Сделка

Глава шестнадцатая

Обратно в отель я не пошел. Со станции позвонил Эллен и дал ей адрес доктора, который Гвен написала мне перед уходом. Я сел на поезд в Стамфорд за двадцать минут до отправления, закрылся, как мог, отворотом плаща и заснул.

Кондуктор, разбудив меня, грубовато потребовал билет. Человек — это не нарушение общественного порядка только потому, что ему претит хамство! Некоторые пассажиры странно посмотрели на меня. Из-за их взглядов я так и не мог потом заснуть. Вспоминая сейчас то время, я понимаю, что именно в этом поезде меня охватило чувство, владевшее мной всю последующую неделю, — чувство, что окружавшие меня люди угрожают мне.

Когда я шагал от станции к госпиталю, мне почти преградил дорогу вынырнувший сзади и резко остановившийся «роллс-ройс». Дэнни О’Коннор, известный под прозвищем Дэнни-Осел, выскочил из машины, загородил мне дорогу и начал заталкивать меня в автомобиль мистера Финнегана. Будто он — военная полиция!

Вчера вечером телеграмма об увольнении со службы отправлена не была, поэтому формально мистер Финнеган оставался моим боссом. Он сидел на заднем сиденье и диктовал мисс Куртц, но я заметил, как он взглянул на меня. А так ли надо мне ехать с ним? Я заколебался. Это ведь не сумасшествие, не так ли? И не «эксцентричное» поведение, как он объявит позже!

Осел действовал, будто выбора у меня не оставалось. Дэнни в детстве, видимо, был заядлым хулиганом, в «Вильямсе и Мак-Элрое» это было признано всеми.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Садись в машину.

— Арест, что ли?

Осел расхохотался.

— Вы слышали? — крикнул он мистеру Финнегану. — Очень умный? Да? — сказал он мне. — Pischer!

Итак, новости распространились. В ночном суде присутствовал репортер. Как же без него в суде!

— Эдди! — Мистер Финнеган высунулся из окошка. — Не обращай внимания на этого идиота. Влезай!

— Я иду в госпиталь! — сказал я.

— И я туда же. Влезай. Я отвлекусь от тебя на минуту, — сказал мистер Финнеган, когда я уселся рядом с ним. — Хочу записать кое-какие мыслишки!

Осел открыл переднюю дверь и плюхнулся справа от шофера. Мы тронулись. Я поздоровался с секретаршей Финнегана, мисс Куртц. Она улыбнулась мне, потом согнала улыбку и снова стала деловитой.

Мистер Финнеган придержал меня за локоть. Казалось, он был настроен дружелюбно, одна из его светлых сигар перекочевала в мой нагрудный карман.

— Продолжим, Куртц, — сказал он.

Он готовил конфиденциальный доклад для группы производителей сигарет, которые платили ему высшей формой уважения — испрашивали у него совета по проблемам, охватывающим всю табачную индустрию целиком. Он согласился, об этом вскоре знал каждый работник отрасли, изыскать один день своего времени и не потребовал оплаты, если они выделят пять тысяч долларов на опекаемый его женой некий фонд милосердия. Производители табака имели, очевидно, крупные неприятности. Они согласились.

Мистер Финнеган одновременно использовал и диктофон, и знание Куртц стенографии. Потом он сверял человека и машину.

Он диктовал речь со страстностью политического оратора и не отпускал мой локоть. Иногда незанятым кулаком он энергично делал эмфазу.

— Итак, джентльмены, — диктовал он, — помочь я вам не могу. Факты, изложенные мной, не допускают иного толкования. Они показывают неразрывную связь между нашим продуктом и ростом числа раковых заболеваний. Наш бизнес в опасности! Что же делать?

Он взглянул на меня, как бы ища ответа.

Затем продолжил:

— Во-первых, свет в наших лабораториях должен гореть и днем и ночью до тех пор, пока мы не изготовим безопасную сигарету, которая тем не менее останется сигаретой. Потребуется время, но мы ее сделаем. Ни капли сомнений в этом быть не может!.. Куртц! — обратился он к секретарше. — Здесь могут быть аплодисменты. Поставьте паузу! — Он продолжил: — Но совершенно очевидно и другое — пока наши ученые работают, мы не можем прекратить выпуск сигарет. Ведь не можем?

Он снова поглядел на меня.

— Не можем, — подтвердил я.

— …У одного моего старого друга, Джека Демпси, есть поговорка, прошедшая испытание временем. Сейчас она как нельзя кстати. Итак, лучшая защита — это нападение. Сам Джек, могу добавить, еще не вошел в анналы истории, и, разумеется, это пока относительно.

Мистер Финнеган прижал себе пальцем нос и скорчил смешную гримасу. Я улыбнулся.

— Куртц! — продолжил он. — Здесь может раздаться смех, отметьте паузу. Продолжаю. Что же я предлагаю? Давайте вместо защиты предпримем наступление. Давайте перенесем тяжесть обвинения на что-нибудь другое. Здесь, Куртц, опять паузу, но не для аплодисментов, а чтобы лучше дошло!

Он глубоко вздохнул.

— Теперь, Эдди, вникай! — сказал он мне. — Я предлагаю, джентльмены, чтобы сигаретная индустрия организовала в качестве общественной службы комитет, состоящий из авторитетных ученых. И пусть этот комитет будет оплачен, основан и публично избран от нашей индустрии. Хотя и ответственность он будет нести только перед населением этих Штатов Америки.

Этот комитет выдающихся личностей опубликует доклад… Слушаешь, Эдди?

— Нет, — ответил я.

— Зря. Пропускаешь самую суть.

— Продолжайте.

— И вот этот доклад доступно изложит всем, что причиной рака легких являются отходы промышленности, которые загрязняют воздух над индустриальными и жилыми массивами, воздух, которым мы дышим и живем. Как вы думаете, Куртц, здесь будут аплодисменты?

