Сделка

Глава восемнадцатая

Отца одолевали галлюцинации. Его мозг, как сложную электроцепь короткое замыкание, уже поразила немочь.

Он начал с декларации: «Она выходит замуж!»

— Кто, пап?

— Кто, кто? Твоя мать. Совсем перестала меня слушать.

Старый Джо выразительно постучал по своему виску, обтянутому кожей, напоминающей пергамент.

— Финиш, — прошептал он.

Отец не слышал диагноза. Его мозг переключился на другой объект.

— Билет при тебе? — требовательно спросил он.

— Какой билет, па?

— Какой, какой? Мой!

— Понятия не имею, что за билет.

— Боже! — взмолился он.

— Па, объясни, что за билет.

Он сжал губы.

— Па? — сказал я.

— Не суетись. Сам сделаю.

Казалось, он потерял дар речи от расстройства. Я не знал, что сказать. Он взглянул на меня, покачал головой.

— Как ты стал богачом? — сказал он. — Твоя память никуда не годится.

Дядя Джо насмешливо ощерился.

Отец, покачивая головой, стал упрекать меня.

— Эвангеле! — сказал он. — Здесь никому нельзя верить. Ты один — моя опора.

Он покачал головой, как бы удивившись равнодушию всего мира, к которому принадлежал его сын, к судьбе отверженного.

— Извини, пап, — извинился я от всего сердца.

Я был виноват, хотя и не понимал в чем. Я попробовал вспомнить, не велись ли у нас с ним разговоры о билете? И куда билет?

— Извини, пап. Я забыл про билет, — сказал я. — Скажи еще раз, что надо, и я сделаю.

— Не беспокойся, — ответил он. — Я сам.

— Мне можно верить.

— Только не в этом, — сказал он. — Времени осталось маловато. Пошевели мозгами и придумай, как выбраться отсюда.

А я все не мог понять, как это маразматический старик еще умудряется сохранить власть надо мной, внушать мне чувство вины, и даже сомневаться в моих способностях мыслить, и ставить под вопрос мою память.

— Ты видел, какую надпись они подсунули? — спросил он неожиданно.

— Нет.

— Да что у тебя с глазами?

— Наверное, не заметил.

— Посмотри в окно и увидишь.

Я не осмелился не подчиниться. К моему удивлению, через квартал на крыше здания действительно горела рекламная надпись — то ли предохранителей, то ли батареек. Из-за большого расстояния четко различались всего две буквы — фирменный знак «S.P.». Все это мигало и мерцало через интервалы времени.

— Теперь что скажешь?

— Да.

— Понимаешь?

— Понимаю, — солгал я.

— Что понимаешь?

— Что-то насчет предохранителей, да?

— Зачем ты врешь, мой мальчик? Зачем?

— М-м… — Я оказался в затруднении.

— Объясни мне, как же ты разбогател? Как?

— Я говорил тебе, пап, что и сам не знаю.

— Ты видишь буквы?

— Да, пап.

— Ведь буквы что-то означают?

— Да, пап.

— А что?

— Не знаю.

— «Серафим, Плати!» — выкрикнул он. — Они означают «Серафим, Плати!».

— А-а! — только и мог сказать я.

— Поэтому, когда я говорю, что меня пытаются отравить здесь, не смейся.

— Кто хочет отравить тебя, пап?

— Яд — в пище. Тысячу раз говорил.

— А зачем?

— Чтобы получить деньги, мой мальчик. Людям что надо, ха-ха? Скажи!

— Ты ведь говорил мне, что у тебя нет денег.

— Тогда скажи, зачем они хотят отравить меня?

— Не знаю.

— Он не знает! Причина ведь должна быть, а-а?

— Но денег-то у тебя нет, так?

— Но они-то этого не знают?

— Теперь понятно.

— Ничего тебе не понятно. Я ведь уже говорил — возьми такси и увези меня отсюда. Они не выпустят меня отсюда, пока я не умру.

— Я знаю, пап.

К счастью, тут его мысли переметнулись на другой объект.

— А он — дерьмо! — пробормотал он.

