Рудознатцы

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Уйдя из дома, Валентин отправился на стадион, рассчитывая встретить кого-нибудь из дружков, чтобы решить проблему нового своего устройства. С сегодняшнего дня для него началось самостоятельное путешествие в жизнь, и, как ни странно, обретенная свобода сейчас не радовала его. Он с грустью вспоминал отчий дом. Разрыв с отцом напугал Валентина. Но просить прощения за все свои, как говорил отец, «художества» не хотелось. Он докажет отцу: у него тоже есть характер. На любом предприятии найдутся на первое время ему рабочее место и койка в общежитии. Отец начинал с того же, утешал себя Валентин.

У ворот висела табличка: «Стадион закрыт — тренировки». Но Валентин пинком ноги открыл дверь. На зеленом поле, окаймленном желтыми деревянными скамьями, бегали двое маленьких мальчишек, пытаясь забить мяч в ворота Пузыря. Валентин подошел к нему и сел у штанги.

— Постукай мне в ворота, — предложил Пузырь.

Валентин, отрицательно замотав головой, спросил:

— Колька, переночевать к себе пустишь?

— Давай. А что стряслось-то?

— Ушел из дома. Не бойся, я к тебе денька на два, просто мне нужно оглядеться — куда податься.

Колька турнул ребятишек и прилег на траву рядом с дружком.

— От такого отца уйти… Ты, Валька, просто чокнутый. Без папашки ты букашка, а с папашкой человек! Что делать будешь? Из института, я слыхал, тебя того… Болтают, что отец твой велел ректору — на общих основаниях! Никогда такого не слыхал. Может, он тебе не родной?.. — вроде бы искренне сокрушался Пузырь, хотя в душе, как ни странно, очень одобрял Валькиного отца.

На стадионе появилась группа людей. Среди них Валентин заметил высокого седого мужчину и узнал в нем председателя облисполкома Попова. Вскочил и окинул взглядом стадион, соображая, куда бы ему незаметно улизнуть. Но Попов уже заметил его и зашагал к футбольным воротам.

— Чтобы завтра же исчезла с ворот эта дощечка! Пусть школьники играют здесь, а не выбивают мячом окна, гоняя его в пыльных дворах. Пусть студенты, рабочие, все желающие занимаются спортом. Ишь придумали причину для безделья — тренировки мастеров! Таким способом мы их, мастеров-то, никогда не вырастим, — распекал Попов директора стадиона.

Валентин поздоровался, взял чемоданчик и, обойдя всю эту группу, направился к выходу. У него не было сейчас никакого желания разговаривать с дядей Петей, как он обычно называл Попова.

— Валя, подожди меня, пожалуйста, на скамейке! — попросил Попов, заметив, что парень удирает.

И Валентин, вопреки своему желанию, остался.

Попов обошел стадион, осмотрел все сооружения, подписал какие-то бумаги, пообещал, как слышал Валентин, выделить деньги на ремонт и, отпустив всех, кто его сопровождал, подсел к беглецу. Они сидели вдвоем на пустом стадионе и курили. Закрываясь от слепящего солнца газетой, Попов печально улыбнулся и спросил, кивнув на чемоданчик:

— В баньку собрался?

Валентин промолчал, покусывая губу.

— Слышал. Что думаешь делать?

— Не знаю, — буркнул Валентин.

— Трагедии, конечно, никакой не произошло. Но перелом для тебя наступил. Держись!

— Что посоветуете, дядя Петя? — машинально спросил Валентин.

— Только не говори отцу… сердце у него не камень, ну, и потом достанется мне за такой совет!.. Поезжай в Даурию, на рудники. Там, Валя, как говорится, оцениваешь жизнь по большому счету. — Попов улыбнулся и прямо взглянул в глаза Валентину.

Валентин опустил взгляд, он был не в восторге от этого совета: зачем выбирать бывшие каторжные края! Самостоятельную жизнь можно начать и не так далеко.

Попов понял ход его мыслей и, вздохнув, заметил:

— Конечно, блудному сыну первого секретаря обкома партии найдется место и в области. Но здесь ты всегда будешь жить за счет отца — где бы ты ни работал! А тебе пора начинать жизнь за свой счет.