— Да, мистер Финнеган.

— Поставьте паузу. Что с тобой, Эдди?

— Откуда вы знаете выводы ученых?

— Я говорил с некоторыми. Продолжаем, Куртц. Я хочу сказать, почему бы нам не поделиться грузом проблем с нашими братьями по автомобильной промышленности? Пауза. Давайте разделим ответственность и на производителей синтетических заменителей. Пауза. А то получается, что в данной ситуации наши братья-индустриалисты не прикладывают рук к массовому убийству. Пауза.

Я захлопал в ладоши.

Кивок мистера Финнегана.

— Все как один — за натуральную кожу, — хвастливо объявил он. — Продолжаем, Куртц. Не сигаретный дым, друзья мои, накрыл великий город Лос-Анджелес одеялом смерти. Пауза.

Я зааплодировал, утроив темп.

— …Не сигаретный дым раздражает каналы нашего обоняния, когда мы едем по лугам Джерси.

— Пауза, — сказал я.

— Правильно, — подтвердил он. — Ну как, Эдди?

— Не спрашивайте, — ответил я. — Я уже высказался.

Финнегана слегка дернуло. Его речь, взращенная на многозначительных паузах, неожиданно дала трещину.

— Мне понятно, к чему ты клонишь, — сказал он трезво. — Слишком цветисто.

— Я этого не говорил.

— Может, ты и прав, — сказал он задумчиво. И замолк.

Никто не произнес ни слова. Когда мистер Финнеган мысленно концентрируется, его напряженность передается окружающим. Прошла минута. Были слышны щелчки его наручных часов.

В эту минуту я вспомнил, что мистер Финнеган едет в тот же госпиталь, что и я. Неужели он едет повидать моего отца? Мистер Финнеган — известная личность в известных кругах, и в этих кругах не принято покидать друзей в беде. Неужели он специально приехал со своей секретаршей, диктофоном, клоуном-телохранителем, специально, чтобы успокоить меня, — мол, несмотря на все случившееся, «Вильямс и Мак-Элрой» стоит за меня горой?

Он, разумеется, птица большого полета, если не сказать больше. Он способен не только на жестокость, но и на импульсивную щедрость. Этим я всегда восхищался. А он, чувствуя мое восхищение, отвечал добрым расположением. Вот поэтому он и был здесь — он помогал Другу.

Я всегда говорил, что он — единственный из многих моих знакомых — живет как хочет. Поэтому я внимательным образом изучил, как он ухитряется это делать. Вернувшись с войны в сорок пятом, я крепко решил организовать оставшуюся жизнь так, чтобы получить от нее по возможности все. Должен догнать их, повторял я про себя, после потери четырех с половиной лет. Причин, по которым мне не представлялось возможным устроить жизнь по собственному усмотрению, так же, как мистер Финнеган устроил свою жизнь по своему усмотрению, не было. Он распланировал каждую минуту своего дня, как показало изучение его способа, чтобы делать только то, что он хочет, и всячески избегать того, что прямо к нему не относится и с чем бы он не желал иметь дело.

Не знаю, как у него обстояли дела с женой. Относился он к ней лучше некуда, но представить ее с ним в постели — мое воображение отказывало. Единственным источником информации об этой стороне его жизни были страницы журнала «Харперз Базар». Время от времени его приватное существование освещалось этим журналом. Цветные фотографии иллюстрировали то ее с бульдогом, обвешанным медалями, то пузырящийся бассейн, где рядом на стенках лежал девственный снег. Супругов Финнеган всегда снимали таким образом, чтобы эффект их лиц создавал полное правдоподобие относительно самой счастливой семейной пары Америки. Даже циничный взгляд не отыскал бы изъяна в их счастье. Между ними был заключен союз о полном принятии условий игры: игра же была их договором на жизнь.

Что бы они там ни делали по ночам, спала она в одном из крыльев дома, всегда в окружении своры верных псов.

Мистер Финнеган всегда спал в своей башенке, которая никогда не отапливалась и окна которой, зимой и летом, держались открытыми настежь. По сути, ночи он проводил на улице. В башне он не жил, только спал. Я видел снимок этой башни в журнале по архитектуре. Заголовок гласил, что мистер Финнеган всегда спит в одинаковых условиях, — работает ли он в западном офисе или в штабе корпорации в Нью-Йорке (где стояла точно такая же, как в Калифорнии, башня). По-моему, любой из нас, имей он столько денег, сколько их у Финнегана, спал бы так же, как и он.

Каждый день в семь утра слуга мистера Финнегана входит к нему в башню и будит босса. Но мистер Финнеган, как всегда, уже бодрствует на протяжении получаса. Эти полчаса, как он заявил прессе, когда он лежит под баварским одеялом в комнате, где зимой у него идет изо рта пар, а летом достаточно прохладно, поэтому он может спать спокойно, если даже случится перебой с отоплением, он Думает.

К приходу слуги с покрывалом из шерсти ламы мистер Финнеган уже продумал свою работу на день. Его основной мотив состоял именно в этом! Он хвастался, что, мол, именно за эти полчаса он зарабатывает себе и деньги, и уважение окружающих. А оставшееся время, собственно, ерунда!

Мистер Финнеган родился, провел детство в Японии, и поэтому он страшно тосковал об обычаях Страны восходящего солнца. Каждое утро он по лифту спускался с верхотуры башни в подвал, где его ждала «ванна» в японском стиле с мягкой пузырящейся водой. Рядом с деревянной бочкой стоял бокал лимонного сока. Здесь мистер Финнеган выслушивал новости и прочитывал отпечатанные накануне Куртц основные темы его мира бизнеса. Он пробегал глазами эти листки, пока лежал в кипятке. После пяти минут кипячения его укутывали в оранжевый (цвет Будды!) махровый халат и доставляли в комнату, выходящую в японский сад. Там он завтракал: два яйца всмятку, ржаной поджаренный хлебец (без масла) и горячий чай, импортируемый из Японии.