— Кто, пап?

— За кого она замуж выходит! Этот ирландец. Она еще поймет. У него же ничего нет. Ни бизнеса, ни денег, ни офиса, ни даже стойки, ничего. Только по шлюхам бегает. Она все еще поймет.

— А кто он, пап?

— Эвангеле, поговори с ним. Разрушать семью после сорока лет супружества — грех!

В его глазах проступили слезы.

— Хорошо, пап. Скажи мне, кто он.

— В этом вся беда, я его не знаю.

Мысли, тяжелые, неприятные, заставили его замолчать. Мы с Джо тоже не открывали рта. Джо подмигнул мне, затем повернулся и уставился в окно на слабые сполохи рекламы.

Молчание затянулось.

Отец, тяжело дыша, лежал на спине. Без вставных челюстей губы ушли внутрь, лицо сморщилось. Зубы тускнели в стакане на прикроватной тумбочке.

Несколько лет назад его лицо начало ссыхаться в маску застывшей озабоченности. Страх смерти заглушил все, даже малозаметные черточки добра, остававшиеся у него. Он лежал и, как брошенная на берег рыба, пытался вдохнуть в себя еще немного спертого больничного воздуха. Его глаза блуждали по всей комнате, выискивая последнюю угрозу. Откуда придет смерть? Откуда?

Он попытался что-то сказать. Я склонился к нему и поймал обрывок фразы: «Хочу винограда. Эвангеле, принеси гроздь винограда». Вспомнив его былую страсть к белому, без косточек, винограду, я хотел пойти за сестрой, но он пригнул мне голову и поцеловал в лоб с неожиданной нежностью.

Я позвонил сиделке.

Отец попытался приподняться на постели. Я помог ему. Он улыбнулся, затем вспомнив, что рот без зубов, закрыл его ладонью.

— Помнишь, — сказал он, — как я тебе говорил, что в богатую девчонку влюбиться так же легко, как в бедную? Помнишь, мой мальчик?

Он рассмеялся и вновь закрыл рот ладонью.

— Да, — засмеялся я с ним.

— Благодарю Господа, что ты слушал мои советы и стал богачом. Ты ведь слушал? И видишь, как все вышло!

— Да, пап.

— Молодец! Молодец!

Он все еще держал мою руку. Затем закрыл глаза, и его лицо приняло умиротворенное выражение. «Видишь, как все вышло? — повторил он. — Видишь?»

Пришла мисс Смит. Отец открыл глаза и взглянул на нее. Его губы проартикулировали слово «шлюха». Но мисс Смит не уловила комплимент, будучи занятой другим. Она привела подкрепление — сестру Бентли, похожую на мясника.

— Он хочет винограда, — сказал я.

— На ужин винограда по всей видимости не будет, — сухо ответила она. — Сейчас он примет ванну. А вы, оба, пожалуйста, выйдите.

Джо даже на старости лет был по-восточному галантен. Независимо от красоты или уродства слабого пола он относился к женщинам как к объектам секса.

— До свидания, очаровательные леди, — спел он.

Мисс Смит остудила его пыл молчанием. Но старика Джо обидеть было невозможно.

— Одна красивее другой! — заключил он и поклонился сестрам, прижав шляпу к сердцу.

Джо завязал оживленный разговор со старшей из сестер. Я слышал его велеречивые объяснения, что, мол, бедный братец пожелал, чтобы он сидел рядом с ним в госпитале. И несмотря на крайне важную деловую встречу в городе, его можно склонить к выполнению просьбы умирающего, если персонал выделит один такой замечательный ужин и на него. У Джо не имелось с собой наличных.

По телефону попалась Эллен. Она спешила: ее парень сидел внизу в машине, с доктором все в порядке, она «вооружена», осложнений не будет. Я велел ей выписать из «Алгонкина» и меня, а багаж пусть отнесут вниз, когда я приду, то оплачу счет. До сих пор я должен «Алгонкину» 278 долларов 48 центов.

