Сделка

Глава двадцать четвертая

Я ощутил себя юным, как будто снова стал студентом колледжа. Как легко, не напрягаясь, я мог тогда бегать! Как свободно перепрыгивал зеленый забор напротив Братства весной, когда подснежники ломают хрупкий ледок. Я прыгал с камня на камень и ощущал себя частью сезона. Я становился другом собак, охранявших фермы, и мы бегали по полям вместе. Точно такое же чувство общности охватило меня и сейчас. Машина дергалась из стороны в сторону, как мячик, подпрыгивая на рытвинах. Я постукивал по дверце, глядя наружу. Водитель удивленно обернулся, но понял, в чем дело, и понимающе улыбнулся. О, думал я, где же вы, бутылочки, распитые в одиночестве на схваченных морозцем холмах Новой Англии? Где вы, пробежки под дождем? Где вы, лунные ночи в лесу?

Я снова влюбился в просто жизнь. Как прекрасно ощущать свои 135 фунтов веса и перекатываться на сиденье такси как крепкий кусок высушенного дерева.

— Я никому больше не желаю зла! — крикнул я.

Таксист не услышал.

Я не мог представить, что и мне кто-то может желать зла.

Даже Чарльз! Даже Чет! Я почувствовал, что, попроси я у них прощения за боль, причиненную им, мои слова убедили бы их. Они бы просто не смогли продолжать ненавидеть и презирать меня.

Я стал братом всех живущих.

Как просто, к примеру, снова стать другом Чарльза. Гвен я больше не хотел. Никакого влечения, бремя любви сброшено с плеч.

Я захотел обойти всех, кому я нанес обиду, и попросить у них прощения. Я захотел сказать людям, очень кратко, потому что они не поймут обилия словес, что Эдди умер, что он больше не будет их беспокоить.

Я даже обещаю заплатить долги Эдди.

Я решил встретиться с каждым из моего маленького круга друзей, партнеров, соседей, бывших жертв, антагонистов, любовниц и клиентов и сделать им что-нибудь приятное, что, может быть, хоть ненамного облегчит мою вину перед ними. И самое главное, я заставлю их понять, что я больше у них ничего не прошу, и тем самым освобожу от всего лишнего и их, и себя. Я захотел подвести счет подо всем и разрешить все, чтобы позади меня не осталось ничего, кроме дружбы и братской любви.

Чтобы Чарльз почувствовал, что от меня не исходит угроза его счастью!

Чтобы Чет знал, что я каюсь за причиненное ему зло и что ему выбирать, как после этого вести себя со мной.

Помимо всего прочего, я хотел, чтобы Флоренс знала — я уже не тот, за кого она вышла замуж, я постараюсь сделать все, чтобы сгладить то, что ей нанес Эдди, но сам Эдди уже не существует.

Я торжественно поклялся отвести неделю на раздачу долгов, на прощения, избегая нанесения ран, не отрицая вины и делая все, что меня просят.

Затем я исчезну. Навсегда.

Но прежде — долги. Зачем оставлять ненависть в мире?

У меня получится задуманное, потому во мне самом ненависти не осталось. Ничего моего никто не хотел у меня забрать. Я ни с кем не соревновался. Я никого не хотел победить. Я ничего ни от кого не прятал. Да и прятать было нечего.

Я ощущал себя ребенком, играющим в школьной постановке, способным на широкие дружеские жесты, готовым на экстравагантную игру в дружбу.

Поэтому прощайте все! Прощайте навсегда. Желаю счастья. Простите за причиненное вам зло. Больше этого не повторится.

— О, Боже! — сказал я громко. — Как хорошо!

— Что вы сказали? — спросил таксист.

— Как хорошо!

— Я тоже люблю смотреть на огонь, — сказал он.

Счетчик показывал три доллара двадцать центов.

Пора начинать вести учет своих денег. Но и это просто! Что мне нужно? Понятия не имею. Пара ботинок, удобных и носких, у меня есть, и этого достаточно.

Где я буду сегодня спать?

А какая разница? Меня никто не ждет. Я могу пойти куда угодно.

И даже несмотря на свою старую привычку постоянно быть в мятежном состоянии духа, я внезапно осознал, насколько ограничен был мой круг физических возможностей. Как часовой, охраняющий огромную территорию, я каждый день был вынужден проходить контролируемые зоны и на каждой волевым усилием заставлять себя работать на полную: делать свою часть, подписывать контракт, писать статью, держать речь, кого — успокаивать, кого — продавать, кому-то платить, кого-то исправлять, кого-то увольнять, кому-то помогать, кому-то угрожать, кого-то убивать, что-то подгонять, приводить в порядок, совершенствовать. Я должен был быть в назначенном месте, в назначенное время, оставлять метку на территории, затем следовать в другую зону. Я часто повторял, что использование денег означает свободу их траты, но те же деньги заставляли меня бывать и в определенных местах в определенное время с определенными людьми и очень часто с теми, кого я не хотел видеть. И в местах, вызывающих у меня отвращение. Какое такое возможное объяснение может быть дано, если придется отвечать, почему человек живет в Нью-Йорке? Или в Лос-Анджелесе?