После завтрака, небритый, мистер Финнеган надевал спортивный костюм и ехал в офис. Там он раздевался, его брили, ему делали массаж, его волосы подравнивали. После приятных процедур он облачался в деловой костюм темно-синего цвета, в свою униформу, под костюм — белую рубашку с полутвердым воротничком, на рукава — французские запонки с личными инициалами, на шею — галстук, по клубной традиции в черно-голубую полоску. Он купил таких костюмов, рубашек и запонок с галстуками больше дюжины, поэтому в офисе его всегда ждал чистый, выглаженный набор одинаковой одежды. На работе Финнеган отличался постоянством в облике. Никто не пытался судить о его настроении по одежде. Бесполезно.

Но я забегаю вперед. Ровно в семь его секретарша Куртц и телохранитель по прозвищу Осел подъезжали к дому на его машине. Эта машина с шофером, оборудованная телефоном и диктофоном, брала Куртц и О’Коннора в шесть утра у офиса и везла их к Финнегану. На обратном пути в офис он диктовал программу на день, план, задуманный в башне и проработанный в деталях в японской бане. Во время поездки он напряженно мыслил, и никто не смел нарушать его молчание. Дэнни-Осел сидел на переднем сиденье и тоже молчал. Никто не знал, зачем мистеру Финнегану нужен был по утрам О’Коннор, но он всегда сопровождал босса. Его кривая ирландская физиономия, обращенная вперед, словно олицетворяла горгулью. Они с Финнеганом учились на одном курсе в колледже. У Осла, в его пятьдесят лет, лицо до сих пор было покрыто юношескими прыщами. Его основная функция была по проблемам тайных взаимоотношений босса с девочками, или, проще выражаясь, он был сводником. Другой его обязанностью являлся заказ обеда для шефа. В точное время, в соответствии с указаниями мистера Финнегана. С этими двумя обязанностями Осел справлялся успешно. Большинство бизнесменов, которым требуется разъезжать по стране, обычно имеет по два секретаря: один — для восточного побережья, другой — для западного. Мистер Финнеган обладал секретарем с совершенными качествами, поэтому он брал Куртц во все поездки. Как, впрочем, и Осла.

Работа у мистера Финнегана начиналась с одного и того же — совещания с подчиненными и постановки им задач на день. Обычно это длилось до половины первого. Затем в его кабинет входил Осел, следом — официант с обедом.

Если утро обычно было связано с созидательным планированием, то время после полудня целиком отдавалось организационным вопросам. Лично мистер Финнеган очень редко встречался с клиентом. И с гордостью говорил, что не сбивает цену со своих подчиненных. Под этим он имел в виду, что никто не смотрелся в глазах клиента так хорошо, если перед этим у того была встреча с самим Финнеганом. Он был прав. Если в бизнесе какие-то трудности давали о себе знать более настойчиво, то клиент утешался мыслью: «Если будет хуже, то за дело возьмется лично мистер Финнеган!» Да и сам Финнеган говаривал в таких случаях: «Не беспокойтесь, если так будет продолжаться и дальше, возьму все в свои руки!»

У Финнегана была еще одна легендарная то ли привычка, то ли принцип — он редко отвечал по почте на письма на его имя. По утрам он быстро просматривал корреспонденцию и тут же поручал кому-нибудь ответить. Разумеется, письма личного характера он писал сам. Люди, присылающие ему послания, получали ответы от его подчиненных или от Куртц, в зависимости от статуса корреспондента. Ответы начинались примерно так: «Мистер Финнеган просил меня передать вам следующее…» Лишь несколько капитанов большого бизнеса могли похвастать личным письмом босса. Поэтому если он брался за перо сам, то ответ сам по себе кое-что значил. Он старательно отвечал на личные письма, даже если они были тривиальны, от однокурсников по колледжу или своих дочерей. Никогда ни при каких обстоятельствах ни он, ни кто-либо из фирмы не отвечали на письма его молоденьких знакомых женского пола.

В пять наступал первый период отдыха. Но этот отдых был обманчив. В действительности этот час, с пяти до шести, был посвящен выполнению особо важных мероприятий под видом перерыва. К примеру, он мог просто сидеть и выпивать с главой какой-нибудь компании, которую он опекал. Или он мог пойти по антикварным магазинчикам, взяв с собой главу отдела по рекламе: у Розенберга или в «Парк-Бернете» он покупал какую-нибудь безделушку или маленькую картину для гостя и попутно высказывал озабоченность о трудностях, переживаемых этой компанией, и в заключение несколько слов о том, что, по его мнению, необходимо предпринять. При таких обстоятельствах лишь немногие могли возразить.

В шесть наступал второй этап отдыха — или в компании с этим же гостем, или в одиночку. На этот час Осел припасал «клубничку». Финнеган располагал маленьким гаремом, и обычно Осел звал одну из его постоянных подружек. Разумеется, для ухаживаний времени у мистера Финнегана не было. Его нынешний гарем состоял из трех чудных экземпляров. Первая — малазийка, вторая — могла сойти за девственницу с библейским поясом из Теннесси, которым еще верят, а третья была старая разбитная потаскушка. Он содержал их троих, платил за их квартиры и давал им нечто вроде зарплаты. Требовалась от них лишь постоянная готовность. Для него. «И для его близких друзей», — добавлял с ухмылкой Осел.

Чувства в амурные дела Финнеган не впутывал. Девчонки служили пикантной разбавкой его программы здорового образа жизни. Никаких тебе сантиментов или привязанностей. Удовольствие — да.