Я вышел на балкон, висевший слева от стоянки машин. В отдалении периодически вспыхивала надпись «Серафим, Плати!». Насколько я знал, у старика не осталось друзей. Одного за другим он всех настроил против себя. И сейчас, на закате, остался лишь я. Мы оказались оставленными один на один.

Чего еще может ожидать старик от последнего и единственного друга? Он слезно просил об одном — вызволить его из госпиталя. Я должен был пойти ему навстречу, и не потому, что это было правильно с точки зрения медицины и простого здравого смысла, а потому, что in extremis — это было его желание. Это было единственное, что он просил для себя от меня. К кому еще он мог обратиться за помощью? Кто еще помог бы ему встретить смерть так, как он сам хотел бы?

Затем, к моему испугу, идея перестала казаться мне возможной, она превратилась в абсурд. Я решил прекратить поддакивать ему. Я только ускорю его смерть, если увезу его из больницы.

По холлу бежала мисс Смит.

— Скорее к нему! — заверещала она. — Ваш отец не дает перевернуть себя. Он ударил мисс Бентли!

Я помчался обратно. Кровать отца была в полном беспорядке. На полу растеклась лужа воды из опрокинутого таза. В ней плавали мочалка и кусок мыла. Бутылка со спиртом тоже была разбита. Увидев меня, отец взорвался: «Эта лошадь хотела дотронуться до меня!» Он ткнул пальцем в рыдающую мисс Бентли. Гнев отца, особенно для тех, кто его испытал в первый раз, был страшен. В конце концов и «лошадь» Бентли была лишь девчонкой.

Я приблизился к постели. Он притянул меня к себе и зашептал: «Где такси?» А я, даже не поняв, в чем дело, закивал согласно головой, мол, уже на подходе.

В голове же вертелось другое — я должен прекратить поддакивать.

Ветхий старина Джо уже сиял улыбкой в дверях.

— Серафим! Она послала за полицией! — крикнул он. — Они все-таки упрячут тебя в кутузку!

— Ступай отсюда! — ответил отец. — Не хочу тебя видеть!

— А кого тебе еще остается видеть? — взвился Джо. — У тебя, сукина сына, и друзей-то не осталось!

Они начали перепалку, осыпая друг друга ругательствами: половина на греческом, половина на английском, с турецкими вкраплениями для остроты. Где-то к концу брани я разобрал: «Ни единого цента! Ты проел все мои деньги и хочешь еще?»

— А что ты с ними будешь делать? Ты же умер, ты — труп! Заплати хоть за поезд, на котором я приехал! — выкрикнул Джо.

Неожиданно он подбежал к шкафу для одежды, рывком раскрыл створки и с бешеной скоростью принялся шарить по карманам и перетряхивать одежду брата.

Отец подмигнул мне и захихикал.

— Ты думаешь, я — дурак? — заорал он на Джо. — Я не оставлю деньги в одежде, пока не умру. Жди, пока я умру!

— Ты — сукин сын! — сказал Джо. — Отдай деньги за билет!

Отец снова подмигнул и снова захихикал. Затем закашлялся. Снова хихикал, снова кашлял.

Вернулась мисс Смит. За ней появились вторая сестра, доктор Левин и отец Дрэдди. Тот самый, не преуспевший в спасении души.

Доктор Левин положительно оценил ссору братьев. Я подумал, как-никак, признаки жизни. Юный священник держался сзади. После столь откровенной отповеди он знал, что к этому больному применим совершенно особый подход, с опаской и осторожностью. Доктор Левин что-то сказал отцу, и они вместе рассмеялись, затем доктор подал корпус назад и через плечо показал мисс Смит, что она может пройти. Даже туша Бентли успокоилась. Она шутливо показала отцу, что хочет ударить его, а он шутливо показал, что хочет ударить ее. Они начали совершать омовение. Мне подумалось, что старик наслаждался уважением, которое принесла ему вспышка гнева.

Отец Дрэдди мягко склонился надо мной.

— Сколько лет вашему отцу? — спросил он.

— Па, сколько тебе сейчас лет?

— Я не у дел, — ответил отец.

Молодой священнослужитель понимающе засмеялся и спросил меня:

— Что он сказал?

