Рудознатцы

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Михаил Васильевич лежал в одноместной палате, окно которой выходило в старый больничный сад, и смотрел, как раскачиваются голые ветви толстой березы, роняя на ветру снежные пушинки. Медленно перевел взгляд на забинтованную левую руку. Шевельнул ею и поморщился — обожженная рука отозвалась резкой болью.

Он все не мог привыкнуть к мысли, что он в московской больнице, что рядом с ним на стуле дремлет его бывшая жена Анна, что он, как утверждает доктор, чудом остался жив… Сколько времени он здесь — час, сутки, месяц, год?

Анна всхрапнула, испуганно открыла глаза и, поспешно схватив с белого столика склянку, стала капать в стаканчик желтую микстуру.

— Прими, Миша, уже время, — передавая стаканчик, попросила она.

Северцев выпил лекарство и закрыл глаза.

Мысленно он видел приоткрытый рот дремавшей Анны, бороздки морщин на ее одутловатом лице, выбившиеся из-под белой косынки седые пряди волос, покрашенных в рыжий цвет.

Чем-то она раздражала его, он чувствовал облегчение, когда оставался один.

Анна громко вздохнула и прошептала:

— Доктор сказала мне, что дело идет на поправку, через месяц отпустят тебя. Я увезу тебя в старый дом, а твою однокомнатную квартиру отдадим Виктору. Нечего тратить ему деньги на комнату. — Она протянула руку и погладила Михаила Васильевича по голове. — Горемыка мой!.. Почти десять лет по ее милости бродяжил… а теперь чуть совсем не отдал богу душу!..

— Оставь в покое хоть память о ней, — тихо попросил Северцев.

— Нет ее, а все равно ненавижу… — начала было Анна, но осеклась: в дверях показался белый халат.

— Как самочувствие? — спросила маленькая женщина в белом халате.

Она была без косынки, густые черные волосы спадали на глаза. Вошла, склонив голову — то ли в задумчивости, то ли по привычке.

— Хорошее, — ответил Северцев.

Она посмотрела на него спокойными карими глазами, и Северцеву стало как-то тепло от их ясной, доверчивой чистоты. Приветливо кивнув головой Анне, врач устало опустилась на стул около кровати и, взяв здоровую руку больного, стала прощупывать пульс.

— Елена Андреевна, я достала новое лекарство! — протягивая коробочку, сказала Анна.

Елена Андреевна повертела коробочку в руке и отдала Анне.

— Часто новое — это просто забытое старое. Например, модное теперь иглоукалывание было известно тибетцам много тысяч лет назад…

— Устали?.. Сестра говорила, что вы делали очень сложную операцию!

Елена Андреевна отпустила руку Северцева и, как бы говоря сама с собой, ответила:

— Людей лишают жизни по-разному. Бандит убивает из-за денег, ревнивец убивает, сходя с ума, шофер — случайно… А что делают хирурги? Борются за жизнь человека, но не всегда умело… Хирург должен быть великим мастером. Но чтобы научиться мастерству, нужна практика. Испорченные во время этой практики вещи — люди… — с горечью добавила она. — Сейчас мне хочется сбросить этот халат и больше никогда не переступать порога операционной… — И резко перевела разговор: — У вас все нормально, скоро начнем учиться ходить…

Не успела уйти Елена Андреевна, как в дверь постучали.

— Можно к вам? — услышал Северцев знакомый голос. В дверях стояли Виктор и Виталий Петрович Степанов.

Виктор поцеловал мать, подошел к отцу, легонько пожал здоровую руку. Виталий Петрович поставил у кровати сумку с апельсинами, на столик — круглую коробку с тортом.

— Ничего, паря, бравенький, — глядя на больного, изрек Степанов.

— Спасибо, что решили навестить! Ты, Виталий Петрович, когда с Кварцевого? — спросил Северцев.

