучше было бы не встречаться, — ответил Яблоков.

Он легким кивком головы показал Георгиеву, что можно продолжать допрос.

— Вы утверждаете, что никаких связей с этой фирмой не имели? — задал вопрос Георгиев.

— Я говорил это уже неоднократно, — подтвердил Птицын.

— Вы знакомы с Рональдом Смитом?

— Один раз видел в нашем объединении, — вытирая платком лысину, ответил Птицын.

Георгиев положил перед ним лист с тремя мужскими фотографиями.

— Вы можете опознать Смита? — спросил он.

Птицын посмотрел на фотографии.

— Нет, я не помню его. Видел тогда всего несколько секунд, разве упомнишь?

Слушал это Яблоков, и не вранье Птицына смущало его, Яблоков понимал: человек хочет выкрутиться, выйти сухим из воды… Смущало Яблокова другое: почему люди, подобные Птицыну, идут на преступление?.. Воспитывался человек в советское время, обучался в советской школе. Нет у него счетов с Советской властью, ей он обязан всем. Он не нуждался, имел все. Так почему же стал изменником?.. Духовное бездорожье? Обида? Ущемленное самолюбие мещанина?.. Но этот мещанин — наш гражданин, значит, нам и отвечать, что просмотрели такого. В чем же наши проколы?.. Западные разведки активизировали идеологическую диверсию. Они выискивают самых разных птицыных. А мы благодушничаем…

— Свидетели опознали Смита как лицо, посещавшее вашу служебную комнату. Стало быть, вы встречались с ним? — задал вопрос Яблоков.

— Возможно, но я не помню.

— Василий Павлович, напомните ему! — сказал Яблоков и вышел.

Георгиев, пропустив Птицына вперед, провел его в темную комнату. Засветился небольшой экран, застрекотал киноаппарат, и удивленный Птицын стал смотреть фильм, в котором он играл главную роль: он гуляет со Смитом по аллеям Сокольнического парка, сидит с ним на лавочке, сует в карман измятого пиджака пухлый конверт…

Снегов предупредил Птицына:

— Александр Иванович, я не смог озвучить фильм, но готов дать вам любое пояснение устно.

— Спасибо. Теперь я вижу, что, ожидая возлюбленную, вы не теряли времени даром, — огрызнулся Птицын.

В кабинете Георгиев спросил изрядно растерянного Птицына:

— Долго вы намерены вводить следствие в заблуждение?

— Хорошо. Я буду говорить правду, — опустив припухшие глаза, сказал Птицын.

— Тогда расскажите: что передал вам Смит, какие его задания вы выполняли?

— Он передал мне конверт, вы видели это в кино.

— А что еще вы получали от Смита?

— Ничего, — часто моргая, быстро ответил Птицын.

— Что было в конверте, который вручил вам Смит?

Птицын долго молчал.

— Деньги, — наконец выдавил он из себя.

— Рубли или доллары?

— Доллары.

— Сколько?

— Одна тысяча.

— Куда вы их дели?

— Продал.

— Кому?

— Какому-то фарцовщику.

— Какому?

— Не знаю. При этих операциях визитными карточками не обмениваются.

— Согласен. Но, может быть, вы знаете хоть его имя?

— Не знаю.

— Может, Альберт?

— Не помню.

— У вашей любовницы Аси память лучше. Впрочем, это естественно, она почти в три раза моложе вас, — передавая Птицыну листок с ее показаниями, заметил Снегов.

— Сколько вы все-таки получили долларов от Смита? — уточнял Георгиев.

— Я сказал: тысячу.

— Вы продали тысячу. А получили сколько?

— Можно ли так долго говорить об одном и том же? — с наигранной досадой буркнул Птицын.

Георгиев подошел к сейфу, достал оттуда пачку долларовых купюр, положил их перед Птицыным.

— Ваши?

Птицын отрицательно замотал головой, боясь поднять глаза на зеленые бумажки.

