Рудознатцы

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Виталий Петрович шел по главной улице Зареченска и, останавливаясь у телефонных будок, безрезультатно звонил в общежитие Светланы и в приемную первого секретаря горкома партии Рудакова — первый телефон молчал, по второму отвечали, что товарищ Рудаков выехал в организации.

Зареченск, когда-то заштатный городишко с грязными, кривыми улицами и приземистыми деревянными домиками, уже на памяти Степанова превратился в крупный промышленный и культурный центр огромного сибирского края. Степанов видел прямые проспекты с новыми высотными домами, зеленые бульвары и скверы, яркие витрины магазинов, красочные рекламы кинотеатров, бегущие троллейбусы, автобусы, такси, потоки людей на улицах. Ему казалось, что он попал чуть ли не в столицу.

Зайдя в универмаг и выполнив поручения жены, Степанов вышел к площади Гагарина. У магазина «Гастроном» резко затормозила черная «Волга», и кто-то окликнул:

— Виталий Петрович!.. Сколько лет, сколько зим!..

Обернувшись, Степанов увидел вылезающего из машины Рудакова. Рудаков обнял Степанова, потом долго тряс его руку.

— Сергей Иванович, а я тебе сегодня полдня звоню!.. Все молодеешь и модничаешь? — пошутил Степанов, оглядывая белого как лунь Рудакова.

Сергей Иванович кивнул головой и дружески улыбнулся, видно было, что он очень рад встрече.

— Приехал с Кварцевого для «разгона». — И Степанов подробно рассказал о встрече с Северцевым в геологоразведочной партии… — Мужик-то он дельный, сам все понимает и переживает, а нахлобучку для галочки, как мероприятие, провернул, — смеялся Степанов.

— А ты, сев в его кресло, разве иначе поступил бы? — спросил Рудаков. И, взяв Степанова под руку, рассказал: — Северцев хороший работник, хороший специалист, хороший человек. Но живет трудно. Достается ему и в обкоме с тех пор, как отказался от председательского кресла. Очень принципиален во всем, а не каждому начальнику такие нравятся. Наверное, скоро уедет от нас…

Они вошли в магазин, прошли по всем отделам. Рудаков интересовался ассортиментом товаров, спросом. С ним охотно беседовали продавцы: его хорошо знали.

— Бедноват выбор, хотя товары на базах есть, я только что оттуда. Ссылаются на транспорт, Иван кивает на Петра, — рассказал Рудаков Степанову.

У входа в магазин, на улице, с лотка продавали молоко. Стояла очередь.

— В этом году дела в нашей области идут туго. Обком, на мой взгляд, слишком увлекается резолюциями и постановлениями, а землю ими одними не поднять, ей любовь и руки людские нужны, — в раздумье проговорил Сергей Иванович.

Подошли к машине. Рудаков открыл дверцу, сказал шоферу:

— Поезжай домой, отпускник, мы пройдемся пешочком. Как, Михаил Иванович, отдыхалось-то? Где был?

— На родине, в нашей области, — ответил загорелый парень.

— Как в вашей деревне живут? — спросил Виталий Петрович.

— Не совсем ладно, — ответил уклончиво шофер.

— Все время реорганизуемся, хлеб сеять некогда? — усмехнулся Степанов.

— Это вы верно подметили… Мне в деревне одну рыбацкую байку рассказывали! Был в селе, значит, маленький пруд, и водилась в нем маленькая рыбешка — караси, пескари, плотвичка. Люди тамошние ловили рыбку — когда сетью, когда бреднем, иной раз верши ставили, — значит, соображали, как лучше, и завсегда с рыбешкой бывали. В недобрый час задумало начальство усовершенствовать, значит, ловлю и разослало бумагу: всем рыбакам ставить переметы, острожить и ловить на спиннинг. Рыбаки плачутся: дескать, карась и тот же пескарь на живца не клюют, а хищной рыбы в нашем пруду нету… А им приказ: ловить, как сказано в бумаге! Так, мол, один ученый рыболов велел!

Степанов рассмеялся.

— Так, так, рассказывай дальше! — подбодрил он умолкнувшего было шофера.

