След сломанного крыла

Триша

Я не могу сказать, сколько времени прошло с тех пор, как я узнала правду. Дни смешались с ночами. Разницу между ними я определяю только по тому, спит или бодрствует Соня. Она придерживается жесткого графика, и это еще одна ее новая черта. В детстве она просыпалась последней, словно ей тяжело было встретить еще один день жизни. А засыпала позже всех из страха перед тем, что может принести ночь. Я высмеивала ее страхи, считая их признаком незрелости. Теперь я думаю, не было ли у нее на это веских причин, не знала ли она, какую опасность на самом деле представляет собой наш отец.

Я стараюсь собрать воедино как можно больше деталей, но ни одна из них не сходится с образом отца, которого я любила, человека, которого я обожала вопреки разуму. Прошлой ночью мне снилось, что мы танцуем, одни посреди танцпола. Танец «отца-и-дочери» на моей свадьбе. Но вскоре пол стал из белого красным. Я опустила глаза и увидела, что мое красное сари — традиционный индийский свадебный наряд — превратилось в белое платье, но спереди оно сплошь пропитано кровью. Я закричала, но отец продолжал танцевать, уверяя, что все в порядке. Я подскочила на постели, вся в поту. Соня зашевелилась во сне, но не проснулась.

Я оглянулась и заметила придвинутый к двери стул. Давно ли Соня таким образом пытается обезопасить себя? Как еще она хочет защитить себя от страхов, у которых нет имени? Мне становится стыдно за то, что моя сестра страдала так, что и описать невозможно, а я в это время жила в свое удовольствие. Но все это было лишь дымовой завесой, которую я создала, чтобы укрыть за ней случившееся со мной.

Я никогда не жила по-настоящему, я никогда не позволяла себе быть по-настоящему счастливой. Во мне самой столько всего, чего я никогда не понимала. Я люблю пикули, но терпеть не могу огурцы. Пейзажи на картинах всегда восхищали меня, но я не выношу отдыха на природе. Свежие помидоры я готова есть каждый день, но томатным соусом давлюсь. Я люблю детей, но мысль о том, чтобы завести собственного ребенка, вызывает у меня панику. Я никогда не пыталась анализировать, почему я такая, а не иная, — просто воспринимала себя со всей искренностью, которой многим недостает. Но когда мысли о насилии и о детях наслаиваются в моей голове друг на друга, я задумываюсь, насколько же глубоко ранил меня отец. Я свертываюсь клубочком, кладу руку на живот и чувствую, как проваливаюсь в сон.

Мама приносит мне обед: мои любимые пани пури. Это воздушные шарики из жареной пшеницы; они наполнены картофелем, чечевицей, мятным чатни и луком. Сверху они политы йогуртом и сладким коричневым чатни. Обычно я съедаю пятнадцать-двадцать пури за один присест, это одна из немногих поблажек, которые я себе позволяю. Мама ставит поднос на столик рядом с кроватью и проводит рукой по моим волосам. Решив, что я сплю, она направляется к двери, но я окликаю ее.

— Ты не спишь? — говорит она с удивлением.

— Ага, — я сажусь на постели, стараясь не смотреть на себя в зеркало, которое висит поблизости. — Я не сплю уже несколько часов.

Мама молча подходит ко мне. Я отодвигаюсь, давая ей побольше места. Она усаживается рядом и оказывается меньше, чем я думала. Ее хрупкая рука лежит рядом с моей. На ней морщинки, которых я не замечала раньше.

— Я беспокоилась, бети, — бормочет она.

— Я знаю, — я лежу, уперевшись головой в изголовье кровати, и ощущаю колтуны у себя в волосах. Раз-другой я отважилась пойти в душ, но нашла это занятие слишком изнурительным. — Я просто… — я пытаюсь найти слова, но вместо этого пускаю слезу. Я быстро вытираю ее, но за ней по щеке катится другая. — Просто это тяжело.

— Ты помнишь? — спрашивает она.

— Только вспышками, то там, то здесь, — я благодарна за то, что не помню больше, но мне стыдно, что я помню так мало. — Я вижу, как иду по коридору, стараюсь найти кого-нибудь. Но не помню, как он насиловал меня, — я тру руками голову в надежде подстегнуть свою память. — Это не значит, что ничего не было. Где-то в душе у меня остались какие-то воспоминания, — мне очень хочется вытащить их из себя, как кролика из шляпы, и навсегда прогнать прочь. — Какая-то часть меня всегда знала правду. Я просто не могла увидеть ее, — мой голос прерывается, за каждым словом прячется страх. — Что, если мне не станет лучше? Что, если это, — я указываю на себя и обвожу рукой комнату, — все, что я собой представляю?

— Разве я не рассказывала тебе старую индийскую притчу о веревке и змее? — спрашивает мама, глядя прямо перед собой и не отвечая на мои жалобы.

— Нет, — говорю я, не понимая, куда она клонит. Мама редко читала нам, когда мы были маленькими. Сначала она отговаривалась тем, что плохо изъясняется по-английски и не хочет мешать нам учиться говорить правильно, но позже призналась мне, что перестала верить в сказки.

