След сломанного крыла

Марин

Если человека в детстве избивали, то всю свою жизнь он будет ожидать удара. Потому что так происходило всегда. Потому что у него не было ни одного хорошего дня, который не закончился скверно. За радостью следовала печаль, а страх замещал уверенность в своих силах. Это как если бы вас вечно катали на американских горках и вы не знали бы, когда кончатся бесконечные взлеты и падения. Марин всегда ставила проблемы Брента выше своих. Ее чувства напрямую зависели от его чувств.

Всего три раза в жизни Марин падала на колени и просила небеса о помощи. В первый раз она призывала богов, которым молилась Рани, сделать так, чтобы они не уезжали из Индии. Как бы ее родителей ни волновали мысли о новом мире, ей до смерти не хотелось покидать мир, который она знала и любила. Пока они упаковывали чемоданы, Рани потчевала Марин рассказами об Америке. Там на дорогах не лежат коровы. Школьники занимаются в помещениях, а не снаружи, и сидят за партами, а не в грязи.

— У каждого есть машина, — взволнованно сказала Рани и рассмеялась. — Там чистый воздух, врачи, которым не надо давать взятки за лечение, а самое главное, — сказала Рани, опустившись на колени, чтобы смотреть Марин прямо в глаза, — у женщин там есть права.

Но что бы мать ни говорила, Марин знала, что ей не хочется уезжать. Однако ее первая мольба не была удовлетворена, и они отправились на самолете в новый мир: ее вела за руку Рани, а Тришу по бетонированной площадке аэродрома нес Брент.

Во второй раз она молилась в своей комнате в шестнадцать лет. В этот день отец особенно жестоко избил ее, и Марин больше не могла этого выносить. Еще одно такое избиение, и она умрет — она была в этом уверена. Марин задумалась, не предпочесть ли ей смерть жизни под его кровом. Однако если бы у нее был выбор между своей смертью и его, она бы предпочла смерть отца. Упав на колени перед изображениями богов Шивы и Ганеши рядом с богиней Парвати, которые она хранила у себя в комнате, Марин попросила богов умертвить отца. Пусть заснет и не проснется утром. Она была так уверена, что ее мольба исполнится, что не спала всю ночь, ожидая момента, когда Рани объявит хорошие новости. Она представляла себе, как они будут жить без него. Представляла свободу, о которой едва помнила со времен Индии.

Когда настало утро, Марин ждала, вцепившись руками в простыню, и ее сердце бешено колотилось от волнения. Ручка двери начала поворачиваться, и Марин выскочила из постели. Мать просунула голову в дверной проем с опаской, которая не покидала ее никогда. Тихим голосом она велела Марин встать и собраться. «И поторопись, — сказала она, — ты ведь не хочешь снова рассердить отца».

В третий раз Марин воззвала к небесам после родов. Она прочитала все книги, проконсультировалась с множеством акушеров-гинекологов и была уверена, что готова к любым осложнениям. Ребенок мог пойти попкой вперед или, если он слишком крупный, разорвать матку. К чему она оказалась совершенно не готова — это к своей неспособности выкормить грудью новорожденную. Марин все перепробовала: при помощи медсестер ей удавалось дать Джии грудь и заставить ее сосать, но молока не было. А единственной тонкой струйки, которая в конце концов потекла, не хватало для того, чтобы накормить девочку. В первую ночь после рождения Джии Марин держала ее при себе, хотя медсестры настаивали, что малышке лучше будет в палате для новорожденных. Она не спала и заметила первые признаки того, что Джия хочет есть. Марин немедленно распахнула ночную рубашку и предложила ей обе груди. Но ни в одной из них не было молока. Рассерженная Джия инстинктивно начала жевать ее сосок. Марин старалась утихомирить ее и беспомощно слушала, как ее дочь кричит от голода. После целого дня без молока педиатр посоветовал накормить девочку молочной смесью. Ощущая себя полной неудачницей, Марин молилась неизвестно кому, чтобы ее тело смогло дать пропитание дочери. Последняя молитва была тоже оставлена без внимания, и через несколько недель Джия полностью перешла на молочные смеси. Другое дело работа — здесь все происходило по воле Марин.