— Он сказал, что он не у дел.

Отец Дрэдди снова засмеялся. Я заметил, что он немного подшофе, и, к своему удивлению, отнесся к этому положительно.

— Что у вас за носки, отец Дрэдди? — спросил я.

Молодой отец был в черной сутане с воротом, из-под нее виднелась пара ярких носков.

— О! — воскликнул он, оттягивая вниз черные брюки. — Эти?

— Это не ответ, — сказал я.

— Ох! — ухнул отец (мой). — Эй, мясник, ты в своем уме?

— Доктор Левин! — завизжала Бентли.

Доктор подбежал к больному.

— Скажите, носки — последняя попытка приблизить облик священника к человеческому? — спросил я отца Дрэдди.

— Нет, — ответил он. — Я играл в гольф и забыл, что должен приехать сюда. Переоделся второпях, а про носки забыл.

— Хватит! — заорал мой отец. — Пошли прочь!

Мисс Смит и мисс Бентли взглянули на доктора Левина, он махнул им рукой, и они с удовольствием удалились. Затем он подбил две подушки, положил их отцу под голову и отошел. Священник открылся прямому взору моего отца.

Взгляд его был суров.

Я приготовился к худшему. Но настроение родителя улучшилось. Его взгляд не выражал его настроения. Оно застыло в складках лица.

— Я — отец Дрэдди, — представился священник.

— Очень приятно, — прожевал губами отец. — Прошу садиться.

Он улыбнулся, вытянул в сторону руку, взял челюсти из стакана и вставил их в рот. Он был готов к разговору.

— Эвангеле! — сказал он, улучшив тем самым свое настроение. — Принеси отцу Дрэдди кока-колы! Или… что вы желаете? Эвангеле!

Я привстал в полупоклоне.

— О, не надо, не надо! Спасибо! — отказался отец Дрэдди.

— Вас обязательно следует угостить, — сказал отец и снова позвал меня. — Эвангеле!

— Отец прав! — сказал я, стараясь угодить больному. — Ну, может, сока? Грейпфрутового.

— Хорошо! — сказал отец Дрэдди.

Этим словом отец Дрэдди подвел черту под грейпфрутовым соком. Больше о нем не говорилось.

— Я подумал, а не стоит ли навестить вас? — прощупал почву отец Дрэдди.

— Отлично, — сказал отец. — Садитесь. Эвангеле, он еще стоит.

Я сдвинул дядю Джо с единственного стула в комнате и передвинул стул к кровати.

— Знаете что? — сказал отец священнику. — Я собираюсь удивить вас!

— Каким образом, сэр?

— Я не умру.

— Я твердо верю в это.

— Я всех удивлю.

— Я буду молиться за ваше здоровье.

— Знаете, — сказал отец, — я когда-то пел в церковном хоре.

Я пребывал в неведении относительно этого факта из биографии моего отца, но оказалось — чистая правда.

— Так вы — католик? — спросил отец Дрэдди.

— Православный! — возразил отец. — Я пел молебны. У меня был чудный голос. Ставрос, — обратился он к брату, — ты помнишь мой голос?

— Помню, — кисло ответил Джо.

— Ты, недоумок, ты что перед священником говоришь? С ума спятил?

— Я ничего такого не сказал, — удивился Джо.

— А вы поете? — спросил отец священника.

— Боюсь, что у меня плохо получается.

— Как же вы читаете Библию?

— Мы рассказываем ее напевно, знаете, так, с ритмом, паузами, вроде…

— Хотелось бы послушать.

— Что?

— Почитайте что-нибудь приличествующее случаю.

Для меня. Давайте, — отец улыбнулся отцу Дрэдди. — Так стеснителен. Что ж, мило, мило!

Бедняга не знал, что и подумать, — старик вроде насмехался над ним, а вроде и нет. Я попробовал успокоить священника, мол, отец действительно хочет послушать писания.

— Шшш! — зашипел отец на брата.

Джо смолк. Мы затаили дыхание.

Отец Дрэдди понял, что все ждут, когда он прервет паузу.