Где-то около семи (пока он ел тщательно составленный ужин) Финнеган звонил жене и непринужденно осведомлялся, все ли дома в порядке. Дома всегда было все в порядке. Он сам за этим следил. Иногда в эти часы звонили дочери. Они были замужем, но часто звонили ему в это предназначенное время, сообщали свои планы или просто передавали привет. Все три дочери были пристроены, или, как он говорил, «были в хорошей форме». Муж первой работал в «Вильямсе и МакЭлрое», второй — был военным и служил адъютантом у генерала, близкого друга Финнегана, вместе с которым он каждый год отправлялся на Аляску за бурым гризли. А муж третьей не работал вообще. Он был «спортсменом», плавал на яхте из Бимини. Яхта стояла в доке, которым владел Финнеган. Поэтому Финнеган смог присматривать за всеми тремя тщательно отобранными мужьями. Если они гуляли на стороне, он мог резко подать вожжи на себя и осадить грешника. Финнеган не одобрял «обман» в супружеской жизни зятьев. Всем троим он в разное время дал это понять.

Ложкой дегтя в огромной идиллической бочке меда был его сын. Сын спивался и упрямо, как выяснилось позднее, делал все, чтобы запятнать общественный образ отца. Во всем прекрасно отлаженном механизме только он звучал диссонансом. По одному случаю Финнеган лишил его наследства и дал тому на руки последнюю сумму денег. Сын потратил все деньги на экспозицию, где его отец выступал в роли главного героя сомнительных фотографий. Набор снимков ни одно уважающее себя издательство не напечатало бы под угрозой подачи судебного иска, но сын раздаривал снимки налево и направо совершенно бесплатно всем, кто мог найти удовольствие в их содержимом.

Кроме сына, Финнеган держал под контролем все аспекты своей жизни. В отличие от своих соперников и конкурентов, по вечерам он не сникал, а вновь оживал. Потому что после верховой прогулки и получасового ужина, приносимого ему прямо на кушетку, он засыпал. Его подруге на данный день четко намекали, что она ни в коем случае не должна засыпать рядом. Только застыть и ждать, пока не заснет босс, затем тихо встать и уйти. Ни при каких обстоятельствах он не должен видеть ее при пробуждении. Финнеган просыпался свеженький как огурчик. Его уже ждал доктор Крускал, личный врач, являвшийся к нему по вечерам пять раз в неделю. Три раза он впрыскивал Финнегану В16 или другие секс-гормоны, модные в данное время. В другие дни он приходил просто поглядеть, здоров ли босс. В эти визиты он массажировал Финнеганову простату, глядел его горло, взвешивал его или менял слишком яркую лампу. В общем, делал что-то, чтобы Финнеган чувствовал заботу.

После сна — душ шальными струйками. Затем облачение в свежий синий костюм. Люди, видевшие Финнегана в том же костюме утром и вечером, млели. Как он умудряется так работать и выглядеть таким свежим?!

Серьезные встречи с клиентурой и представление программ Финнеган планировал на вечер. Помолодевший ото сна и душа, он обозревал коллег, чьи мозги затуманились от длинного и тяжелого рабочего дня. На этих встречах каждый высказывал свои соображения по проблеме, Финнеган же, выглаженный, причесанный и бодрый, сидел и терпеливо слушал. Терпение его тоже было легендарным (терпение само по себе — оружие!). В конце встречи он принимал решение, и оно было окончательным. К тому времени, а если точнее, к 11.15, люди выслушивали столько противоречивых оценок и горьких суждений, что их общим страстным желанием было появление человека, могущего подвести черту под всем, что наговорили за несколько часов. И заключительные слова мистера Финнегана лились бальзамом на их души. Они даже успевали на последние поезда в Гринвич или Монте-Клер. Мистер Финнеган и это принимал во внимание. Он знал расписание пригородных поездов.

По окончании работы его отвозили домой, в Маунт-Киск. Глаза его уже слипались, но он всегда шел первым делом в спальню жены, чтобы поцеловать ее и пожелать спокойной ночи. Ведь он был католик и хороший муж. («По воскресеньям, — как он неоднократно повторял, — я принадлежу жене!») Что происходило между мистером и миссис Финнеган в их полуночные встречи, никто не знал. Наступающий рассвет всегда заставал Финнегана в его неотапливаемой башне.

«Нарушал ли он свое отлаженное бытие?» — подумал я.

— У вас кто-то из знакомых лежит в госпитале? — спросил я.

— Ш-ш-ш! — зашипел Дэнни.

— Ничего, Дэнни! — сказал мистер Финнеган и повернулся ко мне. — Насчет речи, может, ты и прав. Эта штука — простота, не так-то легко дается. Охо-хо! Останови машину! Давай-ка пройдемся, Эдди. Нет, я приехал из-за тебя.

Машина остановилась. Дэнни открыл двери.

— Давай, Эдди, вытягивай ноги, разомнись. Набираешь вес?

Мы пошли пешком. «Ройс» ехал сзади. Говорил мистер Финнеган:

— …Во-первых, я с тобой. А это значит, что компания тоже с тобой. Столько времени, сколько потребуется. Во-вторых, с тобой происходит одна серьезная штука. Она серьезна настолько, что я взял на себя смелость вчера позвонить твоей жене…

Он помедлил неуловимую долю секунды и украдкой рефлексивно повернул голову через плечо. Он забыл, как зовут мою жену, и искал Куртц, которая, разумеется, должна это знать. Но «ройс» был сзади на десяток метров.

— И что вы сказали Флоренс? — произнес я, делая ударение на ее имени.

Он с ходу уловил:

— …Я сказал Флоренс, что неплохо бы ей поехать на восток на время.

— И что она?

— По-моему, поехала. Я попросил ее поехать сразу же. Ты ничего не имеешь против?

При других обстоятельствах я бы сказал: «Да нет, что вы?» — вежливое и лживое. Но сейчас я ответил по-другому:

— А почему бы вам не заниматься своими делами?

У мистера Финнегана не было абсолютно никакого опыта для реакции на подобные ответы. Он никогда не имел дело с ремарками такого рода. Минуту мы шли молча.