— Я подумаю… — Валентину не хотелось сейчас связывать себя каким-то решением.

У ворот стадиона ждала черная «Волга».

— Куда тебя подвезти? — спросил Попов, открывая дверцу.

— Никуда, я доберусь сам, — поспешна ответил Валентин и подал на прощанье руку.

Попов вынул деньги и положил в пиджачный карман Валентина.

— Не надо, обойдусь, — возразил Валентин.

Но Попов понимающе улыбнулся.

— Заработаешь — вышлешь почтой. Ну, прощай, всего тебе доброго! — И, обняв, крепко поцеловал его.

В купе кроме Валентина ехал еще один пассажир. Он спал на нижней полке. Валентин почти не слезал со своей верхней. Подложив под голову чемоданчик, он смотрел в окно.

Солнце, опираясь золотистыми лучами на гряды темных гор, поднималось над сонной землей. Протяжный паровозный гудок, окно вагона заволокло клубами дыма, и на Валентина надвинулась темнота. Тусклые огоньки туннеля, обгоняя друг друга, вывели поезд к широкой порожистой реке. Валентин вспомнил другую реку и набережную напротив бывшего его института, скамейку, где часто сиживал со Светланой… Приятные воспоминания сменяли постыдные, о которых не хотелось думать. Частые провалы на институтских экзаменах, когда он боялся каждого вопроса экзаменатора… А ведь мог бы и он, Валентин, быть не хуже других. Что же ему все-таки делать-то? Вернуться с первой станции домой? Нет! Это значит — признать себя никчемным человеком, испугавшимся первых же серьезных столкновений с жизнью, «букашкой без папашки». Нет, и еще раз нет!

— Молодой человек, спускайтесь со своей верхотуры, побалуемся чайком, — позвал сосед по купе.

Валентину давно хотелось и есть и пить, но он ничего съестного не припас, рассчитывая на вагон-ресторан. А к этому составу, как на грех, вагон-ресторан почему-то не прицепили. Валентин взглянул на часы: до большой станции еще далеко, часа три… И поблагодарил за предложение.

— Давайте познакомимся. Курилов Александр Максимыч, геолог, — протянув сильную руку, представился новый знакомый.

Валентин с любопытством оглядел его: молодой, высокий, в очках.

— Валентин Рудаков, студент.

— Подсаживайтесь, студент, к столику! — разворачивая газету и извлекая из нее жареную утку, пригласил геолог. Достал из рюкзака краюху хлеба, соль, огурцы, бутылку молока, кусок сала, кружку. — Небось на практику? В какие края путь держите?

— В Даурию — работать, она и будет… практикой, — смутившись, ответил Валентин.

— Так, так. Значит, в наши края собрались. Вы правильно выбор сделали: края наши особенные, исторические, — хрустя огурцом, одобрил геолог.

— А вы давно там живете? — поинтересовался Валентин, не слишком медленно расправляясь с уткой.

— Скоро полгода будет. До этого на Кварцевом работал, слышали о таком?

— Вон что, выходит — мы почти земляки: я там на практике бывал и даже самородок добыл, — улыбнулся Валентин.

— Слышал я о самородке. Это вам повезло? Вы должны знать Степанова. Может, и его дочь Светлану, она там у меня тоже практику проходила, — заметил геолог и с интересом посмотрел на собеседника.

— Как же, конечно, знаю, мы с ней вместе в школу бегали еще на Южном прииске! — охотно рассказывал Валентин, посыпая солью утиную ножку.

Внезапные воспоминания о Кварцевом сблизили их, они перешли на «ты» без брудершафта — ведь кружки были только с молоком. Кончив трапезу, прибрали столик. Геолог достал из рюкзака толстый журнал и маленькую книжку воспоминаний княгини Волконской, передал книжку Валентину.

Валентин поблагодарил за угощение и до самой Читы не отрывался от книжки.

В Чите поезд остановился, здесь предстояла пересадка. Сдав вещи в камеру хранения, Валентин с Александром Максимовичем вышли на привокзальную площадь.

Разочарованно смотрел Валентин на широкие, ровные, асфальтированные улицы, монументальные каменные здания и задранные хоботы строительных кранов. Скользил взглядом по театральным и кинематографическим афишам, рекламировавшим современные пьесы и фильмы.