Для человека нет раз и навсегда удобных ему привычек.

Я снова перестал делить мир.

Теперь я могу жить там, где мир наиболее прекрасен, наиболее естественен и наиболее предназначен для человеческих существ.

Я стал думать о Вольфгангзее и Серенгети, о Коста-Браве и Вирджин-Горде, о Барселоне и Зальцбурге, о Цикладах Греции! И никаких альтернатив! Никаких или-или! Нет никаких причин жить где-то в одном месте. Теперь я могу жить везде и всюду.

Мы приехали в госпиталь.

Я походил по парку вокруг здания. В руках большое фото горы Аргус. Я еще не был готов войти внутрь. Еще несколько минут, чтобы собраться и что-то придумать. Моя эйфория остальным миром могла быть воспринята как сумасшествие, и к тому же опасное.

Персонал, надо думать, предупрежден о моей личности.

Но я был готов к этому. Я буду объяснять. Я буду терпелив. Отвечу добром на зло, мягкостью на неистовство. Если не удастся, развлекусь отправлением телеграмм. А потом буду писать очерки для журналов из стран, где я побываю.

Единственное, в чем я хочу до конца убедиться, — в том, что об отце заботятся.

Я подошел к служебному входу. Вахтер, казалось, только меня и поджидал, потому что сразу взял трубку телефона. Я ощутил сильнейшее чувство опасности, но решил, что убегать не буду. Надо заплатить долги Эдди. Если мой «новый путь» чем-то ценен, пусть это подтвердит практика. Я был готов встретить полицию.

Но вышел доктор Левин. Он отвел меня на стоянку автомашин.

— Сколько у вас денег? — спросил он.

— Очень мало, — ответил я. — А сколько вам надо?

— Вам хватит, чтобы уехать в другой город и пожить там?

Глазами он показал на машину «скорой помощи», стоящую рядом. Она освещалась пульсирующими бликами «мигалки» полицейского автомобиля, что стоял напротив.

— Вы сегодня — ночной приз. Все службы выходят на дежурство в надежде заполучить вас в руки.

На дверце «скорой помощи» я прочитал: «Гринмидоу».

— Что это? — спросил я.

— Наша местная психушка, — сказал он. — А напротив — полиция. Тоже местная.

— А откуда они знают, что я приду?

— Это легко вычислить. Вы обязательно придете навестить отца, перенесшего операцию на бедре. Он ведь потерял много крови. Ну, а теперь ступайте! Идите, пока они не вышли.

— Я не хочу, — сказал я. — Попробую объяснить.

— Им это ни к чему. Ничего выслушивать они не будут. Затащат в машину и отвезут. Торопитесь!

Я ушел.

Перед тем как сесть на поезд, я позвонил Гвен. Сказал, что есть новости, что не хочу сильно беспокоить ее, просто хочу увидеть ее еще раз. Она ответила: «Приходи». Я спросил, одна ли она. Да, ответила она. Итак, я намеревался поехать к ней и с ней первой окончательно объясниться.

Но в тот день у меня было такое состояние, что, даже если бы она сказала, что у нее сидят Чет с Чарльзом, я бы все равно поехал. С ними я тоже хотел поговорить.

Мое подсознательное желание исполнилось.

В доме Гвен проходил семейный разговор. Очень жесткий, судя по всему. Мой приход прервал что-то серьезное, никто не знал, с чего начать.

Я сел, положив гору Аргус под себя на стул. Все молчали.

Было заметно, что Чет и Чарльз не ожидали меня, и хотя Чет из-за своих личных резонов был рад неожиданности, Чарльз хотел, чтобы я исчез.

— Чарльз! — обратился я. — Меня больше не надо опасаться. Я уезжаю, и надолго. А сюда пришел попрощаться и пожелать вам с Гвен счастливой жизни.

Я замолк. Мое заявление должно было успокоить его или хотя бы чем-нибудь удовлетворить. Но он, казалось, не верил моим словам.

Некоторые люди, когда попадают в стрессовую ситуацию, начинают думать по-черепашьи. Все ждали, что ответит Чарльз, а он сидел и смотрел перед собой. Спустя долгую минуту он повернулся к Гвен и спросил ее:

— Ты ждала его?

— Нет, — солгала Гвен.

Чарльз снова глядел в одну точку. Он был настолько сосредоточен, что никто не осмеливался открыть рта.