— Повторяю, — наконец сказал он, — и говорю это очень спокойно, насколько позволяют обстоятельства. Ты попал в серьезную переделку. Мы, в «Вильямсе и Мак-Элрое», на сто процентов за тебя, но… В общем… Ты отдаешь себе отчет в том, что ты натворил?

— Уже появилось в газетах?

— Одна газетная сволочь присутствовала в ночном суде и все выспросила. А фактически, мне пришлось потратить вчера лучшую часть вечера, чтобы замять дело и не допустить его появления в прессе. Но еще не нашлось в мире человека, способного заткнуть рты всем мужчинам и женщинам, к несчастью, представляющим большинство среди профессионалов нашего бизнеса. Твоя «мочевая» шутка станет хитом этого года!

Я не мог удержаться от улыбки.

— Не вижу ничего смешного! — заметил он.

— Не знаю, — сказал я. — Смешно, и все тут.

— «Зефир» думает по-другому. В Штатах не осталось ни одной компании, которая бы не услышала или скоро не услышит от наших конкурентов об этом, если я снова попробую поставить тебя на «Зефир».

— Понимаю, — сказал я.

— Надеюсь! Надеюсь также, ты понимаешь, насколько это серьезно!

— Я же сказал, что понимаю!

— Откровенно говоря… если у тебя контакты с другой компанией… «Вильямс и Мак-Элрой» всегда придерживалась иных принципов. Мы ориентированы на людей. Говорят, что твой отец очень плох?

— Кто вам сказал?

— Флоренс.

— Он болеет, но речи о кончине и быть не может!

— Можно ли объяснить твое сумасбродство, если не сказать хуже, болезнью отца?

Я промолчал.

— Ты хоть понимаешь, что твое поведение переходит всякие рамки?

— А мне оно нравится! — заявил я.

Он посмотрел на меня, я — на него, и он сказал:

— Садимся в машину.

Финнеган обернулся и подал знак рукой, который я не заметил, но на который шофер отреагировал молниеносно. Тормоза «ройса» прямо-таки взвизгнули у наших ног.

— Расскажи анекдот, — сказал мистер Финнеган Ослу, усевшись в машину.

Флоренс ожидала нас в госпитале. Она промчалась мимо меня и упала в объятия мистера Финнегана. У-у, Флоренс всегда уважала боссов! Мать стояла позади толпы, и я прошел к ней. Она не знала, кем является мистер Финнеган, и поэтому его появление не произвело на нее впечатления.

— Они суетятся вокруг меня! — сказала она.

— И вовремя! — Глория уже стояла позади меня.

— Со мной все в порядке! — упрямилась мама.

— Дорогая, тебе больше никто не будет мешать, — сказала Глория.

Я так и не понял, о чем шла речь, и не успел выяснить, потому что подошла Флоренс.

— Что ты ему сказала? Почему он приехал? — спросил я ее и показал на мистера Финнегана, стоящего рядом с мужчиной, похожим на высокооплачиваемого врача.

— Я ничего ему не сказала. Это он позвонил мне. А сюда он приехал, потому что он — твой друг. — Она чмокнула меня в щеку. — Мой монстр, тебе так нужны сейчас друзья!

У нее был мягкий, действительно чудный голос.

Я почувствовал, что меня загнали в угол.

— Со мной все в порядке! — сказал я.

— А по лицу не скажешь, — произнесла Флоренс. — Выглядишь хуже некуда. Куда делся твой галстук?

— Эв, ты плохо выглядишь, — вставила мама.

— Будто всю ночь провел на ногах, — добавила Глория.

— Втемяшили себе в голову… — начал я.

Подошли Майкл, мистер Финнеган и тот, третий, респектабельный.

— Эдди, позволь представить тебе моего личного врача, доктора Клиффорда Тэйлора, — сказал мистер Финнеган. — А это — старший сын нашего пациента, мистер Эдвард Андерсон.

Доктор Тэйлор протянул мне руку.

— Я попросил доктора, — сказал мистер Финнеган, — не будет ли он так любезен потерять немного своего сна и немедленно приехать сюда взглянуть на твоего отца.

Доктор Тэйлор сказал: «Я предлагаю, сэр, всем сесть!» — и поглядел в направлении комнаты для посетителей. Там сидело четыре человека, каждый одиноко и понуро, видимо, ожидая плохих известий. Места для нашей компании там не находилось. Вердикт доктора Тэйлора пришлось отложить.

— Подождите, я сейчас! — сказал он и ушел куда-то.

Я направился в комнату отца и, подойдя, заглянул внутрь. Он сидел в кровати. Он и вправду выглядел неважно. Увидев меня, он просиял.

В комнате находилась сестра, из несгибаемых противников свиданий больных с родственниками. Заметив меня, она пробурчала: «Не сейчас!»

— Заткнись, идиотка! — закричал отец. — Заходи, мой мальчик!

— В таком случае пеняйте на себя! — пригрозила мне сестра и вышла.

— Дрянь! — прошипел отец по-английски, затем добавил что-то избранное по-турецки.

Из-за двери донесся голос сестры: «…Пусть пеняет на себя!» — и еще что-то. Я не расслышал, потому что запер дверь ножкой стула.

— Кто этот прилизанный доктор? — спросил отец.

— Личный врач мистера Финнегана, моего босса. Финнеган тоже здесь.

— Наверно, скоро помирать, раз столько «шишек» собралось.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Мне надо выбраться отсюда, Эвангеле. Осталось мало времени.

Неожиданно я почувствовал, что отца и впрямь надо бы вызволить из больничных стен, хотя с точки зрения медицины это был абсурд. Просто чтобы его душа успокоилась. Только для этого.

— Почему сестра такая злая?

— Я кое-чего натворил.