— Хоть что-нибудь осталось здесь от читинского острога-то? — спросил Валентин.

— Церковь декабристов. В ней состоялось венчание декабриста Анненкова с приехавшей к нему на каторгу невестой. С жениха, когда его привели в церковь, сняли кандалы, но по возвращении из церкви надели снова…

Прошлись но оживленной, залитой солнцем торговой улице и в зеленом скверике присели на скамейку. Геолог, раскурив почерневшую трубку, нещадно ею дымя, рассказывал историю Забайкалья. В Валентине он нашел благодарного слушателя.

— Петр Первый ссылал сюда первых государственных преступников за «воровские письма», в которых царя называли антихристом. Ссылал сюда своих противников Бирон. При Екатерине здесь томились три самозваных Петра Третьих. Нашли здесь свою могилу декабристы, многие народовольцы, многие большевики… Пойдем, студент, с разговорами можем опоздать на поезд! — поднимаясь со скамейки, сказал геолог.

Остаток пути они прошли молча. Но, подходя к вокзалу, Курилов с улыбкой сказал:

— Случались и курьезы… Вместо заклепок на кандалах в то время были замки, и существовал обычай выбивать на замках надписи, обычно пословицы. Дмитрию Завалишину замок достался с надписью: «Кого люблю, тому дарю», а Николаю Бестужеву — «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь».

…Опять купе поезда, перестук колес, протяжные гудки за окном и гаснущие в темной ночи паровозные искры.

Валентин посмотрел вниз — геолог храпел на своей полке. Валентин повернул выключатель. В темноте почему-то острее почувствовал, что в купе пахло обжитой неприбранной комнатой.. Спасаясь от давящей духоты, он тихонько выбрался в коридор, присел на откидное сиденье, привалился локтем к раме окна и закрыл глаза. Опять вспомнил Светлану, ее пышные волосы, тонкую кожу, ямочки на розовых пальцах… И горько думал о себе. Жалел себя… Одолеваемый невеселыми думами, долго сидел в пустом коридоре, не прогоняя полудремоты, чувствовал с удовольствием, как струйка встречного ветра резала шею холодком.

За окном проскакивали полустанки, будки с качающимися фонарями. Валентин поежился, стараясь представить себе ту станцию, где ему придется выйти из вагона. Что его ждет там?..

Поезд подъезжал к какому-то городу. Замигали большие и крохотные огни, гирлянды лампочек. Бег колес замедлился, потянулись ветки путей, товарные эшелоны, стрелки. Вагон вздрагивал и постукивал на стыках.

Теперь поезд шел, прихрамывая, ковыляя по-утиному, вдоль берега реки. Она смутно угадывалась во тьме — сгустившейся чернотой, провалом, прохладой своей остылой воды.

Вот и перрон, освещенный мерклыми лампами. Асфальт сыро поблескивал и казался коричневым, липким. «А куда, собственно говоря, я еду? Зачем еще-то дальше?.. Кто меня там ждет? Кому я там нужен?» И Валентин, схватив чемоданчик, поспешно выскочил на перрон.

В зале ожидания он уселся на большую скамейку, положил чемоданчик к себе на колени, оглядел спящих людей, ожидавших своих дальних поездов, которые сейчас спешат, несутся где-то в ветреной ночи, и, облокотившись на крышку чемодана, закрыл глаза.

Он удрал с поезда, испугался первой работы, которой ему предстояло начинать трудовую жизнь. Что скажет отец? Начнет его разыскивать? А Светлана?.. Он, кажется, впервые в жизни по-настоящему испугался в эту осеннюю ночь, дьявольски испугался, ощутив вокруг себя пустоту… Какой-то кошмар! Он готов был заплакать от этого поднимавшегося в нем самом, обступавшего его со всех сторон, наваливающегося на него, нарастающего, гнетущего ужаса. Никогда Валентину так не хотелось домой, к отцу, как в эту ужасную ночь…

Торопливые шаги по каменному полу вывели его из оцепенения.

— Ты что, рехнулся? Бежать задумал? — закричал на него запыхавшийся Курилов. — От себя самого, парень, не убежишь! — И, схватив за руку, потащил на перрон.

Они вместе припустились догонять красный фонарик над ступенькой последнего вагона.