Наконец он подвел черту:

— Хотелось бы верить…

Чет расхохотался.

— Я лично не верю, — сказал Чарльз брату.

— Я тоже, — откликнулся Чет.

— Тогда при чем тут твой хохот? — потребовал Чарльз.

— Удивляюсь уклончивости женщин и наивности мужчин.

Чарльз осмыслил ремарку. На это потребовалось время. Казалось, его ударили подушкой. Я почувствовал вину перед ним, здоровым мужчиной, совершенно безоружным и неопытным для ситуации, в которой он оказался.

— Чарльз, — сказал я, — пожалуйста, верь мне. От Гвен мне больше ничего не надо. Извини, что я причина твоих страданий. — Я молил его, он понял. — Прости меня и знай, что я не желаю тебе зла.

— Скажи ему, — вставил Чет, — скажи ему, Чарльз, что ты тоже не желаешь ему зла.

— Почему я должен это говорить?

— Потому что это — ложь, но люди так мирятся.

— Чет, — сказал я ему, — я знаю, что ты думаешь обо мне. Вот у тебя есть все причины желать мне всего самого наихудшего…

— Мне нравятся твои «зло» и «наихудшее», — ответил он. — Кстати, а где ты словечки-то такие выкопал?

— Дело не в словах, как ни называй зло, но я хочу, чтобы и ты знал, что, если хочешь, — скажи мне, в чем я должен тебе…

— Ты хочешь замять и со мной?

— Да. Скажи, если знаешь, что мне сделать, чтобы между нами не осталось…

— У тебя много времени? — перебил меня Чет.

— Где-то неделя или две. Потом я покину город и эту часть мира.

— Не так уж и много, а-а?

— У меня еще нет билетов.

— Рад, рад слышать.

Опять он издевался надо мной, но я верил, что, прими я на себя определенное бремя унижений, придет время, когда искреннее чувство раскаяния будет воспринято как надо.

— Итак, — сказал Чет, — первое, что ты должен сделать…

Чарльз продолжал самым странным образом разглядывать меня.

— В чем дело, Чарльз? — спросил я.

— Не обращай внимания, — сказал Чет. — Сначала разберемся со мной. Я тебя правильно понял?

— Да. Я хочу сделать для тебя, что смогу.

— Тогда слушай. Ты отправишься к людям из журнала и попросишь у них то же самое количество страниц. Затем ты напишешь статью, в которой покаешься перед всеми читателями за то, что написал заведомо предвзято обо мне, что ты написал в пику мне, потому что я спал с твоей девчонкой или собирался спать, что ты фактически солгал и полностью исказил меня как личность. Короче говоря, признаешься, что ты продажный, коррумпированный писака!

Гвен сказала:

— Осторожнее на поворотах, Чет!

— Он сам хотел знать, что ему предстоит.

Затем он повернулся ко мне, встал со стула и, возвышаясь надо мной, продолжил:

— Ты топаешь в журнал, откладывая все разборы с ней на потом, и говоришь, что предоставление тебе площади для статьи — вопрос жизни и смерти. Я прикрою. Затем приходишь ко мне, и мы пишем статью вместе, и ты сообщаешь миру, или, по крайней мере, той части мира, которая читала эту грязную… Эй! Что такое? Не нравится?

Он стоял передо мной.

— М-м… — промямлил я. — М-м…

— Встань, когда говоришь со мной! — сказал Чет.

— Чет, осторожней на поворотах! — предупредила Гвен еще раз.

— Все в порядке, — сказал я Гвен. — Я встану. Если он хочет наказать меня — пусть. Я виноват и знаю долю своей вины.

— И какова же она? — съехидничал Чет.

— Я не хочу уходить отсюда до тех пор, пока ты не перестанешь ненавидеть меня.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что журнал не даст тебе ни строчки.

— Тебе лучше идти, Эдди, — сказала Гвен.

— Не хочу, — ответил я.

— Зачем ты продолжаешь врать мне? — спросил Чет.

— Я говорю правду.

— Тогда почему делаешь вид, что собираешься идти в журнал?

— Я не делаю вид…

— Зачем ты пришел сюда? На этот вопрос ты можешь ответить правдиво?

— Я уже сказал зачем!

Чет развернулся, ушел в холл, оттуда — в ванную.

Я взглянул на Гвен.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Он пытается лишь унизить тебя.

— Не его, — донесся голос Чета из ванной, — а тебя.

— А что случилось? — спросил я. — Что?

Чарльз молчал, продолжая глядеть на меня.

— Почему ты так смотришь на меня, Чарльз? Я не хочу обидеть тебя. Я ни от кого ничего не хочу.

— Тогда почему ты здесь? — спросил Чет из ванной.

— Я уже сказал.

— Забудь, Эдди, — сказала Гвен.