Кто-то снаружи мягко постучался. Я понял, что это Флоренс, еще перед тем как услышал: «Эванс!»

— И что же ты натворил?

— Нагадил в койку.

— Дорогой! — пропела из-за двери Флоренс.

— Это Флоренс, — сказал отец, вспомнив для разнообразия ее имя. — Думал, она в Калифорнии.

— Была. Мистер Финнеган, мой босс, прислал ее сюда.

— Хе-хе, они думают, я помираю?

— Эв! — опять голос Флоренс. — Давай же, выходи! Это становится просто неприличным.

В ее голосе начало проскальзывать раздражение.

— Эвангеле! — прошептал отец.

— Да, пап!

— Помоги мне выбраться отсюда. У меня есть деньги на такси. Вот, погляди! — Он сунул руку под матрас и стал шарить там.

— Я знаю, пап.

— Подгони такси. Подожди, пока они уйдут, и вытащи меня.

— Эванс, Боже мой! — крикнула Флоренс из-за двери. — Нас ждет доктор Тэйлор. Можешь ты быть просто вежливым?

— Надо соблюсти приличия, — сказал я старику.

Он взглянул на меня с упреком.

— Эвангеле, не бросай отца!

— Я вернусь, па, обещаю! Послушаю доктора и сразу назад.

— Я специально это сделал. Спроси доктора Левина.

— Что специально?

— Нагадил в койку!

— А зачем?

— Чтобы они выгнали меня из больницы. Вчера я слышал, как они таскают мертвецов. Думают, я не знаю, что тут происходит. А этот «шишка» вовсе не доктор, а из похоронного бюро. Спроси доктора Левина!

— Я вернусь, па! — сказал я, направляясь к двери и думая, кто такой Левин.

Флоренс уже истощила весь запас терпения, но улыбнулась она ангельски и дружески:

— Доктор Тэйлор организовал нам комнату для личных консультаций.

В комнате для личных консультаций были уже все, включая четырех братьев, которые выделялись на респектабельном фоне не в лучшую сторону и потому тихо сидели в углу и улыбались. Глория о чем-то горячо говорила.

— Я хочу, чтобы вы все задумались о ней! — сказала она со страстностью правоты в словах, показывая на мать. — Сейчас надо побеспокоиться о ней. Я права, Флоренс?

— Да, дорогая! — сказала Флоренс, такая же терпеливая с ней, как и со мной, такая же собранная. — Сейчас и поговорим об этом.

— Буду краток, — начал доктор Тэйлор, хотя его никто не просил быть кратким. — Ваш отец страдает от заболевания, которое присуще всем нам, обитающим на земле. Это — старость.

— Что с ним конкретно? — спросил я.

— Запущенный артериосклероз.

— Надо же! — пробормотал один из братьев.

— Может, помолчим? — бросила Глория.

Доктор Тэйлор продолжил, будто сам сделал паузу для передышки. Но я заметил, как он молниеносно бросил взгляд на часы. Все доктора умеют так смотреть на часы. Чтобы никто этого не заметил.

Но мистер Финнеган тоже оказался наблюдательным. Пришлось ему тоже призвать к порядку. Правда, очень, очень спокойно.

— По-моему, нам следует внимательно выслушать доктора Тэйлора, не перебивая его. Он оказал большую любезность, согласившись приехать сюда.

— Да, да, я смог выкроить время, — поскромничал доктор Тэйлор.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала Флоренс.

— Я вполне осознаю тот факт, что члены семьи вынуждены вскоре будут обсудить состояние его здоровья. Но, думаю, вы простите меня, если я подробно останавливаться на этом не стану. Вполне согласен с… — он кивнул Глории, — что главный объект заботы отныне — жена больного. Эта леди здесь. То, что произошло этой ночью, вскоре повторится, и не раз. А вскоре больной уже будет не в состоянии контролировать себя и жизненные функции своего тела.

— Он нарочно это сделал! — вставил я.

Все рассмеялись.

— Нарочно! — отчаянно вскрикнул я.

Какого дьявола я начал перед ними метать бисер, не пойму!

— Ну-ну, Эванс! — улыбнулась Флоренс и как-то затушила мою неловкость.

— И все-таки нарочно! — тщетно воззвал я последний раз.

Мистер Финнеган остро взглянул на меня. Он подсчитывал, а так ли уж я нужен «нашей» компании в будущем.

Доктор Тэйлор встал. Он долго терпел. Флоренс сказала:

— Доктор, все хотят знать, что вы скажете нам. Пожалуйста!

— Никто, — ответил доктор Тэйлор, застегивая плащ, — не знает все про нарушения циркулярных функций организма. Мы знаем только, что они прогрессируют, и очень быстро. Функции отказывают одна за другой. Могу я быть откровенным?

— О, конечно! — воскликнули Флоренс и Глория одновременно. И вытянули шеи, чтобы лучше слышать.

Доктор Тэйлор улыбнулся, его маленькая пантомима — угроза ухода — привнесла порядок в собрание. Он расстегнул одну пуговицу.

— Хочу, чтобы вы все знали точно… — Он остановился. — Этот джентльмен тоже из числа родственников?

Мы обернулись. В двери стоял Джо Арнесс собственной персоной. Картина полного упадка.

Он был одет в черный потрепанный пиджак и полосатые штаны, в руках держал шляпу «дерби». Спереди его костюм был усыпан пеплом от сигарет и запятнан соусом из автомата, что на 57-й улице, где он обычно обедал, по крайней мере тогда, когда у него водились деньжата.

— Это, — сказала Глория, — старший брат больного, Джо Арнесс.

Глория терпеть его не могла!

— Добро пожаловать, сэр, — сказал доктор Тэйлор, расстегивая еще одну пуговицу. — Я уже собираюсь уходить.

Джо поклонился ему в пояс.

— Всем доброе утро! — провозгласил он. — Он умер? — И захохотал, показывая зубы — сплошную пелену желтизны.