— Только что с аэродрома, прилетел в Москву за песнями. Точнее — ругаться по поводу административных восторгов главка. — Степанов сел на стул, достал пачку сигарет и, вспомнив, где он находится, поспешно спрятал ее в карман. — Кварцевому, как и третьему комбинату, в начале года министерство установило одинаковые плановые прибыли. Мы их значительно перекрыли, за счет внеплановых прибылей удвоили фонд предприятий. Хорошо? Вдруг на днях узнаю: нам задним числом вдвое увеличили плановые прибыли, соответственно, сам понимаешь, сократился наш фонд. Куда же ушли, ты спросишь, наши денежки? На третий комбинат: ему уменьшили за наш счет отчисления в государственный бюджет. Ловко? Видал фокус-мокус? Деньги наши — стали ваши, — гремел Степанов.

Анна попросила его разговаривать, учитывая больничный режим, потише.

— Все еще наваливают на тех, кто везет, а не на тех, кто путает постромки. Нерадивых пристяжных ставят в лучшие экономические условия, чем коренников! — продолжал возмущаться Степанов.

Северцев понимающе качнул головой и добавил:

— Опять пытаются водить предприятие на сворках главка, райфинотдела и прочая и прочая. По-моему, потому, что не доверяют руководителю, партийной, профсоюзной организациям. — Он тяжело вздохнул, вспомнив стычку с Филиным.

Степанов сообщил новость: летит в Англию, на Международный горный конгресс, и посетовал на болезнь Северцева — полетели бы вместе. Потом собрался уходить, пожелал Северцеву скорейшего выздоровления. О размолвках у Светланы с Виктором не обронил ни слова. И ушел устраиваться в гостиницу.

Анна вопросительно взглянула на сына:

— В квартире все в порядке?

— Да, я навещаю через день, — ответил Виктор, присаживаясь на кровать.

— Опять с женой повздорили? — с притворным осуждением предположила Анна.

— Что нового в институте? — спросил Михаил Васильевич.

— Все по-старому. Ждут тебя, просили передать приветы. У меня тоже по-прежнему: увлекаюсь подводной добычей, — сдержанно ответил Виктор.

— У вас со Светланой нелады?

— А у кого их нет… У вас, что ли, было лучше?.. Ей, видите ли, не нравится наша московская жизнь, хочется уехать в Сибирь!

— Вот уж, как говорится, скатертью дорожка! — вырвалось у Анны.

Виктор неприязненно посмотрел на нее.

— Мама, хватит тебе изводить Светланку… Она моя жена. Я люблю ее.

— Конечно! Любовь… Ночная кукушка всегда дневную перекукует. А тут еще ребеночек будет… — не унималась Анна.

— Успокойся, его не будет, — резко сказал Виктор.

Михаил Васильевич слушал, еле сдерживаясь. Разрядил нараставшее напряжение Виктор.

— Мне пора, — взглянув на часы, сказал он. — Светлана просила прийти сегодня домой пораньше.

Северцев уловил, как ему показалось, фальшь в словах сына и подумал, что идет он совсем не к Светлане, а к той женщине, которая, возможно, встала между ними: Светлана как-то намекнула на то, что у Виктора кто-то есть…

Анна вышла проводить сына.

Оставшись один, Михаил Васильевич с облегчением вздохнул. Его утомил разговор, хотелось забыться. Он закрыл глаза и слышал отдаленный благовест, проникающий в открытую форточку.

Ожили в памяти картины далекого детства, субботние всенощные, с которых он удирал играть с ребятишками в бабки, на паперти храма, за что и получал выволочку от своей богомольной бабушки… Что только не вспоминается в больнице!

После ужина зашла Елена Андреевна, — как она выразилась, «на огонек». Северцев угощал ее тортом, апельсинами. Она отказалась. Видно было, как она нервничает, — сегодня очень тяжелый день: только что умер еще один больной. Она подошла к окну, приоткрыла форточку и закурила.

— Многие сожалеют о том, что не успели сделать в жизни, а я сожалею о том, что сделала…

Она затянулась несколько раз сигареткой.