— О, да! Сейчас неподходящее время, Эдди, как-нибудь потом! — Чет не выходил из ванной, ковырялся в аптечке.

— Чарльз! — спросил я. — Почему ты так глядишь?

— Я говорил вам, — медленно, тяжело произнес Чарльз, будто выдавливая из себя слова, — что если еще раз вы увидите Гвен, то я убью вас.

— Он знает, что это шутка, — прокомментировал Чет.

— Я помню, Чарльз, — сказал я, — поэтому я и пришел сюда. Сказать Гвен, что мы расстаемся, не потому, что ты пригрозил, а потому…

— Вы мне не поверили? — спросил Чарльз.

— Нет, почему же! Такими словами не бросаются.

— И все же вы здесь. Не верите моим словам?

— Он имел в виду, — сказал Чет, заходя в комнату, — буквально следующее: он убьет тебя. Но не так, как вы, интеллектуалы, убиваете людей печатной ложью, а натурально, девятью граммами свинца. Или в твое сердце ягненка, или в твои мозги цыпленка. Он хочет удостовериться в том, что ты веришь ему именно в этом.

— Ты спрашиваешь меня, — сказал я, — верю ли я буквально?

— Я что-то перепутал, Гвен? — спросил Чет.

Гвен внимательно посмотрела на него. Чет положил на кофейный столик то, за чем он ходил в ванную, — круглую пластмассовую коробочку величиной со школьный пенал.

— Я ее не открывал, — сказал он. — Хотел открыть ее перед всеми вами.

— Пошел вон отсюда, Чет! — взъярилась Гвен. — Пошел вон!

— Если ты говоришь правду, то чего тебе бояться? Но ты приготовилась развлекать нашего милого друга! Какое точное словечко — развлекать! А-а?

Гвен обладала характером. Она с полного разворота впечатала Чету звонкую пощечину. Ее ярость была неподдельной и убедительной.

— Ты сама откроешь или предоставишь это мне? — не смутился Чет.

— Чет, — сказал Чарльз, — что ты хочешь сделать?

— Я думаю, что она ждала его. И что она лгала тебе. То, что лжет он, — известно. Он иначе не может.

Он вручил мне пластмассовую коробочку.

— Открыть ее должен ты! — сказал он. — Смелее, покажи класс. Открывай.

— Чарльз, — произнесла Гвен, — если ты немедленно не избавишь меня от общества твоего брата, нам не о чем больше говорить с тобой. Ты знаешь мое слово.

— Внутрь я не заглядывал, — продолжал Чет, — но могу поспорить, что там пусто. Ставлю содержимое своих карманов против твоих. И если коробочка пуста, то, что было внутри, лежит где-то в другом месте, а это значит, что она ждала тебя, Эдди, и еще это значит, что не только ты лгун, что само собой разумеется, но и она — лгунья. Она даже не собиралась выйти замуж за Чарльза, вот в чем вся соль!

Неожиданно он выхватил коробку из моих рук — какого черта я держал ее, и швырнул на стол. Она раскрылась. И, как он сказал, внутри ничего не было.

Затем Чет обратился к Чарльзу:

— За меня она тоже не собиралась!

Вот тут с Гвен начался припадок.

Она схватила с камина кочергу и пошла охаживать ею Чета, целя в лицо. Чет забежал за стул и начал увертываться, тогда она принялась бить Чарльза, который закрылся руками и жалобно выкрикивал: «Не надо, Гвен, не надо!» Гвен разошлась и кричала обоим:

— Выметайтесь отсюда, сволочи! Прочь! Прочь!

Она потеряла всякий контроль, швырнула кочергу в Чета, как-то быстро-быстро перепрыгнула через стул (все произошло так неожиданно) и вытянула руки к его горлу, укусила его за ухо и расцарапала физиономию. Один глаз стал кровоточить. И кусочек уха Чета она тоже умудрилась откусить, потому что на мочке выступила кровь. Одновременно она старалась ударить его коленкой в пах. Она хотела убить его, вне сомнений. Не в правилах Чета было избегать драки на равных, но здесь он был ей не пара. Да и произошло все очень и очень быстро. Гвен развернулась на полную, восхитительное зрелище! Оставалось только пожелать, чтобы такая женщина была с тобой в беде, и если она рядом, то пусть на твоей стороне. Она всегда держала себя в руках и выглядела чуть ли не равнодушной, но сейчас у меня перед глазами происходило прекрасное, кровавое убийство!