— Ну, тут же план спустили — касаемо живцов и крючков, отчетность завели, сводки в кратчайший срок строжайше справлять стали. Начали рыбаки с острогой на пескаря ходить, на плотву переметы ставить и, главное, сводки слать. Рыбацкое начальство довольно, хвалит. В общем, все хорошо, только рыба не ловится. И рыбаки стали в лес глядеть, на охоту собираться. А другие верили, что придут люди добрые и скажут: «Вы рыбаки, вам и сети в руки, сами решайте, как лучше ловить, но чтобы рыба была…» Ну, извиняйте! — Шофер поднял на прощанье руку и осторожно тронул машину с места.

Рудаков со Степановым обошли вокруг площади и направились к новому, из стекла и алюминия, двухэтажному зданию, на котором горела неоновая вывеска: кафе «Самородок».

— К сожалению, у нас еще немало людей, которые преуспевают только на почве бюрократизма. Кстати, ты замечал, что он состоит в интимном родстве с невежеством?.. Трудно себе представить маститого ученого в роли бюрократа, правда, Виталий Петрович? Эрудированный человек не боится чего-то не знать. А сегодняшний бюрократ больше всего боится уронить свой престиж и обнаружить невежество… поэтому на всякий случай знает все. Особенно охотно участвует он в любых реорганизациях… Зайдем, посмотришь новое кафе, только на днях открыли, — предложил Рудаков.

— Зайдем.

Степанов с интересом рассматривал на стенах просторного вестибюля мозаичные панно с сюжетами из приискательской жизни. На одном — здоровенный бородатый бродяга, стоя по колено в желтой жиже, держал в высоко поднятой руке огромный золотой самородок.

— Все еще о фарте мечтаем, — усмехнулся Рудаков, поднимаясь по широкой лестнице в зал, уставленный рядами красиво убранных столиков.

Выбрали столик, сели. На все заказы — боржома, виноградного сока, кофе — молодая официантка лаконично отвечала «нет».

— Что же есть? — поинтересовался Рудаков.

— Коньяк, — ответила девушка.

Рудаков вызвал директора. Толстяк извинился и сообщил, что уже послал в гастроном за боржомом. И тут же, защищаясь от рудаковского попрека, принялся с горячностью доказывать, что выполнять план товарооборота он не сможет чаем ценой в три копейки стакан. Вот коньяк — другое дело.

Рудаков повел беседы с другими работниками кафе, а Степанов в это время прохаживался по залу, все любуясь красочными панно, пытавшимися передать романтику геологической разведки.

Когда выбрались на улицу, Сергей Иванович стал рассказывать о новостройках города, показывал, где будут стоять новые здания — строительного института, городской филармонии, кондитерской фабрики, где будет разбит новый сквер, где выроют пруд…

— Как я тебя помню, ты все такой же — всему миру печальник, — проговорил Виталий Петрович.

— Должность у меня такая, как бы тебе сказать… сердечная, — нашел слово Рудаков и молодо рассмеялся. А потом насупился. — Откровенно скажу — тяжело мне достается, нет еще контакта с некоторыми членами бюро горкома. Они меня не всегда понимают, а я их подчас понять не могу. Что-то вроде разговора между глухими получается. Наверное, сказывается инерция прошлого…

Долго шли молча. Сергей Иванович что-то насвистывал и, казалось, забыл о своем спутнике. На улице было пустынно, редкие машины шуршали по асфальту да иногда с визгом тормозили перед светофором.

— Сергей Иванович, — прервал молчание Степанов, — вот ты мне тут рассказывал про свои служебные дела, а как семейные-то?

— Это дела сложные. Их тоже постановлениями не урегулируешь. Мамаша моя — ты ее помнишь?..

— Как же не помнить Варвару Сергеевну?..

— Совсем плоха, полгода в больнице уже.

— Что с ней?

— Куча болезней и, конечно, возраст… Жена все по заграницам мается. Словом, пока бобылем живу. Валька меня беспокоит — учится плохо, футбольный мяч гоняет. Вечерами приходит домой навеселе, компанию стал водить с лоботрясами. А ты по-старому ершишься или убрал колючки? — тепло улыбаясь, спросил Рудаков.

— Успокоился, как смыли клеймо вражьего сына. Ты помнишь, что мой отец, старый чекист, пострадал невинно? Помнишь, как ты передал мне на Южном извещение прокуратуры и сказал: «Ударили по своему»? Ершился я тогда еще и потому, что тоже удара ждал. Спасибо тебе, оберегал меня. Это не забывается.

— Да, трудное время пережили, — задумчиво ответил Сергей Иванович.