— Жизнь и смерть. Сколько стоит за этими извечными словами… — выдыхая в форточку дым, говорила она. — Поэты и ученые пишут и будут писать об этом всегда… А по утверждению моего знакомого профессора, все куда как просто: живые системы отличаются от мертвых только сложностью. Наши земные живые существа построены из белковых тел. Из них созданы структуры, способные к саморегулированию, причем на разных этапах сложности. Микроб усваивает азот из воздуха. Червяк воспринимает самые простые воздействия, и его поведение ограничено несколькими типичными движениями. Это — как информация, которую он отдает вовне. Человек же способен воспринять и запомнить огромное множество внешних влияний. Его движения крайне разнообразны. Но это только машина, которая работает по очень сложным программам. Когда-то это звучало кощунством, потому что люди умели делать лишь совсем простые вещи, которые не шли ни в какое сравнение с тем, что создала природа. Теперь все изменилось, или, вернее, будет все больше и больше изменяться. Недалеко то время, когда человек создаст сложные электронные машины, способные смоделировать жизнь.

Северцев слушал внимательно, но при последних словах Елены Андреевны протестующе вытянул руку.

— Да, да, жизнь, дорогой Михаил Васильевич! Мой профессор утверждает, что они будут думать, чувствовать, двигаться. Они смогут понимать и писать стихи. Разве их нельзя назвать живыми?.. Неважно, из каких элементов построена сложная система — из белковых молекул или полупроводниковых элементов. Дома строят из разных материалов, а функция их одна и та же…

— Все, что вы говорите, Елена Андреевна, я и сейчас воспринимаю как кощунство, — не стерпел Северцев.

— Откровенно говоря, меня тоже не устраивает такая перспектива рода человеческого… — засмеялась она. — Но, может, тогда все станет проще?..

— Вслушиваясь в то, что занимает ваши мысли, я думаю, что вы просто-напросто отчаянно устали. Шли бы вы домой, к Василию Павловичу!.. Ничего здесь не случится за ночь.

— Василия Павловича сейчас нет в Москве. Мы видимся редко… Телеграмма и та для меня праздник. — И вдруг Елена Андреевна спросила: — Из больницы вы вернетесь в Сокольники, правда?

— А вы разве в адвокатах у Анны?

Вошла сестра и тихо сказала:

— Доктор Георгиева, скорее в пятую палату, к Яблоковой!.. Прошу вас, пожалуйста, поторопитесь!.. — И выбежала из комнаты.

Северцев устало опустил веки. Но уснуть он не смог. И снова открыл глаза.

Окна большого дома напротив раскрашивали облицованный белой плиткой фасад розовыми, голубыми, желтыми огоньками. Они появлялись и исчезали, рисуя на доме, как на огромном электрическом табло, то гигантскую, от первого до десятого этажа, латинскую букву «L», то русские «К» и «П», то шахматную доску… Северцев уже научился по этим световым комбинациям приблизительно узнавать время.

«Одиннадцать. Пора спать. Пора спать».

Виктор сказал отцу правду. Он шел к Светлане. Сегодня предстояло неприятное объяснение.

Рита мстила ему за разрыв: узнав его новый адрес, писала письма, которые попадали в руки Светланы. Светлана их никогда не распечатывала, передавала ему. Виктор тоже не читал этих писем, тут же рвал их и бросал в мусоропровод. Светлана ни о чем его не спрашивала. И только сегодня, позвонив ему на работу, взволнованно попросила оградить ее теперь уже от наглых телефонных звонков его бывшей возлюбленной… Виктор не знал, что ему делать, как убедить Риту, чтобы она не мешала им жить… Встретиться с ней, попытаться усовестить? Вряд ли это остановит ее… Уехать со Светкой на Кварцевый, поставив тем самым крест на своей научной карьере?.. Он чувствовал: его нерешительность может дорого ему стоить, он потеряет Светланку… Он знал, что просыпался утром, чтобы увидеть ее, услышать ее голос, погладить ее шелковые волосы, понять — в который и который раз, вчера, сегодня, завтра, всякий раз с новой силой, — какое это счастье, когда она рядом!..