Неожиданно Гвен без причины убежала в кухню. Обратно она появилась с ножом для разделки мяса, которым стала целить Чету в горло. Чет отбивал ее взмахи взятым наперевес стулом — он тоже знал толк в схватках, он тыкал ножками, отпугивая Гвен, и кричал Чарльзу, что пора уносить ноги. Чарльз понял тоже, что дело плохо, и упрашивать его было не надо. Ее ярость и нацеленность на убийство были ужасны и прекрасны одновременно, она была вдохновлена актом умерщвления. Бедняга Чарльз мог только повторять: «Гвен, не надо!» — и прочие абсолютно лишенные смысла слова.

Я онемел от восхищения.

Чарльз выскочил за дверь. Чет — за ним. Как только они очутились снаружи, Гвен заперла дверь.

Мы услышали плач ее сына.

Она ушла к нему, и он вскоре затих. Было пару минут тихо.

Затем я услышал крик Чета с улицы:

— Эдди! Эдди!

Открыв окно, я бросил взгляд вниз и снова отошел от окна.

Два брата стояли посреди улицы, как два хищника в диком поле. Вокруг них собиралась толпа. Лицо Чета кровоточило.

— Эдди! — снова завопил он.

Я снова выглянул, уже не прячась.

Толпа, окружившая братьев, глазела на Чета: его рубашка, плащ, лицо были покрыты кровью, из уха капала кровь, но адреналина в его организме хватало, чтобы не замечать этого.

— Эдди! — вопил он. — Мы тебя ждем. Спускайся!

Гвен зашла в комнату.

— Они хотят убить тебя, — сказала она.

— Эдди, ты где? — продолжал надрываться Чет. — Не заставляй меня ждать.

К ним приближался заинтересованный происходящим полицейский.

— Эдди! — снова крикнул он. — Ждем тебя в «Клэнси»!

Он указал на бар напротив дома Гвен, тот самый, где мы с Чарльзом долго беседовали несколько дней назад.

Когда коп подошел к братьям, они отвернулись и ушли в бар. Толпа не стала отвечать на вопросы власти.

Я закрыл окно.

— У Чарльза есть пистолет, — сказала Гвен. — Вчера вечером я сказала ему, что переменила решение, поэтому он думает, что я остаюсь с тобой. Вот так думают мужчины: или я, думают они, или он! Я им кто, прости Господи?

Я не ответил, кто.

— Я вызову полицию, — заявила Гвен и направилась к телефону. — Не надо, — сказал я.

— Они готовы убить тебя. Не Чет, он осторожен. Он встретит тебя как-нибудь потом и применит свои кулачищи и «розочку» от бутылки, а Чарльз такой наивный, вот он и застрелит тебя. Безгрешный мальчик из церковного хора. Чет вдолбил ему, что я — демон зла, а ты — еще хуже, и что если он уничтожит тебя, то получит награду от Мадонны и место по правую руку от Христа!

— Я спущусь к ним и поговорю.

Она поняла, что не остановит меня.

— Тогда на обратном пути купи сыну бутылку молока. Нет, лучше зайди в магазин перед тем, как пойдешь к ним, и скажи, чтобы две кварты молока и детское питание прислали прямо сюда. Потом ты можешь и не зайти.

Она подошла ко мне.

— Ты понял, что я тебе сказала раньше?

— Конечно, а что? Но не помню.

— Я сказала Чарльзу, что я передумала. Знаешь, все эти его рассуждения и прочее, что я наобещала, привели меня к мысли, что я не смогу вынести всех этих сестер, заливающих в Анди водичку катехизиса. И о многом я стала думать по-новому. Давай будем друзьями, предложила я ему, приходи ко мне и живи, но воспитание и образование Анди — это мое. Но Чарльз отказался. Он хочет все или ничего. И я взорвалась и послала его к черту. В общем, эти ребятки прямолинейны как танки, а их ружье целит в смерда, а смерд — это ты! Думая, что ты здесь, они явились без предупреждения. Тебя сначала не было, но долго ждать ты их не заставил…

— Поэтому…

— Поэтому они хотят разобраться с тобой! Понял?

— Я тоже хочу поговорить с ними.

И я ушел.

— …Я битый час толковал этому мокрому спаниелю с помахивающим хвостом и куском слизи вместо сердца, — объяснял Чет, — что надо забыть ее! Я говорил ему, что она — не пара и что пора начинать искать в библиотеках скромных учительниц рисования. Скажи, Эдди, разве я не прав?

Я сел так, чтобы Чарльз был между нами. У обоих был встревоженный вид, но виски, воспламенив Чарльза, одновременно… в общем, я мог думать только о бомбе, сброшенной, но еще не взорвавшейся, и о своей предстоящей работе по удалению взрывателя. Она должна быть очень аккуратной.

Чет продолжал:

— …Я говорил ему: дорогой малышка Чарльз, тебя привела в заблуждение искренность ее взгляда. У нее такие глаза от рождения. Правильно, Эдди? И она всегда косит в сторону, в поисках другого «петушка», а у Эдди именно такой, что ей нужен. Гляди фактам в лицо, Чарльз, мой мальчик!