Они подошли к пятиэтажному дому. Поднялись на третий этаж, Сергей Иванович отпер ключом дверь. В прихожую вышел русый, с волнистой шевелюрой, паренек. От него попахивало вином. Сергей Иванович молча прошел в столовую. Валентин виновато посмотрел на него и, понурив голову, попытался скрыться в своей комнате.

— Здравствуй, Валя! Ты что, не узнал? — вернул его Степанов. И, взяв за плечи, спросил: — Что с тобой?

— Ничего! Только, прошу вас, не говорите, что я на Южном был пай-мальчик, а теперь стал бякой! — с вызовом ответил Валентин и ушел в свою комнату.

— Смотреть бывает противно, а слушать — и того хуже… — проронил Рудаков, отправляясь с чайником на кухню.

— Не ругай его, — заступился Степанов.

— Утром отругал. Не знаю, что делать с парнем… Беспокоят меня его взгляды на жизнь. Я бы назвал их потребительскими, что ли… Рос без матери, а я был вечно занят, приходил домой, когда он спал. Бабушка избаловала его своей любовью…

Рассказывая о своей боли давнему другу, Сергей Иванович снова и снова, в который уже раз, мысленно допрашивал себя: а может быть, все-таки причина разлада с сыном — решение соединить свою судьбу с Екатериной Васильевной?.. Ревность сына?..

На стене висел групповой снимок выпускников Уральского медицинского института. Там среди многих лиц счастливое, смеющееся лицо Зины, жизнерадостное, нежное. В верхнем левом ящике письменного стола лежал пожелтевший конверт с номерным штампом воинской части. Этим письмом командование с прискорбием извещало о гибели на боевом посту капитана медицинской службы Зинаиды Рудаковой. Письмо нашло Сергея Ивановича в госпитале под Кенигсбергом, двадцать лет тому назад…

— Как поживает Екатерина Васильевна? Помню, как ее провожали на Южном… — сказал Степанов.

…Геолог Катя Быкова уезжала с Южного прииска за границу, и ее пришли проводить все геологи и горняки. Легковая машина утопала в цветах, кругом раздавались задорные молодежные песни. Прощались шумно… А последним расставался с ней Сергей Иванович. О чем говорили они, Степанову не было известно, но уже тогда стало ясно, как дороги они друг другу. Разошлись провожавшие, скрылась из виду и машина, оставив за собой на дороге чуть заметную серую струйку пыли, а Рудаков все стоял и смотрел, смотрел ей вслед…

Сергей Иванович отвернул кран, налил в чайник воды, зажег газ, поставил чайник на конфорку.

— Работала в Чехословакии, потом в Болгарии. А теперь — в Мавритании. Знаешь такую страну?

— Мавританию? Ну, это где-то в Западной Африке. Кажется, богата недрами — вот, собственно, и все, что знаю. Зачем Екатерину-то Васильевну туда понесло? Что, мужиков не могли подобрать?

— Ну, характер Катин помнишь? Потому и отправилась, что в этой стране никогда не был ни один русский и ни один советский человек! — усмехнулся Сергей Иванович.

— Все ясно.

— Пока я тут собираю ужин, на, читай, от тебя секретов нет, — передавая письмо, предложил Сергей Иванович.

Виталий Петрович взял письмо, но читать медлил. Вспомнилось первое появление Кати Быковой на руднике Новом, сразу же после студенческой скамьи, первый «любезный» разговор с ней о работе: шахта, мол, не детский сад… или что-то в этом роде! Потом совместная работа на Южном, стройка рудника, Миллионный увал, пропажа Кати, розыски, переживания Рудакова. Можно не сомневаться, они уже тогда любили друг друга! Ну, о чем же она пишет ему теперь?.. Степанов стал читать вслух:

Степанов аккуратно сложил странички письма.

— Узнаю Екатерину Васильевну.

— Вот жду, теперь скоро вернется, — рассеянно ответил Рудаков и улыбнулся.

Накрыв на стол, он подошел к комнате сына, постучал, позвал ужинать. Но Валентин уже спал или притворился спящим.

— Вот так и живем, — опускаясь на стул, сказал Сергей Иванович и разлил по рюмкам вино.

— Не объезженный еще, обкатается… Ну, со свиданьицем, старина!

Чокнулись, выпили. Степанов задумался, и ему стало немного жалко этого доброго человека с не совсем уж доброй судьбой.