Джо давно покончил с дантистами. Его наградой стала природная золотая улыбка.

— Я знаю, — сказал он, — что с такими гениальными врачами его здоровье вне угрозы!

И снова низко поклонился.

— Заткнись, — тихо сказала Глория. — Доктор Тэйлор, пожалуйста.

— Я собираюсь добавить лишь о событиях прошедшей ночи, — сказал доктор Тэйлор и хохотнул. — Это называется вторым детством. Старый джентльмен будет настаивать, что он прекрасно осознавал, что он делает, мол, нарочно… Сие является лишь отчаянной попыткой переименовать содеянное, хотя в некотором роде такую попытку можно охарактеризовать как весьма изящную. Они хотят уверить себя в том, что все еще могут контролировать свое тело. Друзья, нас всех ждет нечто подобное, если нам посчастливится прожить так же долго, как этот человек. Для смерти, друзья, различий не существует.

Я взглянул на мать.

Доктор Тэйлор усилил свою речь:

— …Он будет продолжать галлюцинировать. Память будет отсылать его назад по всей жизни, он не будет знать, где он и почему, не сможет отвечать за свои поступки. Сестры, к примеру, рассказали мне, миссис… — он кивнул матери, — что он обвиняет вас в довольно… Вам, мадам, не следует огорчаться. Ваш муж уже не тот человек, он — сам не свой. Скажите, он ругался, что вы неверны или плохо относитесь к нему?

Мама промолчала.

— Ну что за страшная тайна? Да, да, доктор! — воскликнула Глория.

— Пусть подобные измышления не причиняют вам беспокойства. Но сейчас я хочу призвать вас к другому — подумайте о себе. О себе в первую очередь. Вам уже не удастся — я говорю это, не пугая вас и не угрожая вам, — ухаживать за ним с надлежащей заботой. Его следует поместить в специальный дом для престарелых. И там за ним присмотрят. В любом случае такой уход, как в этих заведениях, дома вам обеспечить не удастся. Поэтому как можно быстрее отправляйте его. А потом приезжайте к нему в любое время. Вы будете избавлены от пытки созерцания, как час за часом разрушается его тело и дух. Я не слишком резок?

— Вполне откровенно, — сказала Глория. — По крайней мере, правда.

— Я надеюсь, что вы воспримете все сказанное мной как надо. Миссис… — он кивнул матери, — подумайте о себе!

Я взглянул на мать. Она прожила с отцом сорок семь лет. Доктор Тэйлор требовал невозможного. Я пересел к ней.

Тэйлор протиснулся к выходу. Финнеган поймал его там и потряс за руку, будто поздравил знаменитого артиста при выходе со сцены после блистательного выступления. Подводя итоги, доктор Тэйлор улыбнулся нам и махнул рукой, унося на лице маску наилучших пожеланий.

Старый Джо приблизился к нам с матерью, наклонился и прошептал: «Ну и что? Сэм всегда был такой!»

Он сунул мне руку под локоть с грацией boulvardier, и мы вместе прошествовали в б 12-ю комнату.

— Каков вердикт? — спросил отец. Затем, заметив брата, спросил его: — Какого черта тебя занесло сюда? Если нужны деньги, можешь проваливать.

— Я уйду, — парировал Джо, — только хотелось в последний раз взглянуть, перед тем как ты оттопыришься окончательно!

— Только после тебя!

Они начали перебрасываться фразами по-гречески. Я понял только фрагменты. «Обгадил подстилку», где «подстилка» на греческом слэнге значило «нижнее белье». Оба резвились как дети, смеялись и обзывали друг друга непристойными словами. Затем, в разгар перепалки, зашла та самая, кровь с молоком, молодица с сестрой постарше возрастом. Они потребовали очистить палату и, не обращая на нас внимания, начали бесцеремонно готовить отца к ванне.

Финнеган спросил, куда я запропастился, как только я вышел от отца. Он взял меня за руку и сказал: «Проводи меня до машины!» Толкая за локоть, он повел меня к выходу. Проходя мимо группы женщин, я услышал Флоренс. Она излилась в благодарности Финнегану!

Мы шли дальше, Финнеган не остановился, чтобы выслушать Флоренс. Осел топал сзади.

— Спасибо за Тэйлора, — сказал я. — С вашей стороны это…

— Не стоит, — перебил он. — Тебе нужна была помощь. Чем смог, тем и помог. — Он обозрел стоянку, увидел свой «ройс» и быстро пошел к нему, не отпуская меня. — Кроме того, меня волнует не твой отец. Ему уже вряд ли кто поможет. Меня волнуешь ты.

— Я тоже хотел потолковать об этом, — сказал я. — По-моему, я кончился.

— Чепуха! У тебя еще тридцать лет в запасе, тридцать продуктивных лет!

— Я не это имел в виду. Мне кажется, моя полезность компании стоит под большим вопросом. И я бы хотел…

— У тебя кризис, — сказал он. — У меня был такой же. Я преодолел его. Хотя он был поменьше — всего несколько дней. Некоторые называют его «мужской климактерический период», последние любови и прочее, у нас они тоже случаются, как у девчонок. Эксцентрическое поведение, сомнения во всем, импотенция и сомнения в потенции… Я все это знаю. Ты ведь еще и живешь неправильно, ни зарядки, ни питания. Не уважаешь своего тела! Я был у тебя дома. Натоплено до сумасшествия — как ты можешь спать в такой жаре? А зарядку… ведь не делаешь? Не удивительно, что член не встает!

— Хочу опровергнуть вас, — ответил я. — С ним все в порядке. Непорядок в другом.

— Первый признак — отказ члена. Я-то знаю.

— Проблем с этим нет! — вскипел я.

— Хорошо! Хорошо! — пригрозил он. — Жди, и день придет. Я видел, как подобная штука приключается с чемпионами по развратным делам!