— При обыске на вашей даче сторожиха Даша показала место в огороде, где вы их ночью зарыли, — пояснил Георгиев. — А теперь скажите: за что вам Смит отвалил пять тысяч долларов?

Птицын судорожно схватился трясущимися руками за стакан, долго не мог поднести его ко рту. Выпив залпом стакан воды, он немного успокоился, взял в «замок» пальцы обеих рук.

— За коммерческий совет частного порядка.

— Что за частный совет?

— Я уже говорил, что к делам этой фирмы я не имел служебного отношения, поэтому совет мой был советом постороннего лица. Я посоветовал соглашаться на наши условия при заключении контракта, вот и все.

— Но контракт был подписан на условиях фирмы, они знали о нашем затруднительном положении и на этом заработали лишние пятьдесят тысяч долларов, а вам перепало, как говорится, детишкам на молочишко? Свой рубль дороже казенного миллиона?

Птицын молчал. Упираться было бесполезно: в показаниях Аси дословно приведен их разговор о французском контракте.

— Какие еще задания получали вы от Смита?

— Никаких заданий я от него никогда не получал, я только однажды дал совет фирме по чисто коммерческому вопросу, о чем я сейчас очень сожалею.

— Верю, что сожалеете. Но не верю, что ваши отношения ограничивались чисто коммерческими интересами. Скажите, что это за сведения были найдены при обыске в вашем служебном сейфе? — спросил Георгиев, передавая бумажку, написанную рукой Птицына.

— Так просто, для себя прикидывал возможный уровень добычи некоторых металлов, — безразличным тоном ответил Птицын.

— У вас написано по-латыни: «Аурум». Это — золото. «Камни» — это, видимо, алмазы? Почему вы заинтересовались ими? — закуривая, спросил Георгиев.

— Я прочел в «БИКИ» — есть такой бюллетень иностранной коммерческой информации — о прошлогодней добыче золота и алмазов за рубежом, ну, и хотел для себя сравнить с нашей. Для себя! Сравнение, естественно, дилетантское, к этим металлам я не имею отношения.

— Вы когда-те работали начальником главка.

— Тогда у нас не было своих алмазов, а золотом наш главк не занимался.

На этот раз Птицын говорил правду. Георгиев консультировался с работниками Госплана, и они опровергли цифры Птицына.

— Так зачем же вам понадобилось выяснять масштабы добычи этих металлов? Только для самообразования, для общего развития? — допытывался Георгиев.

— Это была своего рода дезинформация, — пробурчал Птицын.

— За которую вы рассчитывали получить еще тридцать сребреников?

— Трудно, когда тебе заранее не верят… — вздохнул Птицын.

В который уже раз он сейчас мысленно проклинал тот злополучный день, когда встретился с Бастидом! Птицын любил считать себя жертвой коварных людей, находящих способы преступно пользоваться его доверчивостью…

— Расскажите о своих связях с посланцем из Франкфурта, — сказал Георгиев.

— Бог с вами! Кого еще вы мне приписываете? — воскликнул Птицын.

— Птицын, вы сегодня обещали мне говорить правду, — напомнил Георгиев, отрываясь от протокола.

Птицын вновь потянулся трясущимися руками к стакану, опять залпом выпил его.

— Вы встречались с профессором Максом Зауэром из Франкфурта?

— Один раз виделся в научно-техническом комитете. Деловая встреча — и только. На том совещании было много народу.

— Возможно. А как у вас оказался портфель Зауэра?

— Никакого портфеля Зауэра я в глаза не видел! — Птицын схватился рукой за левый бок.

Георгиев протянул ему лист бумаги: Северцев писал о том, что видел на заседании комитета черный лакированный портфель у Зауэра, а из комитета портфель под мышкой уносил Птицын.

— Северцев меня оговаривает, сводит личные счеты: мы с ним враждуем давно, почти десять лет, с тех пор, как я не разрешил ему разваливать Сосновский комбинат.

