След сломанного крыла

Триша

В Индии замужество означает, что женщина переходит из дома одного мужчины в дом другого. Обоих для нее выбирают: одного — по соизволению богов, второго — по отцовскому повелению. А согласно индийской системе верований оба эти мужчины — две стороны одной медали. Оба они обладают вами и могут делать с вами все, что захотят. Но что случается, если женщина хочет свободы?

Будучи ребенком, Соня дважды вызывала «скорую помощь» к нам домой. В первый раз она, решив прогулять уроки в школе, ждала, когда мама проснется. Но та не просыпалась, и Соня, которой в то время было восемь лет, забралась к ней в постель. Увидев, что мама не разговаривает, она позвонила по номеру 911. Врачи сделали анализы и пришли к заключению, что мама просто потеряла сознание. Конечно, никто не сказал им об ударе по голове, который она получила накануне вечером.

Во второй раз это случилось, когда у мамы началась непрекращающаяся рвота. Соне тогда было одиннадцать, и она, сказавшись больной, не пошла в школу. «Скорая помощь» отвезла маму и Соню в ближайшую больницу. Врачи велели Соне подождать в приемном покое, выдав ей карандаши и бумагу, чтобы помочь скоротать время.

А в это время — Соне об этом не сказали — врачи делали ее матери промывание желудка, поскольку утром она проглотила целый пузырек снотворных таблеток. Позже, когда пришедший к ним домой социальный работник спросил ее, почему она это сделала, мать ответила:

— Я очень устала.

Это был последний раз, когда Соня не пошла в школу. Поразмыслив, она решила, что безопаснее держаться от дома подальше — там, где ей не придется все время спасать чью-то жизнь.

Когда я прихожу домой, свет погашен. Элоиза уже все прибрала, оставив мне тарелку с едой в духовке. Я стала проводить больше времени в больнице с папой. После сегодняшнего визита я несколько часов ездила по городу.

— Ты дома.

Я с удивлением замечаю в темноте Эрика.

— Где ты была?

— Ты дома, — повторяю я. Он стоит молча, ожидая ответа, и я говорю ему:

— Ездила по городу.

Я ищу выключатель. Нащупав его, я нажимаю на кнопку, но свет только мигает, отбрасывая на нас жутковатые отблески.

— Он не работает, — угрюмо произносит Эрик и подходит ближе. — Шесть часов ездила по городу?

— Конечно, нет.

Я не боюсь своего мужа. Я знаю женщин, которые боятся своих мужей. Многие, оставив работу, уступают право принимать решения кормильцу семьи и теряют независимость ради безопасности. Другие просто отказываются от борьбы. Думают, что для них это менее опасно, чем вести борьбу, которую они могут проиграть. Подруги говорят, что мне повезло, что я вышла замуж за особенного мужчину: он обеспечивает мне образ жизни, о котором прочие могут только мечтать, и в то же время предоставляет полную свободу. Он исполняет любое мое желание, а в обмен на это я отдаю ему себя.

— Так где же ты была? — спрашивает он ледяным тоном.

— С отцом, — дотянувшись до настольной лампы, я включаю ее, и комната наполняется светом. Волосы у Эрика взъерошены, галстук развязан. Он напряжен, как ястреб, кружащий над полем. Я протягиваю к нему руку, но он отступает назад. — Эрик, что с тобой?

— Как он?

— Без перемен. Он просто лежит. Что бы я ему ни говорила, он не отвечает.

— Должно быть, тяжело находиться в темноте, — Эрик наблюдает за мной, не меняя позы. Он берет со стола пачку бумаг и пытается отдать ее мне, но я не беру. — Формуляры на усыновление. Я их заполнил.

Он листает страницы, пока не добирается до последней.

— Все устроено. Нужна только твоя подпись — здесь и здесь, — он указывает на места, отмеченные галочками. — И я скажу своему поверенному, чтобы он начал процесс.

Процесс. В Индии детей рожают по разным причинам. В деревне — для работы. Мальчики всегда предпочтительнее девочек, ведь они могут помогать в семейном бизнесе, будь то сельское хозяйство или торговля. Никто не осудит семью, в которой мальчики начинают работать в юном возрасте. Девочки же считаются обузой. Каждой надо собрать приданое — плату семье мальчика за то, что она берет к себе вашу дочь.

— Ребенок — не процесс, — по моей спине начинает струиться пот. — Такое решение надо принимать осознанно, — образ отца возникает передо мной. Он манит меня, зовет за собой. Я вспоминаю его беззаветную неизменную любовь ко мне. — Мы должны подумать, все обсудить.

— Я согласен, — Эрик бросает бумаги на стол. Он глубоко вздыхает, в его глазах появляется влажный блеск. — Я думал, что мы это уже обсуждали. Все эти годы, когда говорили о ребенке. Когда обставляли детскую. Я верил, когда ты сказала, что, по словам врача, способна иметь детей.