— О Господи! — взвыл он, пытаясь как можно лучше изобразить ритм, мелодию и тон молитвы (хотя и было ясно видно, что напевное чтение Библии ему глубоко чуждо, если не сказать сильнее). — О, Иисус, который смывает грехи со всех живущих, даруй этому человеку мир. Прости его грехи! О, Господи!

— Грехов не было, — прервал его отец. — Не было грехов. Я делал все правильно. Ошибся один раз. Национальный городской банк. Вот тут я дал маху. В 1926 году купил тысячу акций…

— Отец! — сказал я. — Зачем ему знать об этом?

— Эвангеле! — буркнул он, сердясь, затем продолжил: — Я вложил в банк все свои деньги — тысяча акций, 214 тысяч долларов. Разве это грех?

— Я не это имел в виду, — потупил взор священник.

— …Акции поднялись до 680 тысяч долларов. Затем в один день…

— Не в один день, — сказал Джо. — У тебя было время продать их!

— Какое время, дурак? — заорал отец.

Губы его задрожали, выступила слюна, брови изогнулись дугой.

— Многие успели, — сказал Джо.

— Да! Но я верил американской системе! Я — патриот! Но когда курс упал до 23 долларов за акцию… Вся тысяча! Что?

Я сделал ошибку, сказав: «Отец, это уже древняя история!»

— И мы должны простить… — добавил отец Дрэдди.

— Простить?! — взвился отец. — Кого? Президент банка Митчелл умер, но душу его я не прощаю. Я, знаете ли, в Бога не верю.

— О, нет, вы же верите, — сказал Дрэдди.

— Я не верю в Бога, верю в существование души и поэтому не прощаю душу мистера Митчелла.

— Да пребудет его душа в мире, — кротко сказал священник.

— Да не пребудет душа сукиного сына в мире! — прокричал отец.

— Тсс! — сказал Дрэдди. Это было его концом.

— Не надо затыкать мне рот! Вы теряли хоть раз 214 тысяч долларов, когда доллар был долларом?

— Сейчас та потеря не так уж и важна.

— Не так уж и важна? Без денег ты никому не нужен. Здесь есть покупатели?

— Я никого не вижу, — ответил испуганный Дрэдди, нервно озираясь. — Но ваши настоящие друзья…

— У меня нет друзей! Только мой сын — Эвангеле. Он слушал мои советы и добился успеха.

— Но ваша жена…

— Моя жена, — завопил отец, — спит с другим. Извините, святой отец, но ваша жена часом ни с кем не того, а-а? Скажите, ну!

— Я уверен, вы ошибаетесь. Я познакомился с миссис Арнесс.

— А мне плевать, знакомы вы или нет! Это она прислала вас? Правду, священник, это она?

Старик рвался в бой.

Отец Дрэдди попятился назад.

Подошедший доктор Левин что-то шепнул отцу, и тот тяжело перевернулся на живот, обиженно спрятав лицо в подушку.

Отец Дрэдди, смущенный и немного не в себе, подошел ко мне.

— Извините, я не смог помочь ему, — сказал он.

— Ничего, я сам позабочусь.

— Ему еще предстоят терзания души.

Дядя Джо мурлыкал про себя что-то турецкое и раскачивался.

— Вы имеете в виду, что перед смертью ему необходимо раскаяться в грехах и приготовиться к Божьему суду?

— Понимаю. Вы не приемлете Божьего, — сказал отец Дрэдди. — И вот результат.

— О каком результате вы толкуете? — спросил я.

Он указал на кровать отца.

— Этот человек, — сказал я, — провел всю жизнь, безукоризненно делая то, что ему предлагало делать наше общество. Он никогда не нарушал закон. Неужели непонятно, чем он так взбешен?

Отец услышал сказанное и повернулся к нам.

— У меня был выбор. Аквитания, Мавритания, омытая ласковым морем, полная красивых женщин. Я был мужчина, не то что сейчас. Дурак! Проклятый дурак!

Вновь доктор Левин успокоил его.

Мы с Дрэдди ушли в дальний конец комнаты. К нам присоединился Левин.

