Русская басня

Был некий человек,

Который целый век

От красноречия не знал себе покою:

Учение текло из уст его рекою.

Блистал мой говорун,

Подобно как перун,

И, бегая голов упорных,

Старался находить судей покорных.

В дубраву он зашел. Стоял в дубраве той

Болван. Под сенью древ вития мой

Гремит с воспламененным духом

Перед болваньим ухом

И чванится, как будто Цицерон,

Как за Лигария вступился он.

Кто ритор, кто болван — узнай, читатель!

Оратор мой — писатель,

Которому не могут быть с руки

Прямые знатоки,

И любит, чтоб ему дивились дураки.

У Волка вечная привычка кушать жадно.

Какой-то постник Волк себя не остерег

И завтрак проглотил; но горлу лишь неладно

Пришлась последня кость и села поперек.

Поблизости Журавль, для пищи ль, для игрушек,

Ловил у ручейка зевающих лягушек;

И Волк, которому кричать уже невмочь,

Махает Журавлю, чтобы пришел помочь.

Журавль услужлив, как известно,

И в Волчью пасть свой нос влагает честно

И тащит из нее засевшу в горле кость,

Нанесшую обоим им заботу.

Потом, подставя Волку горсть,

Покорно просит за работу.

Свирепый Волк сказал: «Благодари меня,

Что нынешнего дня

Ты в целости свою унесть мог шею

Из-под моих зубов. Теперь себе поди,

Но только в когти мне вперед не попади».

Нам пагубно самим благотворить злодеев.

Не будем, вопреки способностям природным,

Искать несвойственных нам к счастию путей.

Природа не равно ущедрила людей:

Один родится в свет к художествам свободным,

Другой — к простому ремеслу.

Пусть каждый с долею своею остается,

И он не ошибется,

Как то случилося Ослу.

Одним хозяевам с потешницей большою,

С Собачкою, Осел служил.

Сравнив ее судьбу с своею он судьбою,

В лукавый час неловко рассудил:

«За что Собачка так мила всему здесь дому?

С тарелки кушать ей, из чашки пить дают,

А мне лишь жалуют овсяную солому

И в барыши за лень почасту только бьют.

Когда на задние Собачка ножки станет

И лапочку хозяину протянет,

Хозяин милует, берет ее с собой,

Когда ж хозяюшку она лизнет разочек,

Хозяйка сахарцу ей уделит кусочек,

А сахар нынче дорогой!

Собачка ластится: вот тут и вся причина.

Так выберу веселый день

И приласкаюсь сам: улучшится судьбина,

Пойдет и мне тогда ячмень,

И, может быть, мою понежат лень».

В сей мысли крайне бестолковой,

Завидев издали хозяина с обновой,

Осел бежит, и, равно перед ним

Став дыбом, он ему кладет тяжелу ногу

На правое плечо; горланьем же своим

На весь наводит двор и пущую тревогу.

Хозяин закричал: «Что сделалось с тобой?

Какая ласка и потеха!

Иль стал ты скот уж прямо круговой?

Гей, дайте плеть сюда для смеха!»

Явилась плеть; Осел переменил напев

И отшагал смиренно в хлев.

Имела некая Ворона вкус:

Любила муз;

И говорит Орфею,

По-русски — Соловью:

«Исполни просьбу ты мою,

О чем просить тебя я смею!

Имею

Лишь одного

Я сына;

Он в старости отрада мне едина;

Пожалуй, ты его

Наставь так петь, как сам поешь ты нежно!

Он скоро переймет, лишь поучи прилежно».

А Соловей в ответ: «Голубушка моя,

Готов бы оказать тебе услугу я;

Но знай, не только я, да если с Геликона

Сынка сведешь учить всех муз и всех богов,

Не будет он в числе певцов:

Не может соловьем быть никогда ворона».

Вовек того не даст искусству мастерство,

Чего лишило нас, к несчастью, естество.

Кузнечик ветреный, про стужу позабыв,

Все красны дни пропел среди веселых нив,

Как вдруг зима: не стало в поле крошки,

Ни червяков, ни мушечек, ни мошки,

Чем душу пропитать.

Пришлося умереть иль где взаймы искать.

Кузнечик к Муравью, ближайшему соседу,

Явился к самому обеду:

«Почтенный Муравей, премудрый сын земли,

Запаса твоего частичку удели!

Я уверяю клятвой,

Что с ростом всё отдам пред будущею жатвой!»

Но Муравей довольно всем знаком:

Великий скопидом,

Ни зернышка он даром не погубит,

Охотник собирать, а раздавать не любит.

«Да как же запастись ты в лето не успел?» —

Спросил Кузнечика капиталист нечивый.

— «Я, малым быв счастливый,

И день и ночь напевы пел

Всем встречным

И поперечным,

Не чаяв летним дням конца».

— «Так ты, голубчик, пел? Пляши же голубца!»