Мама совсем по-детски подтягивает колени к груди и начинает пересказывать историю по памяти:

— Жил-был один человек, который работал целыми днями напролет. У него была тяжелая жизнь. Он работал с утра до ночи на полях Индии, без отдыха и без перерыва на еду. Солнце жгло ему голову, но у него не было ничего, чтобы прикрыться, пот покрывал его лоб и стекал ему на шею. У него было очень мало воды, и его счастье, что он не упал в обморок от солнечного удара. Этот человек не был счастлив. У него не было семьи и родных.

— И детей не было? — спрашиваю я.

— Нет, — она умолкает, чтобы я как следует прониклась ее рассказом. — Каждый день после работы он с грустью брел домой. Он был уверен, что его жизнь никчемна. Однажды его обычный путь перекрыл селевой поток. Только что начался период дождей, сделавших дорогу непроходимой. Он подумал, не пойти ли ему другим путем? Правда, люди говорили, что эта дорога полна зла. Рассказывали кучу небылиц про бандитов и про черную магию. Но этот человек решил довериться своей судьбе и встретиться лицом к лицу с опасностью, которая его ожидала.

— Глупое решение, — говорю я то, что подсказывает мне здравый смысл.

— Триша, — произносит мама предупреждающим тоном. — Ты хочешь услышать историю?

— Продолжай.

— Он едва мог видеть в темноте. Луна пряталась за темными облаками, а уличных фонарей там не было. Но он продолжал идти вперед и вскоре почувствовал себя храбрецом, способным на все. Вдруг какой-то звук заставил его остановиться. Он стоял лицом к лицу со змеей. Но это была не обычная змея. Это была кобра-королева, и ее посмел потревожить человек.

Пока я пила воду она сделала паузу.

— Их встреча подтвердила его страхи — что его жизнь никчемна, что он должен умереть ужасной смертью. Все это он прочитал в глазах змеи. Когда змея поползла к нему, он поступил так, как поступил бы любой. Он побежал. Он почти сумел убежать, но бежал, повернув голову назад, чтобы видеть змею. Из-за этого он не заметил на своем пути большого валуна. Он ударился о валун головой и вскоре умер от потери крови.

— Что же случилось со змеей? — спрашиваю я. История меня захватила.

— Жители деревни нашли тело этого человека утром. Неподалеку от него они увидели свернутую в кольцо веревку, которую кто-то обронил. Никакой змеи не было.

— Мама, — смущенно произношу я. Она берет меня за руку.

— Бети, — говорит мама, глядя мне в глаза. — То, что отец сделал с тобой, исправить нельзя. Но не дай этому затмить твою жизнь. Не позволяй его поступкам и его образу жизни стать твоей правдой, — она встает с постели и берет мое лицо в свои ладони. — Правда — в тебе самой. Ты всегда была и всегда будешь ни на кого не похожа. И я могу только гордиться такой женщиной, как ты.

Она медленно наклоняется ко мне, прижимается губами к моей щеке и целует.

— Мама, — говорю я, видя, что она собирается уйти. — Скажи, ты бы рассказала мне сама? Если бы я не пришла к тебе, ты бы пришла ко мне?

Она колеблется, ее лицо выражает бездну чувств.

— Я не хотела тебе рассказывать. Я хотела похоронить все это, как похоронила ты, — так мне казалось. Мне хотелось, чтобы ты была счастлива, — признается она.

— Это было не твое дело — решать за меня, — говорю я, рассерженная ее словами.

— Может быть, — нерешительно произносит она. — Но, зная о том, что он сделал с тобой, и о том, как это повлияло на тебя, я не могла придумать ничего другого.

— Ты знала об этом сразу после того, когда все произошло?! — кричу я. Мне просто необходимо на кого-то накричать, а мама — самая близкая цель, и я безжалостна к ней. — Ты имела хоть малейшее понятие?

Она опускает голову, складывает руки перед собой и тихо качает головой:

— Я знала, что он способен причинить большое зло, но то, что он сделал с тобой… — ее плечи вздрагивают, она поднимает голову и встречает мой взгляд. — Ты должна поверить мне — я ни о чем не знала. Если бы я знала… — она умолкает, не в состоянии договорить, и нам обеим остается только гадать, что бы она тогда сделала. Каким образом мы могли бороться с человеком, обладающим всей властью над нами?

Я верю ей. Может быть, ключи к решению проблемы и существовали, но мы обе изо всех сил старались их не замечать. В какой-то момент мотылек должен понять, что огонь может сжечь его, и попытаться избежать этого.

— После того как ты узнала правду, ты собиралась… — голос изменяет мне, и я замолкаю перед тем, как задать следующий вопрос, ответа на который боюсь: — Собиралась ли ты оставаться с ним?

— Нет, — говорит мама, и ее ответ звучит твердо, без колебаний. — Но он бы постарался не дать мне уйти.

— Значит, хорошо, что он умирает? — спрашиваю я.

— Да, — соглашается мама. — Это хорошо.