— Я хочу вытащить его отсюда, — прошептал я.

— Когда? — спросил Дрэдди.

— Сегодня вечером.

— Надо получить разрешение лечащих врачей.

— С ними связываться не буду, — сказал я. — Слишком много шуму. В нашей семье насчет отца разные мнения.

Глаза доктора Левина многозначительно скакнули в направлении молодого священника.

— Что вы скажете, — спросил я его, — если я сегодня ночью выкраду его?

— А к чему такая спешка?

— От госпиталя есть хоть какая-то польза?

— Но и вреда никакого, — вилял доктор Левин.

Отец Дрэдди навострил уши. Знал ли он Глорию?

Она причащалась. Не у отца ли Дрэдди?

— Сейчас ему можно хоть чем-нибудь помочь? — спросил я Левина.

— То есть продлить ему жизнь? Нет. Но многие случайности там, на воле, могут укоротить ее. За ним необходимо смотреть ежесекундно.

— Но если брать в целом?

— Я уже сказал. Ему осталось недолго.

— А ничего нет, чтобы он чувствовал себя лучше?

— Физически или духовно?

— Физически.

— Ничего.

— А духовно?

— Спросите отца Дрэдди.

— Я спрашиваю вас.

Левин запнулся.

— Ну… не знаю…

— Мне кажется, где-нибудь в другом месте ему будет гораздо лучше, — сказал я. — А если говорить об уходе, то, кто ухаживает за ним, — тоже имеет значение.

— Думаю, с этим можно согласиться.

— Проблема в том, что с ним никто не хочет возиться. Они хотят засунуть его в дом для престарелых.

— Я тут поразмышлял на досуге… — начал доктор Левин. — А почему бы вам с женой не отвезти его к себе в Калифорнию. Вы, кажется, в средствах не стеснены. Можете оплатить сиделку. А ваша мать могла бы приезжать иногда.

— Есть некоторые личные причины, по которым я не могу так поступить.

— Какие же? — поинтересовался отец Дрэдди.

— Не ваше дело, — отрезал я. — Извините.

— Не стоит… — сказал отец Дрэдди. — Но вы только что вели речь о некоем похищении?

— Да. Хочу увезти его во Флориду, — сказал я, — в Тарпун-Спрингс, прогреть его на южном солнце.

— Ему по душе солнце? — спросил доктор Левин.

— Ему по душе магазин, в котором полно покупателей!

— Тогда к чему?..

— К тому, что в Тарпун-Спрингс доживает свое масса старых греков, приехавших в Штаты давным-давно, чтобы подработать ныряльщиками за губкой. Но мы изобрели искусственную губку, которую можно дешевле и быстрее продать. Поэтому старые греки целыми днями сидят в кофейнях и играют в карты, треплются о том о сем. Мне кажется, отцу понравится тамошняя компания, среди таких же, как и он, греков, думающих и говорящих по-гречески.

Я вдохновенно нес ахинею в надежде, что отец Дрэдди воспримет ее как мой план действий и в случае «Ч» передаст кому надо.

— Все сказанное, — сказал я в заключение, — строго между нами.

— Конечно, конечно! — солгал он.

— Итак, каково ваше мнение? Стоит ли мне красть его отсюда без согласия медиков?

Доктор Левин скосил глаза на священника.

— Хм! — задумался он. — В Нью-Йорке сейчас туман. Вы думаете, самолеты летают сегодня во Флориду?

— Я уже заказал два билета, — соврал я. — Они сказали, что туман им не помеха. Проскочат.

— Не отказался бы на недельку во Флориду и сам! — нервно хохотнул отец Дрэдди.

— Итак? — обратился я к доктору Левину. — Ваше резюме?

— С чисто человеческой точки зрения я понимаю вас, — ответил он. — Но одобрить ваш вероятный поступок как врач, увы, не могу.

— Я тоже не одобряю, — вставил отец Дрэдди, врачом не являвшийся.

— Хорошо, — сказал я. — Если уж на то пошло, и вы оба — против, тогда придется отказаться от этой затеи. Неудачное предложение.