Виктор с тяжелым чувством вины вспомнил, что после безобразной сцены, которую устроила из-за прописки Светланы на их площади его мать, он не будет сейчас отцом…

Недавно Виктор со Светланой сняли комнату в одном из больших домов на Ленинском проспекте. Комната была светлая и почти пустая — книги лежали стопками на полу, одна стена была завешена огромным ковром, свадебным подарком Виталия Петровича. Ковер свисал на матрац, заменявший тахту. Стола в комнату они еще не купили, на стуле лежала клеенка, на ней стояли стаканы, тарелки — здесь все было временно, необжито, неуютно.

…Светлана сидела на матраце и, поставив машинку на деревянный ящик, что-то печатала для заработка. Виктор присел с другой стороны матраца и виновато посмотрел на жену.

— Я знаю, что все мужчины — мужчины не только для одной женщины, и ты, как мне ни горько, исключения из этого правила не составишь. Об одном прошу тебя — и сейчас, и на все время: устраивайся так, чтобы не ставить меня в глупое положение. Обедать будешь? — спросила она.

Виктор отрицательно качнул головой.

Что сталось со Светланой? После аборта она похудела, кожа на лице стала прозрачной. Особенно удивляло Виктора выражение ее больших голубых глаз — будто говорила она не о том, о чем думала.

Светлана накрыла футляром машинку и замерла на месте.

— Что ты молчишь?

— А что говорить? — ответила она, не поворачиваясь.

— Что же, давай помолчим вместе, — ответил Виктор.

— Мы теперь, Витя, даже молчим не вместе, а врозь… Где-то слышала я или прочитала такое выражение.

— Я знаю, что ты скажешь: не проверили своих чувств, мало ждали друг друга, и вот финал, — разведя в сторону руки, сказал он.

Светлана возразила: ждать любимого человека, годами не видя его, пожалуй, легче, чем прожить с ним бок о бок, скажем, два-три года и сохранить при этом всю силу своего чувства. Только время, совместно проведенное любящими, мерит силу и прочность любви. Но случается и так, говорила она, что тихая жизнь, иногда даже схожая со счастьем, и бывает той подводной мелью, на которой гибнет влюбленность. Светлана предлагала Виктору уехать на Кварцевый, на любой другой рудник, где нет проблем прописок, жилья, дележа копеек, той обыденности, которая убивает ощущение первых дней любви! Каждодневность, совместное прозябание в этой комнате — страшнее любых трудностей, которые ждут там. Не всем дано иметь талант быть всегда неповторимым, новым, оставаясь при этом самим собой… Она больше не может обманывать ни себя, ни его.

— Ну уж, это слишком!.. — холодно сказал Виктор. — Хорошо, я подумаю. Мать просила присмотреть за квартирой. Пока она в больнице у отца, я буду ночевать там. — И он ушел.

Светлана присела на матрац, зябко кутаясь в шерстяную кофту. Она, конечно, не станет проверять, где будет эти дни и ночи Виктор. До такого унижения еще не дошла. Но она убеждена, что Виктор встречается с этой Ритой… Сегодня был очередной звонок по телефону: Рита представилась ей как старая любовь Виктора…

Светлана решила, что завтра же пойдет в больницу к Михаилу Васильевичу и все расскажет ему. Она-то лучше, чем отец, теперь знает Виктора. Виктор часто киснет, впадает в уныние, нервничает — с диссертацией у него долго не клеилось, менялись темы, приходилось все начинать сызнова. Светлана верила в него и переливала ему, как кровь, свою веру — подбадривала его, заставляла не сдаваться.

Она подавляла многое в себе, чтобы быть ему подругой, товарищем. Жили они туго, она во всем отказывала себе, у нее было единственное приличное платье, одни туфли… Все деньги, присылаемые Степановым, шли на еду, потому что Виктор половину зарплаты по-прежнему, как он утверждал, отдавал матери. Все чаще Светлана садилась за пишущую машинку. Виктор теперь раздражался из-за плохо выглаженных носовых платков, подгоревшей яичницы. Мелкие неурядицы портили им жизнь.

И в то же время она знала, что Виктор любит ее, дорожит ею. Так что же она скажет Михаилу Васильевичу, о чем будет просить его?

Ничего она ему не скажет и ни о чем не попросит. Она сама должна найти решение, как сохранить Виктора.

Душа ее покрывалась морщинками, хотя на лице их пока не было видно.