— Чарльз, — сказал я, — выслушай меня, пожалуйста. Дай мне возможность все объяснить.

— Ей нужен мужик пожестче, чем ты, пацан! — сказал Чет брату. — Ты слишком хорош и мягок. Покажи ей доброту, и она назовет ее слабостью. Подними забрало, и она вцепится тебе в лицо, как кошка. Будет выцарапывать твое нежное мясо. Помнишь, как она бросилась на меня с ножом? Только такому, как Эдди, удалось приручить ее. Оставь надежду, мальчик, ты ничего не сможешь сделать.

Чарльз повернул лицо ко мне и, не мигая, уставился в мои глаза. Как лев смотрит на зевак, столпившихся у клетки.

— Чарльз, я хочу, чтобы ты знал: в том, что произошло между тобой и Гвен, нет моей вины.

— Зачем сейчас-то врать, Эдди? — вставил Чет. — Мальчик, в принципе, знает, что ждать от тебя правды, учитывая нынешние обстоятельства…

— Чарльз, я даже не говорил с ней все эти дни. Ты должен поверить мне.

— Угу, Чарльз, ты должен также простить его. Ведь он ведет себя как считает нужным — естественно. И по отношению к себе. И по отношению к ней. Давай же, Чарльз, человек просит прощения. Прости его!

Чарльз не издал ни звука. Он что-то решал для себя.

Чет поднял руку и, не торопясь, влепил Чарльзу затрещину. Чарльз не шелохнулся.

— Вот, гляди! — съехидничал Чет. — Триумф религиозного воспитания! Сестры учили его терпению. Подставь другую половинку своей задницы и предоставь нашему другу заняться привычным делом! — Он повернулся ко мне. — Кстати, Эдди, ты успел взобраться на нее, когда мы ушли? Она — девка шустрая, по опыту знаю. Раз, два и готово! Не отвечаешь. Если еще не успел, то я уверен, что Чарльз сейчас пойдет с тобой и приготовит вам постельку. Просто стыдно не использовать такой студень в обличье человека. Как говорил Чарльз — в страдании истинная красота. Даже экс, типа меня, это знает. Давай иди, верующий доморощенный! Христос страдал за тебя, сукиного сына, он истекал кровью ради тебя, поэтому на твою долю осталось совсем чуть-чуть. Иди, покачай их в кроватке!

— Я хочу, чтобы ты знал, — отчетливо сказал я Чарльзу, по лицу которого невозможно было определить его вероятные действия, — через две недели я уеду. Уеду надолго, и Гвен никогда больше не увижу.

— Это серьезно? — внезапно спросил Чарльз.

— Да. Очень.

— Как я могу вам верить?

— Можешь. Ты сам увидишь.

— Но почему тогда она отказала мне?

— Я скажу тебе, почему! — сказал Чет. — Ни одна женщина не захочет кота в мешке. Она ждала, когда ты наконец сообразишь, что надо с ней делать. Ты не сообразил, а в это время наш друг, присутствующий здесь, долго не думал.

— Чарльз! — сказал я. — Давай перейдем вон за тот столик в углу. Мне надо поговорить с тобой наедине.

— О, вы можете прямо здесь! — предложил Чет. — Я затыкаюсь! Видите, уже молчу! Говори, а я посмотрю, как ты его обнадежишь…

— Чарльз! — взмолился я.

Чарльз встал.

— Иди к стойке, — сказал он брату. — Мы потолкуем наедине.

Молча поднявшись, Чет ушел к стойке бара и уселся на высокий стул, начав бить мух. Но за нами он тоже следил внимательно.

Чарльз сел.

— Чарльз, — заговорил я, — я всегда относился к тебе хорошо. Я всегда чувствовал твою доброту. Ты меня слушаешь?

— Я немного выпил, но я стараюсь слушать.

— Ты слышал, что я сказал?

— Повторите.

— Я всегда верил, что ты — хороший человек. Я поверил в это с первого взгляда.

— Не надо лгать, — ответил он. — Говорите правду.

— Я говорю правду, я всегда думал о тебе хорошо…

— Прекрасно. А теперь позвольте мне…

— Прошу.

— Увидев вас впервые, я подумал, что это не тот тип, с которым легко общаться или которого легко понять. И все же это человек, старающийся быть честным… Вы ведь старались? Вы не та дешевка, что отирается среди умничающих завсегдатаев кафешек, не так ли? Тогда почему вы настроили против меня Гвен?

— Это неправда, — ответил я. — Могу поклясться на чем угодно…

— На могиле матери!

— Что?

— На могиле своей матери!

— Она еще жива.