С момента встречи Марин с директрисой прошло двадцать четыре часа. Марин взяла выходной, сказавшись больной, — впервые за все время работы в компании. Она ничего не рассказывала Раджу и ни о чем не спрашивала Джию. Она боялась начать разговор, понятия не имела, что должна сказать. Жизнь не подготовила ее к такой ситуации. Немыслимо: она должна спросить свою дочь, кто ее бьет! Она не могла решить, стоит ли ей довериться Раджу, но решение пришло само собой. Утром Радж неожиданно уехал на встречу в Лос-Анджелес, не сказав, когда вернется. Марин и Джия остались одни, и у них еще не было подходящего момента для серьезного разговора.

Часы на каминной полке бьют девять раз. С годами Марин привыкла не замечать их боя, но сегодня их тиканье отмеряет каждую секунду. Как будто время истекает и у нее остается его совсем чуть-чуть. То, что раньше было важным, утратило значение. Ее величественный особняк, чистый двор, подпирающие крышу колонны. Дедлайны, цены на акции, ее инвестиционный портфель. Исчезло, потеряло актуальность ощущение достигнутого успеха.

Дом погружен во тьму. Джия на занятиях, готовится к экзамену по естествознанию. Марин знает, что она получит за контрольную «пять». Она не может вспомнить, когда именно ее уверенность в успехе передалась Джии, то есть когда дочь усвоила, что высокие оценки придают ей значимости в глазах окружающих. Пятерка и четверка — всего лишь шажок от одной оценки до другой, но на самом деле их разделяет огромное расстояние. Отличное против хорошего. Общественные стандарты, которым поклонялась сначала Марин, а теперь и Джия. Для Марин было бы непостижимо, если бы ее дочь принесла домой другие оценки, кроме отличных. Ее имя в списке лучших учащихся означает, что Джия взяла очередную высоту.

Входная дверь хлопает, возвещая о приходе Джии. Марин слышит, как дочь ставит свой рюкзак в прихожей, как звенят ключи, которые Джия вынимает из замка. В щели под дверью появляется полоска света. Марин ждет, что дочь позовет ее, но та молчит. Значит, Джия не хочет делиться с ней сегодняшними новостями, не хочет рассказать о том, что было в школе. На мгновение Марин задумывается, как могли бы звучать слова дочери. «День был чудесный, но как-то так случилось, что меня избили, и я не знаю почему».

Джия идет на кухню и ищет что-нибудь поесть. Мать слышит, как она грызет яблоко, поднимаясь к себе в комнату. Марин делает глубокий вздох и складывает руки для молитвы в четвертый раз в жизни. Она не становится на колени и не кланяется до земли, чтобы показать богам, что она ниже их. Говорят, со смирением приходит и власть, но Марин это не интересует. Сегодня она встанет вровень с любым. Она не будет просить, она направится туда, куда сама сочтет нужным. По собственному опыту она знает, что на просьбу могут ответить отказом. Помня обо всех мольбах, отвергнутых в прошлом, сегодня она будет полагаться только на себя и ничего не оставит на волю случая.

— Джия, — Марин открывает дверь кабинета. В комнате темно. Солнце давно село, и взошла луна, а Марин так и не встала с дивана. Теперь она чувствует, как оцепенело ее тело. Ей хотелось бы знать, похоже ли это на трупное окоченение. Тело имеет свой собственный разум. Утратив причину, по которой стоит жить, оно становится неподвижным — как у ее отца. — Мне нужно поговорить с тобой.

— Да-а? — Джия, еще в школьной форме, спускается по лестнице. — А что такое?

— Входи, пожалуйста. Нам надо поговорить, — Марин зажигает лампу на столе. Комната наполняется светом, и Марин видит, как Джия усаживается на диван, с которого она сама только что встала. — Как дела в школе?