— Что было в портфеле? — поинтересовался Снегов.

— Портфеля не было! Ничего не было! — истерически закричал Птицын.

— Истерик не нужно, — сказал Георгиев и, покрутив телефонный диск, сказал в трубку: — Приведите!

Птицын ждал: с кем сейчас у него будет очная ставка — с Асей, или со сторожихой Дашей, или с какой-нибудь курьершей, или с Северцевым? Он их всех сейчас ненавидел: они предали его! Ну, и он не будет с ними церемониться, особенно с этой сучкой Аськой!.. Найдет что сказать про каждого из них! Око за око, зуб за зуб…

Но, к его великому удивлению, в кабинет ввели огромного истукана Зауэра… Вот так сюрприз! А Птицын-то воображал, что немец давно во Франкфурте…

Зауэр, не обращая никакого внимания на Птицына, сел на стул, уперев жирный живот в край стола и расставив толстые ноги. С невозмутимым выражением лица протер платком багровый загривок.

— На каком языке вы, Макс Зауэр, желаете отвечать на вопросы? Нужен ли вам переводчик? — осведомился Георгиев.

— Не нужен, я свободно владею русским, — не поднимая глаз на следователя, ответил Зауэр.

— Ваше служебное положение? — Георгиев ставил вопросы и записывал в протоколе допроса ответы арестанта.

— Две недели назад я был консультантом известной вам коммерческой фирмы, — пробасил Зауэр.

— Это ваша официальная должность. А какие вы имели дополнительные поручения и от кого?

Зауэр молчал. Птицын снова схватился за сердце.

— Расскажите о цели вашего приезда в Москву. Повторяю вопрос: какие вы имели официальные и секретные поручения и от кого именно? — уточнял Георгиев.

Зауэр громко откашлялся, немного подумал и, уставившись в угол комнаты, ответил:

— Официальное — от главы фирмы: получить контракт на поставку мельниц «Каскад». От моего коллеги Смита имел поручение встретиться с господином Птицыным и получить какие-то данные, которые меня не интересуют и не входят в мою компетенцию, данные по разработкам металлов.

— Вам удалось выполнить эти задания? — спросил Георгиев.

— Нет, не удалось. Институт выступил против наших предложений, и контракт заключен, по-видимому, не будет. Портфель с деньгами я господину Птицыну передал, а воспользоваться его сведениями не удалось: меня арестовали.

— Где вы передали Птицыну портфель и что в портфеле было?

— Передал в гардеробной научного комитета, точно перечислить содержимое не могу, но знаю, что там были деньги. Разрешите закурить? — попросил Зауэр.

Георгиев подвинул к нему пачку сигарет и зажигалку.

— Александр Иванович, что вы скажете? — обратился Георгиев к застывшему в оцепенении Птицыну.

— Зауэр говорит неправду. Никаких денег я не видел.

Зауэр, не оборачиваясь к нему, бросил:

— Это вы говорите неправду. Вы трус.

— Хорошо вам быть храбрым… Через год-другой вас освободят — и до свидания!.. — вырвалось со злобой у Птицына.

«Какие же сволочи все эти бастиды! — думал он. — Начали с дружеской просьбы, с красивых слов, а теперь без зазрения совести сталкивают в пропасть…»

— Где же портфель, Птицын? — услышал он вопрос Снегова.

— Я его не видел. Если бы он был, как утверждает этот господин, так вы его изъяли бы при обыске.

— Скажите, Зауэр, какие сведения передал вам Птицын? — продолжал Георгиев допрос Зауэра.

— В последнюю встречу в церкви на Воробьевых горах я увидел коленопреклоненного перед распятьем господина Птицына и опустился рядом с ним на колени. Во время богослужения он передал мне карманное Евангелие с какими-то пометками для Смита. Я вышел и направился к ожидавшей меня машине, но не дошел до нее — меня задержали.