— Хорошо. Но вы ведь сейчас не лжете? Не лжете? Жаль, что вы неверующий. Атеисты ни во что не верят, они ничем святым не могут поклясться.

— Против тебя я не сказал ни одного дурного слова…

— Хотелось бы верить…

— Верь.

— Если я уличу вас сейчас во лжи, то убью! И вы знаете это. Я не из тех перекати-поле, наплюй-и-выбрось! Я делаю жизнь. Чет говорит, что вы…

— Для Чета у меня не найдется много хороших слов!

— И все равно мы пытаемся говорить правду. Так?

Он погрузился в прошлое. Я последовал за ним.

— Теперь о твоем брате…

— Он вам не нравится.

— Извини, но это так.

— Мне тоже.

— Я приношу извинения, потому что хочу, чтобы мне сейчас все нравились. Но по поводу твоего брата… Даже сейчас, когда я, по крайней мере, готов понять…

— Мне он тоже не нравится. И никогда не нравился. Но от этого его слова не звучат менее убедительно.

— Звучат. Даже когда он говорит чистую правду, его намерения злы, а заключения…

— Да, да, да!!! И еще раз — да! Но приступим к фактам. — Он сжал мой локоть. (Чет внимательно смотрел на нас). — Мне нужна правда! — Он обхватил меня другой рукой и стал трясти. Безусловно, он был сильнее брата, но его рывки, достаточно мощные, чтобы почувствовать дискомфорт, не волновали меня, потому что я решил стать ему другом.

— Скажите мне только одно, вы действительно наговорили Гвен про меня черт знает чего?

Во всем его облике было что-то ужасное, но одновременно вызывающее боль за его ранимость. Его медлительное, простое усилие понять, что за напасть навалилась на него так внезапно, вызывало щемящее чувство жалости.

— Вспомните, что вы говорили обо мне Гвен?

— Клянусь, ни слова.

— Тогда с какой стати она позвонила мне вчера? Я делал все, что она хотела, все, что она просила!

— Ей не пришлись по душе твои суждения о воспитании Анди!

— Но именно в этом я прав! Для мальчика — это благо. Даже вы можете это понять.

Он до боли сжал мне плечо.

— Когда она звонила мне, вы были рядом?

— Нет! — взмолился я. — Не был!

— А Чет утверждает обратное. Говорит, что была с кем-нибудь в постели. Прямо из постели звонила. Мол, такова ее натура. Надеюсь, что вы не лжете?

— Я говорю чистую правду.

— Знаете, у меня в голове стояла одна сцена: вы и она. Я никак не мог от нее избавиться, как наваждение. Поэтому я так мало говорил, не мог подумать ни о чем, кроме…

— Чарльз, вся сцена — выдумана.

— Где вы были вчера вечером?

— Вылетело из головы, — сказал я и тут же понял, что мой ответ — лишнее подтверждение моей лживости.

— Вы лжете, — грустно сказал он. — Вы снова лжете.

— Нет. Я действительно забыл.

— Как может человек забыть, где он был вчера? Как?

В глазах Чарльза показались слезы.

— Боже, помоги мне! — прошептал он.

— Верь мне, — снова взмолился я. — Так уж я устроен. У меня череда неприятностей. Не так давно я не знал, что меня ждет впереди через час. Или что я буду делать через час! Но я вспомнил, где был прошлую ночь. Я сжег свой дом!

— О Господи! — рассмеялся он горько. — Неужели ничего лучшего не пришло вам в голову?!

— Это правда! Клянусь могилой моей матери!

— Хорошо, хорошо. «Легенда» красива, ничего не скажешь, попробуем поверить. — Он как-то странно взглянул на меня и изрек: — Будьте добры, ответьте мне, вы ведь немного больны?

— Может быть, и болен.

— Бедная душа.

— Я думаю, что я был болен. Был болен.

— Бедная душа, — прошептал он.

— Но сейчас я здоров. Может, где-то чуть осталось. К примеру, верь мне, что я действительно забыл про прошлую ночь, но, вспомнив, я точно знаю, где я был. Такие вещи я забываю, мой мозг немного не в порядке.

— Вижу.

— Но с ней меня не было.

— Тогда кого она ждала?

— Мне тоже интересно узнать.

— Идиотский вопрос. Кого же она ждала? Вы скажете мне правду?

— Да.

— Я хочу сказать, что если она ждала вас, то скажите мне об этом, скажите мне ТАКОМУ.

— Хорошо. Попробую. Я кое-чего достиг, Чарльз. Это скрыто от постороннего взгляда, оно — внутри меня. Ты понимаешь? Понимаешь, конечно. У меня ничего не осталось, чего я не хотел бы потерять или защитить. Более того, я собираюсь расстаться со своей недвижимостью и деньгами.

— Это точно?