— Дело не в моем теле! — сказал я. — Я разочаровался в себе и в мире!

— Ах вот оно что! — протянул он.

— Мне все кажется ненастоящим и ложным.

— Что, к примеру?

— Наша профессия, если хотите.

— Согласен, она на дурачков, и что же с того?

— Сыт ею по горло.

— Каждый день ты занимаешься нестоящими, пустыми делами. Ты окружен вселенской профанацией жизни.

— Я нахожу лжецов во всех знакомых. Я — лжец, вы — лжец, все.

— Разумеется. А как ты мыслишь, что произойдет с нашим миром, если кто-нибудь начнет резать правду-матку? Мы живем благодаря негласному договору, основным положением которого является запрет на высказывания правды друг другу. Представь, что в бизнесе все говорят правду, — кто станет покупать товар? Именно изрекаемая ложь — всегда нацеленная на благо — позволяет нашему миру не рассыпаться как карточному домику. Ты не говоришь, что действительно думаешь обо мне, я — плачу тебе тем же!

— Но по прошествии многих, заполненных ложью, лет человек перестает иметь свое собственное мнение.

— А ведь это и позволяет нам жить, не так ли? Ты думаешь, жена всегда говорит тебе правду?

— Не всегда.

— Ты прав, черт возьми.

— Давайте хоть минуту будем серьезны.

— Не надо. Ты играешь с огнем. Когда человек начинает задавать себе подобные вопросы, говорю по своему опыту, он расплачивается за них всю жизнь!

Осел, слушавший наши умные речи, расхохотался.

— Пожалуйста, одну минуту серьезности…

— Не надо. Почему я таскаю все время с собой Осла? Он служит мне противовесом.

— Не понял.

— Ты когда-нибудь смотрел на него вблизи?

Я попробовал.

У Дэнни было два лица. Одно — светилось гостеприимством, другое — печалилось ослиной физиономией, могильным юмором человека, научившегося жить в обществе, где он — клоун, презираемый, но презираемый людьми, на самом деле ничуть не лучшими, чем он сам.

— Ты думаешь, — сказал Финнеган, — что Дэнни всегда говорит что думает. Дэнни, что ты думаешь обо мне?

— Если я скажу, — ответил Дэнни, — то вы уволите меня.

— Правильно, — подтвердил Финнеган. — Знаешь, Эдди, поглядев на эту тушу цинизма высокой пробы, ты не поверишь, что когда-то Дэнни был идеалистом. В юности. Он был человеком с большой буквы! Профсоюзный деятель из Национального текстильного рабочего союза, Массачусетс, Фолл-Ривер, — верил в справедливость! Но чему можно сейчас верить? Я тебя спрашиваю, чему ты веришь? Одиночеству и удовольствию. Вот они — настоящие. Да? А еще? Ты говоришь о рекламном бизнесе. Ну что бы мы стали делать в рекламе, если бы говорили правду? Да, здесь, конечно, много шума, говоря языком фактов. Но неужели ты действительно думаешь, что звук работающего «Ройса» это перестук часов?

— Самый громкий звук, — вставил Дэнни, — это ваш голос, надиктовывающий письма этой сучке Куртц! — И заржал.

Финнеган поджал губы.

— Смотри! — погрозил он Дэнни. — Однажды ты переступишь границы!

Дэнни смолк.

Финнеган отвел меня в сторону.

— Может, сделать перерыв? — сказал он. — Так или иначе, сейчас я задействовать тебя не могу. Сам понимаешь, посадить тебя в какую-нибудь фирму после… В общем, скажу всем, что ты уехал отдыхать. Надолго. А коли так, то почему бы тебе и вправду не отдохнуть. Полной зарплаты не оставлю, но половину получать будешь.

— Я не хочу и половины, — сказал я.

Финнеган повернулся к Ослу:

— Дэнни, ты слышал? Он не хочет.

— Вам лучше посадить его в контору, где есть решетки на окнах.

Они рассмеялись.

Мы подошли к машине. Дэнни открыл заднюю дверь.

Финнеган отвел меня от автомобиля на прощальный совет.

— Ты еще встречаешься с Гвен Хант, как я понимаю? — спросил он.

— Нет.

— Извини, но ты врешь. Вчера ночью ты был у нее.

— Откуда такие сведения?

— Я плачу многим, чтобы быть в курсе поведения людей, важных для меня, и все, что я хочу в связи с этим сказать, — берегись! Мне надо было избавиться от нее раньше. Сейчас червоточинка в тебе из-за этой дамочки. Она запутала тебя, и в голове твоей — бардак. Она — разрушительница. Она не признает ни достижений цивилизации, ни Божьих заповедей.

— Так же, как и я.

Первый раз за все время общения с мистером Финнеганом его терпение лопнуло.

— Я хотел попросить Флоренс, — резанул он, — чтобы доктор поставил окончательный диагноз. Она сказала, что обязательно покажет мне его.

— Что вы хотите знать?

— Заключение доктора о последствиях автомобильной аварии. Я твой друг и хочу знать, была ли?..

— Черепная травма?

— Да. Я не слишком резок?

— Вовсе нет. Доктор сказал, все о’кей!

— По тебе не скажешь. Ты не тот, с кем я работал и кого прекрасно знал. С самого утра твое поведение непредсказуемо. С того момента, когда я предложил подвезти тебя до госпиталя. Эдди, я озабочен!

Он залез в машину. Осел держал дверь открытой.

— И еще. Час назад ты сделал то, что совершенно нельзя объяснить похожестью твоего образа мысли и той юной леди, про которую я упомянул. Ты понял, к чему я?

— Нет.

— Я говорю о моей речи. Ты уничтожил ее одним предложением. Ты попал в «десятку», в самую уязвимую часть. Но я подумал над твоими словами. Ты неправ. Речь превосходна.

Осел хлопнул дверью, и они уехали.