Русская басня

У Пастуха была плохая собачонка,

А стадо надобно уметь оберегать;

Другого сторожа Пастух придумал взять!

Поймал в лесу Волчонка,

Воспитывать при стаде стал;

Лелеял да ласкал,

Почти из рук не выпускал.

Волчонок подобрел. Пастух с ним забавлялся,

И, глядя на него, не раз он улыбался

И приговаривал: «Расти, Волчок, крепись.

Защитника себе ягнятки дождались!

Не даст он никому моей овечки скушать».

Как видно, наш пастух

К пословицам был глух;

А надо бы ему прислушать:

Кормленый волк не то, что пес;

Корми, а он глядит всё в лес.

Волчонок к осени порядочным стал волком;

Отцовский промысел в уме своем держал

Да случай выбирал.

Надеясь на него, Пастух позадремал;

А сторож задушил овечек тихомолком

Да был таков.

Опасно — выбирать в Собаки из Волков!

Дед-мельник посильней пустил в колеса воду

И, жерновам прибавя ходу,

Пошел поспать домой,

А внук на мельнице остался;

Он был детина молодой

И за помол еще не брался,

А потому не знал он, отчего

Вертелись жернова в глазах его.

К тому же молодца немало удивило:

С чего-то колесо заржало вдруг, завыло,

Ну так, что малого чуть-чуть не оглушило.

В испуге он остолбенел!

Приходит дед: на жернов посмотрел,

Помазал колесо, и скрып стал тише, тише;

Затих. Тут дед сказал: «Смотри же:

Помажешь колесо — и в свой черед

Оно охотнее пойдет,

Тебе в работе помогая;

Труды же скупо награждая,

Услышишь ропот, вой,

Как скрып колесовой».

За пляску нежилась Фиделька у господ;

Барбос, хранящий двор, прикован у ворот.

А потчуют его костями лишь на стуже.

Вот правда светская: полезному — жизнь хуже!

Валялся зонтик. С красным днем

Забыта вся его бывалая услуга.

Пошло ненастье, дождь — тут вспомнили о нем.

Приди беда, найдем оставленного друга!

Простое белое стекло

В знакомство с солнышком вступило

И от лучей его огонь произвело.

Счастливец тот, кого ученье просветило!

Застигнутый в лесу ненастьем и грозой

Скворец летал и утомился,

И Ястреб уж над ним издалека кружился,

Но благотворною он был спасен рукой:

Шел мимо птицелов и взял Скворца с собой.

Спокоен скворушка; есть домик теплый, сытный,

И вместе с домиком — к вельможе он попал;

Вельможа тот был адмирал,

И в бурю кораблем России управлял,

Был столько ж добр душой, как саном знаменитый.

Отвел Скворцу решетчатый приют,

И Скворушку теперь лелеют, берегут;

Лишь только он проснется,

То зернышки к нему летят,

И свежая водица льется,

И с лаской на него глядят;

Укрыт от бури и погоды,

От хищных ястреба когтей,

И в доле счастливой своей

Поет, как на лугу в дни радостной свободы.

Случилось раз, что земледел

К вельможе в дом пришел;

И смотрит он, как Скворушке в отраду

Манили птичку на прохладу.

Из клетки в водоем Скворец перелетел,

Расправил крылья, разыгрался

И, веселясь, в воде плескался.

Прохлада Скворушке мила!

Вельможа, видя то, душою утешался;

Крестьянин так же восхищался:

Приятно и смотреть на добрые дела!

Но Скворушка уже на воле.

Что ж, не летит ли в чисто поле?

Нет,— вспомня свой приютный дом,

Он в клеточку летит с веселою душою,

Чтоб благодетеля потешить голоском.

Живи, Скворец, и старцу пой зимою;

Напоминай ему о сделанном добре

И весели его при вечера заре.

Во всякой счастлив тот поре,

На помощь к ближнему простерта чья десница;

А к благодетелю признательна и птица.

Сибирская свинья безвестною жила

На винокуренном заводе;

Безвестно жить и у людей не в моде,

Так в знать войти неряхе мысль пришла

И счастия искать на это в огороде.

Как видно, подстрекнул Хавронью бес,

Иль, может статься,

Наскучило в грязи валяться,

Но только решено на чудо из чудес!

Въезжает уж в Москву она с свиньями пышно,

Но всё еще в Москве о ней не слышно!

«Узнает же, кто я, московский весь народ»,—

Хавронья хрюкнула; вломилась в огород,

А в нем хозяина, на грех, не видно было;

Вот по грядам она прилежно водит рыло,

И что-то начала искать и землю рыть;

Сама взъерошилась, подняв свои щетины.

Однако ничего нигде не мог найти

По вкусу ум свининый.

«Всё плохо, плохо здесь! —

Она ворчит себе.— И видно неуменье!

Я б огород пересадила весь

На образец, на загляденье.

Здесь место заняли капустой да травой,

А лучше б посадить крапивы полевой;

А тут бы с бáрдой чан поставить.

Какую пользу бы могли они доставить!

Но всё у них не так. О! я, как захочу,

За это проучу,

И всё, что тут растет, на славу в грязь втопчу!»

Что долго думать? Принялася;

Ну, теребить капусту с гряд,

Укроп, и мяту, и салат;

Не полевым кротом, но бурей поднялася!

Левкои, алый мак,

Петрушку, спаржу, пустарнак

Смешала с грязью в кавардак!

Случись к тому, ослов тут мимо гнали;

В забор уставя лбы, ослы забормотали.

«Ну, хрюкушка!— тут Долгоух сказал.—

Такой я смелости в тебе не ожидал!

Теперь-то я смекнул, и вот мои догадки:

Ведь ты умней,

Смелей,

Ну, даже и чудских свиней!

Такие чудеса кто б сделал без ухватки?»

Хавроньи голову вскружила похвала,

Хавронья рыло подняла,—

До честолюбия и свиньи, видно, падки!—

И хрюкает: «О мне везде молва;

Я знаю Русь, и ей о мне известно;

А похвалу услышать лестно!»

— «Молчать, кума, молчать!—

Тут Ворон наградил ее советом.—

Не величайся так! Какая польза в этом,

Что худо, что добро, не знать,

Да браться разбирать?

А твой разбор такой, чтоб грязью всё марать.

Подумай, сколько ты хорошему вредила,

Но лишь ослам ты угодила,

А нам хвалить какая стать?»

Иной Зоил не только пишет,

Но даже в критике сам глупой спесью дышит!

И тем довольнее, чем больше разругал.

Пускай чужие недостатки

Завистнику б казались сладки;

А то наш шарлатан, нахал,

Добро и худо

В одно воротит блюдо,

И, радуясь, что тем ослов он насмешил,

Сам думает: «Я славу заслужил!»