— Вот это Евангелие? — показывая ему карманную книжечку с крестом на обложке, спросил Георгиев.

Зауэр утвердительно мотнул головой и подписал переданный ему протокол очной ставки.

— Это ваши записи? — Георгиев показал Птицыну пометки на полях Евангелия.

— Нет, не мои.

— Но цифры совпадают с записями из вашего сейфа, — заметил Георгиев.

Птицын ничего не ответил.

Георгиев нажал кнопку звонка. Появился конвоир.

— Уведите! — Георгиев кивнул на Зауэра.

Немец, громко откашлявшись, пробасил:

— Господин следователь, разрешите задать вопрос?

— Задавайте.

— Когда меня освободят из тюрьмы? Я ничего не сделал плохого вашей стране, я все честно рассказал. Зачем вам держать меня? — Зауэр почувствовал себя плохо — холод в сердце.

— Расскажите о жалкой кучке отщепенцев, которые именуют себя НТС. Нас интересует, если можно так выразиться, не «идейная программа» этого союза — она общеизвестна, — главным образом фактическая его деятельность.

— Я вступил в союз недавно и его прошлое знаю только с чужих слов. Пусть вас не удивляет, что я, немец, оказался в русской организации. Во-первых, мои родители из России, а во-вторых, там немало вовсе не русских… Какова деятельность? Хорошего ничего не расскажешь. Шпионская организация — это шпионская организация. Работала на все разведки, которые платили ей деньги. Деятельность?.. Антисоветская пропаганда, подбор и обучение диверсантов для заброски в Советский Союз. НТС уже давно брал любые подряды, включая поставку шпионского «живого товара». За это его руководители получали польскими злотыми и японскими иенами, а перед второй мировой войной переключились на немецкую марку. Если я не путаю, то с первых же дней войны с Советским Союзом начали работу два разведывательных бюро НТС — в Берлине и Варшаве. Берлинское подготавливало и направляло в оккупированные восточные области своих людей для проведения антисоветской работы. Одновременно бюро вело работу среди советских военнопленных, попавших в «особые лагеря». Перед этими лагерями ставились две цели: из числа военнопленных отобрать людей, пригодных для использования на различных участках фронта в качестве разведчиков и диверсантов, а также выявить коммунистов и вообще людей с твердой волей, чтобы так или иначе расправиться с ними. И в том и в другом случае люди из НТС оказывались полезны. Больше того — я слышал, что членам организации предлагалось проникать в тыл Советской Армии для подрывной работы, участвовать в карательных акциях абвера и гестапо на оккупированной территории Советского Союза… Я знаю одного карателя, он теперь проживает в Канаде под чужой фамилией, на его руках много крови…

Зауэр назвал фамилию, Георгиев удивленно посмотрел на Зауэра и поспешно записал названную фамилию в свой блокнот.

— На какую валюту существует НТС сейчас?

— На доллары и фунты, — буркнул Зауэр.

— Так. На сегодня хватит. В следующий раз вы расскажете о своей поездке в Зареченск и на Кварцевый рудник.

Зауэр печально опустил голову и, воздев к потолку сложенные вместе ладони, молитвенно воскликнул:

— Как и на прежних допросах, я повторяю: «К тебе устремляю я свою мольбу, господь всех существ, всех миров, ты дал нам сердце не для того, чтобы мы ненавидели друг друга; руки ты дал нам не для того, чтобы мы душили друг друга; сделай так, чтобы мы любили друг друга». Я призываю вас, господин следователь, к христианской терпимости.

Зауэра увели.

— Что мне присудят? С конфискацией имущества? — громко сморкаясь, деловито осведомился Птицын.

— Все будет по закону, — ответил Георгиев, передавая ему на подпись протокол допроса.

Птицын внимательно прочел протокол, обдумывая каждую формулировку, и с тяжелым вздохом подписал.

— На сегодня все, — нажимая кнопку звонка, сказал Георгиев.