— Точно. Я ничего и никого не хочу. Не хочу Гвен. Однажды хотел. Приехав в Нью-Йорк, я думал, что с ней я решу мои проблемы. Но сейчас понимаю, что никто, кроме меня, их не решит. Дело в противостоянии двух «я» внутри меня. Поэтому бери ее. А я вскоре исчезну.

— И куда? — спросил он.

— В себя. Всем скажу «прощайте»…

— А вы не думаете, что лучше обратиться к врачу?

— Нет. Уже пробовал.

— А к церкви? Обратитесь к священнику!

— Мне нужно побыть одному. Она — твоя, я уже никогда не стану принадлежать ей. Прошлой ночью я ее не видел, и она не ждала меня. Ты веришь мне, веришь?

— Верю, — сказал он. — Сейчас верю.

— О’кей. Этого я и хотел, — сказал я. — Желаю счастья. Считаю тебя другом.

— Конечно, — сказал он.

— Спасибо.

Он откинул полу плаща, и я увидел пистолет.

— С той минуты, когда она отказала мне по телефону, я ношу оружие с собой. Хотел вас убить. До сих пор не могу поверить, но это так. Даже минуту назад, здесь, я сказал себе: «Он врет!» — но сейчас вижу: у вас свои проблемы. Большие, чем мои, поэтому я вам тоже желаю всего хорошего. До свидания. За пистолет извините. — Он запахнул плащ.

— Забуду, пока мы — друзья, — сказал я.

Он встал. Я тоже. Расставание. Он обнял меня и горячо прошептал в ухо:

— Еще один вопрос. Ответьте мне, пожалуйста, неужели я сексуально непривлекателен для женщин?

— С какой стати? — сказал я.

— Спасибо! — ответил он. — Спасибо.

Я повернулся к выходу. Глаза Чета следили за мной.

— Не волнуйтесь, — сказал Чарльз. — Я провожу вас до двери.

Чет, не шевелясь, проследил мой уход.

Я не мог ждать, чтобы сообщить Гвен, как мой «новый путь» работает. Я хотел забрать фото горы Аргус и уйти.

У ее двери сильно пахло ароматическими солями для ванн.

Позже она говорила мне, что не находила себе места, высматривая окна бара напротив. Спустя несколько минут она решила: будь что будет, налила горячую ванну, почти кипяток, накидала туда солей, выпила «тройной» бурбон и завалилась в воду.

Из-за стычки ли, из-за обжигающей пены, из-за алкоголя или из-за «кто там звонит в квартиру», она едва смогла открыть дверь. С первого взгляда, брошенного мной поверх цепочки в щель приоткрытой двери, я понял, как она была напугана. Девчонка, которая ничего не боялась.

Скинув цепочку, она открыла дверь и втянула меня в проем, прижав к себе так сильно, что я задохнулся. Я и не знал, что она так меня любит. Что она могла так любить.

Она не отпускала меня. Толкнула на софу и не отпустила меня. Гвен похоронила лицо в подушке, только два широко раскрытых глаза смотрели на меня. Они сияли как два солнца.

Я попробовал рассказать ей, что случилось в баре, но она, казалось, пропускала все мимо ушей, наслаждаясь тем, что я просто жив.

— Ты приняла? — спросил я.

— Приняла?

— Ты выглядишь как наркоманка.

— По-твоему, я колюсь?

— Кажется, будто ты пропустила три-четыре рюмки.

— Три бурбона. Я так испугалась, Эдди. Нервы ни к черту.

— Сейчас нормально?

— Хочу спать. Не хочу двигаться. Хочу, чтобы мне все принесли сюда. Хочу, чтобы обо мне заботились. Ты понимаешь?

— Скоро позвонит Чарльз.

— Не хочу Чарльза.

— Ты так выглядела, когда хотела убить Чета, фея…

— А они были правы. Ты ведь знал это?

— Правы?

— Я ждала тебя.

У меня в голове вспыхнуло.

Ну тогда… как еще я мог сказать ей «прощай» после осознания того, кто мы друг для друга? Что мне осталось делать? Пожать ей руку? Я был восхищен и обворожен ею — как она бросилась на Чета! — и любил ее, потому что она так боялась за меня.

Поэтому то, что произошло потом, было самым естественным на свете!

В общем, когда Чарльз, имевший свой ключ от квартиры, вошел, мы были в постели.

Первым выстрелом он сделал мне дырку слева от соска. Я еще успел повернуться. Он целил в сердце.

Прозвучал второй выстрел, на этот раз в голову. Но я уже падал, и пуля прошла мимо. Больше я ничего не помню.

Придя в себя, я понял, что нахожусь в больнице. Но слабость дала о себе знать — мне было наплевать, где я. Я хотел поразмышлять. Но я заснул. Тут же. Что еще оставалось делать?