— Отлично. Но у меня контрольная, и мне надо еще позаниматься.

— А я думала, что ты уже позанималась.

— С тобой все в порядке? Ты сегодня какая-то не такая.

Вдруг Марин понимает, что Джия видит, что ее волосы не уложены и что на ней та же футболка и те же джинсы, в которых она была вчера вечером.

— Со мной все в порядке, — она лжет. С ней не все в порядке. Марин напугана, не уверена в себе и очень сердита. Она зла на того, кто посмел оскорбить ее дочь. Но она должна быть осторожной. Если она отпугнет Джию, то потеряет больше, чем сможет приобрести. — Как дела в школе? — снова спрашивает она.

Джия скептически усмехается. Взглянув украдкой на свои ручные часы, она бормочет: — Все отлично, мамочка, как всегда. Но мне действительно надо еще позаниматься.

Она поднимается с дивана и направляется к двери, но Марин останавливает ее:

— Сядь. Я еще не закончила, — слова звучат резче, чем ей хотелось бы, но, поскольку ей никогда раньше не приходилось говорить с дочерью на подобную тему, она не знает, как начать разговор. — И решать, когда пора заканчивать разговор, буду я.

— Вау! — Джия закатывает глаза и снова садится на диван. — Ладно. Папа дома?

Ее спаситель, соображает Марин. Тот, кто может защитить ее от матери.

— Он уехал сегодня утром, разве ты не помнишь?

— Правда, — говорит Джия с несчастным видом, — а я и забыла, — она постукивает ногой по полу. Ее осеняет новая мысль. — Что-то случилось с дада?

Это традиционное индийское обращение к дедушке, как утверждал Брент, было первым словом, которое произнесла девочка.

Джия вжимается в диван. Она все сильнее нервничает. Глядя на нее, Марин внезапно вспоминает, как в детстве Джия плакала, когда разбивала коленку, и требовала приложить лед к ушибу, даже если он был совсем легким. Марин понижает голос, ей очень хочется приласкать дочь, но она не в состоянии сделать этого:

— А у тебя все хорошо?

— Разумеется, — заметное раздражение Джии разбивается о мягкость Марин. — Мама, пожалуйста, скажи, что случилось? — нижняя губа Джии начинает дрожать. Неизвестность пугает ее: — Дада стало хуже?

— Ты любишь его.

Марин знает, что это так. На Джию дед никогда не поднимал руку, она никогда не видела, как он избивает других. С самого ее рождения Брент часами играл с ней. Когда она появилась на свет, он стоял, глядя в окошко детской палаты на свою единственную внучку. А когда Джию принесли домой, щекотал ей пятки и призывал всех смотреть, как она смеется. Он никогда не приходил к ней без новой игрушки. Марин наблюдала за ними, размышляя, как удивительна жизнь, если это тот же человек, которого она знала с детства.

— Он же мой дедушка! — Джия перебирает складки юбки. — Я не хочу потерять его.

Он — единственный дед, которого Джия хорошо знает. Родители Раджа живут в Индии. Когда он приехал в Штаты, чтобы учиться в университете, его родители остались на родине, надеясь, что сын вернется после окончания университета. Когда же он вместо этого женился, они стали ежегодно навещать его. Какое-то время они подумывали, не переехать ли им тоже в Штаты, но отказались от этой идеи из-за преклонного возраста.

— С ним все хорошо? — спрашивает Джия.

— Все без перемен, — отвечает Марин. Покончив с предисловиями, она произносит: — Вчера мне в офис позвонила директор твоей школы.

— Зачем? — Джия бледнеет. — У меня отличные оценки.

— Я знаю, — Марин аккуратно выбирает слова. Сила, которая обычно приводит ее к победе, сейчас бесполезна. — Она звонила из-за тебя.

Марин проверяет, закрыта ли дверь. Она не хочет, чтобы их подслушала домработница.

— Сними-ка рубашку.