— Буду рад, если вы откажетесь, — сказал Дрэдди. — Я лишь священник, исполняющий по мере сил свой долг, поэтому простите меня, если я осмелюсь сказать, что вам лучше поискать взаимоприемлемое для всех членов вашей семьи и врачей решение.

— А у больного спрашивать не будем? — строго спросил я.

— Не думаю, что он отвечает за свои слова, — прошептал отец Дрэдди. — И, мне кажется, — добавил он еще тише, — что вы неправы относительно пансионатов для престарелых. Некоторые из них вполне приличны. Я говорил Глории…

Вот все и открылось!

Когда он высказался, я поблагодарил его:

— Спасибо, святой отец, за совет. Обязательно последую ему. И, пожалуйста, пусть моя идиотская идея останется между нами.

— Разумеется, разумеется! — искренне заверил меня Дрэдди. — А вам лучше позаботиться о себе.

— Что?

— Мне кажется… Я хотел сказать, отдохните, расслабьтесь. Доктор даст вам таблетку. По-моему, вы немного больны, ха-ха.

Он улыбнулся и потряс мою руку. Он оказался славным парнем и держал язык за зубами до тех пор, пока я не похитил отца из госпиталя.

Глаза моего отца снова остекленели. Отец Дрэдди попрощался с ним, но тот ничего не ответил. Дрэдди пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Доктор Левин решил, что лучше не возбуждать у святого отца подозрений, и отправился вслед за ним. Подойдя к двери, он обернулся и скороговоркой произнес:

— Ровно в полночь я буду инструктировать сестер по некоторым очень важным вопросам. Все их внимание будет полностью занято. Если у кого возникнет идея осуществить тот дурацкий план, изложенный вами, то лучшего времени для этого не найти.

Ровно в полночь я открыл дверь папиной палаты, помог ему подняться, и мы вышли. Медленно, без излишней, вызывающей внимание спешки, мы дошагали до лифта. Доктор Левин, как и обещал, тщательно инструктировал сестер, собравшихся перед ним. Краем глаза я заметил, что он постарался расположить их так, чтобы они стояли спиной к коридору. Иногда план срабатывает из-за своей безумной простоты.

Гвен и Чарльз ожидали нас в машине. Мы поехали не в аэропорт Кеннеди, а домой. Отцу об этом не сообщили, да ведь он туда и хотел. По дороге мы купили еды.

Позже мне передали, что случилось в госпитале. Надеясь на вероятность не скорого обнаружения шутки и желая насолить нашим недругам, мы уговорили старого Джо облачиться в больничный халат отца и уложили его в кровать лицом вниз. Джо рассказал мне потом, что ночью его так никто и не побеспокоил. Неуживчивый характер отца у всех отбил охоту лишний раз иметь с ним дело. И только после того, как сестра принесла завтрак (Джо успел полностью съесть его), мисс Смит обнаружила подмену.

Отца я занес в дом на руках. Он весил чуть тяжелее свертка одежды. Несмотря на пугающую бледность лица, он был в приподнятом настроении. Пока Гвен стелила ему постель, я раздел его. Затем мы уложили его, и Гвен села рядом. Она понравилась ему с первого взгляда.

Спустя минуту — в качестве послесловия уж не знаю к чему — он сказал:

— Следующий раз, богатенький мой, слушай, что тебе говорит отец. — Затем он взглянул на Гвен, и они улыбнулись друг другу. — Ты останешься здесь! — приказал он ей. — А он пусть уходит!

Я тоже хотел, чтобы Гвен осталась, тем более что с ребенком есть кому посидеть. Чарльз ждал ее.

У отца слипались глаза. Он смотрел на Гвен и бормотал: «Очень хорошо! Очень хорошо!»

Гвен встала.

— Я сейчас вернусь! — сказала она.

Чарльз сидел у входной двери. Она о чем-то переговорила с ним, он кивнул. Затем еще раз. Она поцеловала его в щеку и проводила до машины.

Я вернулся к кровати отца.

— Она осталась, — сказал я ему, спящему.

Он не слышал, как уехала машина Чарльза.