— Что?! — судя по изумлению Джии, она ожидала услышать все что угодно, кроме этого, и не может поверить в происходящее. — И не подумаю! Не подходи ко мне!

— Сними рубашку сию минуту! — яростно рявкает Марин, завидев в глазах дочери страх и недоверие, которого она, мать, ничем не заслужила. Затем наступает тишина. Марин прислушивается к их дыханию, своему собственному и Джии. Они с вызовом смотрят друг другу в глаза, и это противостояние может привести к непредсказуемому финалу. Но Марин устала от ожидания, от собственной неуверенности.

— Ты хочешь обыскать меня? — Джия делает шаг к закрытой двери. — Ты что, думаешь, у меня там наркотики или еще что-нибудь такое?

Марин хотела бы, что бы это были наркотики, а не побои. Возможно, что директриса ошиблась. Разумеется, преподавательница физкультуры преувеличила увиденное. Очень похоже, что она перепутала учениц. Возможно, так и есть: ведь дочь Марин не могла подвергнуться насилию! Марин сделала все, чтобы оно навсегда осталось в прошлом. Джия должна достичь звезд, а не ползать по земле.

— Пожалуйста, не спорь со мной, — говорит Марин.

— Я не спорю, — отвечает Джия. — Я только не хочу снимать рубашку, — она говорит решительно. Джия уверена в себе, оттого что привыкла получать от жизни самое лучшее. И неважно, что материальный комфорт ей обеспечивали Марин и Радж. Скульптура создана, и теперь скульптору остается лишь любоваться своим творением. — Ты не имеешь права указывать мне, что я должна делать.

— Еще как имею! — надежда на взаимопонимание развеялась. Они стоят, глядя в лицо друг другу. Мать против дочери. Они словно зеркальные отражения друг друга, и все же сейчас между ними — океан сомнений, обида и раздражение. — Сию минуту, Джия.

— Нет! — Джия хватается за дверную ручку. Она готова убежать. — Ты не говоришь мне, что происходит, а сама хочешь, чтобы я разделась? Не буду, не хочу!

Она дергает дверь, но Марин захлопывает ее. Начинается борьба воли и гнева. Марин сама принимается расстегивать рубашку Джии. Девушка слишком потрясена, чтобы сопротивляться, поэтому позволяет матери расстегнуть одну пуговицу, но потом отталкивает ее руку.

— Не прикасайся ко мне! — кричит она.

Пока ее кожа выглядит невредимой. Марин чувствует облегчение, смешанное с яростью из-за того, что Джия посмела сопротивляться ей. Она хватает дочь за плечо, стараясь удержать на месте, и одновременно пытается расстегнуть остальные пуговицы. Ей отчаянно хочется поскорее покончить с этим, чтобы вернуться к работе и наверстать упущенное. Как только ей удается справиться со следующей пуговицей, Джия такой с силой отталкивает ее, что Марин едва удерживается на ногах.

Следующий момент она будет прокручивать в голове сотни раз подряд. Снова и снова вспоминать каждый шаг и представлять его себе по-иному. Желать повернуть время вспять, чтобы иметь возможность остановиться, прежде чем разрушить единственное, чем она по-настоящему дорожит, — любовь Джии. Недальновидность — жестокая штука. Когда остаешься на пепелище, думаешь, как мог бы предупредить пожар. Но в данную минуту самоанализ не под силу Марин: ею движет слепая ярость. Одной рукой она удерживает Джию на месте, а другой размахивается и со всей силой бьет ее по лицу.

Наступившая тишина отрезвляет Марин — она уже жалеет о содеянном. Но прежде чем она успевает извиниться, Джия начинает торопливо расстегивать пуговицы, одну за другой, бросая полные ненависти взгляды на Марин. Она понимает, что сражаться с матерью больше не может, и все же в ее глазах горит вызов. Джия медленно распахивает свою белую накрахмаленную рубашку — последнюю преграду между невиновностью и ужасом.

— Ты это хотела увидеть? — спрашивает Джия. Рубашка сползает с ее плеч. Следы побоев, одни багровые, черно-синие, другие уже зазеленевшие, покрывают юное тело. Два следа на животе, около пупка. Когда Джия была малышкой, ей нравилось играть в прятки со своим пупком. Радж подарил ей книжку-раскладушку с изображением детишек, показывающих свои пупочки. Это надолго стало любимой игрой Джии. Она задирала и опускала свою рубашонку и смеялась в кулачок, когда ее пупок был выставлен наружу.

Еще две отметины на спине. Марин определяет, что эти появились раньше. Когда Марин была подростком, она ради смеха считала синяки на своем теле. За один раз выходило около десяти синяков. Как только старые синяки начинали исчезать, тут же появлялись новые. Десять — ее магическое число. Очевидно, у Джии это число — четыре.

— Кто это сделал? — Марин ужасно хочется заключить Джию в объятия, где она будет в безопасности. Но если ваша мать никогда утешала вас, сможете ли вы утешить собственную дочь? — Кто тебя избил?

— Ты. Только что, — Джия снова застегивает рубашку. Потом дотрагивается до щеки, по которой ее ударила Марин. — Минуту назад.

— Джия… — Марин в растерянности замолкает. Ей кажется, она плывет по бурной реке без весел и без компаса, по которому могла бы определить направление. Она окончила школу в шестнадцать лет, а колледж — в девятнадцать. В возрасте двадцати лет, когда ее приняли на работу, она поклялась, что никогда больше не проиграет. Она наивно полагала, что теперь свободна, что сама себе служит маяком. — Прости меня.

Впервые в жизни она просит прощения у дочери. То ли из-за синяков, то ли из-за пощечины — никто из них с уверенностью сказать не сможет. Тем не менее Джия потрясена. Ее глаза наполняются слезами. Она быстро вытирает их. Заткнув подол рубашки за пояс юбки, она поднимает глаза на Марин:

— Мне нужно идти заниматься.

— Подожди, пожалуйста, — мать хочет взять ее за руку, но Джия вырывается. — Ты подралась в школе?

— Нет.

— Это… — она умолкает, боясь произнести имя вслух. Она отчаянно перебирает варианты. Радж? Такая возможность представляется ей единственной в сгустившемся мраке. На первый взгляд это кажется невероятным. Радж — любящий отец, добрый великан, не способный причинить боль любимой Джии. Но ведь люди и Брента видели другим! Посторонние не догадывались, на что он способен. Он становился чудовищем, когда никто не мог его видеть. — Это твой папа?

— Нет! — Джия падает на диван. Ее глаза широко раскрыты, она молча умоляет мать верить ей. — Никогда. Что ты? Это просто невозможно.

Конечно, Марин знает, что Радж не способен на такое. Но ведь она сама только что ударила дочь. Теперь Джия не может сказать о ней то же, что об отце. Больше не сможет.

Джия постукивает ногой по полу, всем своим видом показывая, что хотела бы очутиться в другом месте.

— Мне нужно идти.

Марин, так и не поняв, как действовать дальше, резко произносит:

— Это не должно повториться.

Она не собирается играть с дочерью в детскую игру «Двадцать вопросов», раз та точно знает ответ, но отказывается говорить.

— А сейчас скажи мне, кто избил тебя.

— Это моя жизнь.

Диван уже не может служить ей убежищем. Джия встает и подходит к письменному столу. Она берет в руки собственную фотографию, на которой запечатлена в возрасте пяти лет. Тогда она завоевала свой первый трофей — пришла третьей в заплыве. Едва не лопнувшие от гордости родители наснимали целую пленку.

Марин берет фотографию из ее рук и смотрит на нее. Снимок показывает, какой должна быть жизнь Джии: успех везде и всюду.

— Джия, послушай!

— Нам не о чем разговаривать.

И, не сказав больше ни слова, она выходит из комнаты, оставив Марин смотреть в пустоту.