— Может быть. Но сейчас столько потрясений, — я чувствую, что происходит что-то не то. Я напрягаюсь, чтобы найти ответ, ищу слова, которые он хотел бы услышать. — Мой отец, приезд Сони, — я протягиваю к нему руку, но он отступает назад. — Мне просто нужно время.

— И поэтому ты предохраняешься? — из ящика стола, на котором лежат документы на усыновление, он вынимает листок бумаги. Мое сердце начинает колотиться. Эрик вручает листок мне, и я бросаю на него быстрый взгляд. Это письмо от моего врача. Я пропустила дату замены спирали. Спирали, которую поставила несколько лет назад для предохранения от беременности. Перед тем как поклялась любить и почитать Эрика, пока смерть не разлучит нас. — Тебе нужно время?

Как хочется, чтобы некоторые моменты в жизни не случались никогда! Чтобы можно было отменить сделанное. Эти моменты заставляют нас осознать, что мы не всемогущи. Нам остается только упасть на колени, протянуть руки и просить о помощи. Если повезет, то мы ощутим, что некто или нечто помогает нам подняться. Если нет, остаемся стоять на коленях в одиночестве.

— Когда ты сделала это? — спрашивает он. Факты отрицать бесполезно. Из-за потрясений последних недель визит к врачу совершенно вылетел у меня из головы. Раньше я никогда их не пропускала. Я была осторожной и верила, что Эрик не узнает о моей тайне.

Я начинаю считать. Один, два. Мысленно я тороплю себя, желая досчитать до восьми. Мое счастливое число. Прошли годы с тех пор, как оно мне снова понадобилось. Я почти забыла об этом способе спасаться. Я забыла об убежище, куда прячусь от реальности, где нахожусь в безопасности, где счастлива.

— Ты лгала мне, — Эрик ждет ответа. Он дает мне возможность оправдаться. — Ты дурачила меня.

— Нет! — Его боль заполняет всю комнату и душит меня. Он рассказывал, как мечтал о семье, которую мог бы любить, когда рос в приюте. Я знала о его переживаниях, но отвергла их безо всякой причины. Теперь он хочет знать почему. Слова мешаются у меня в голове, и я ищу те, которые положили бы конец этому кошмару. Я мысленно перебираю одно оправдание за другим, но знаю, что он их не примет. — Это не из-за тебя.

Три.

— Тогда из-за кого?

Он пристально смотрит на меня, как на незнакомку. Мне отчаянно хочется крикнуть ему, что это я! Женщина, на которой он женился, которую он любит больше всех. Мы записали наши взаимные клятвы. Он твердил любому, кто соглашался его слушать, что я самый важный человек в его жизни, что я его сбывшаяся мечта.

— Я не знаю. Быть матерью — это…

Мне вставили спираль за месяц до нашей свадьбы. Она служила гарантией того, что я не забеременею, хотя Эрик только и мечтал, что о ребенке.

— Моя семья… — пытаюсь я объяснить, и это единственное объяснение, которое у меня есть.

Четыре.

— Когда я познакомился с тобой, твое отношение к родителям заслуживало всяческих похвал. Папина любимая девочка, и всегда будешь ею, — он невесело усмехается. — Мне это нравилось. Я считал это доказательством того, как ты ценишь семью.

— Я и ценю, — но в чем же ценность семьи, если она представляет собой лишь калейдоскоп с битым стеклом? Любой поворот, любое сотрясение — и перед тобой появляется новая картина из осколков, собранных воедино. Когда ты воспитываешься в убеждении, что совершенна в несовершенном мире, начинаешь бояться, что в один прекрасный день лишишься этой привилегии. — Ты же знаешь, что дети значат для меня.

— И все же ты не хочешь иметь собственных детей, — его голос звучит обвиняюще.

Он ждет ответа. Причины, по которой я лгала ему. Я представляю себе, как рассказываю ему о своей семье — излагаю факты, о которых он не имеет понятия. Я создала для него легенду, в которую он поверил, и нашу общую реальность, основанную на выдумке. Если бы я рассказала, что мой отец, человек, которого я люблю всем сердцем, избивал моих мать и сестер, он стал бы смотреть на меня по-иному. Кто же я, если могу любить такого человека?

— Нет, — говорю я и останавливаюсь. Как я могу объяснить Эрику, что если я в своем запутанном жизненном лабиринте хотя бы на шаг сверну в ту или другую сторону, если я окажусь не той женщиной, какая есть, то рискую стать уязвимой? Рассказав ему обо всем, я приоткрыла бы занавес и обнажила все безобразие своего существования. Тогда он задал бы мне вопрос, который я боюсь задать себе сама: не любил ли папа меня потому, что я — его отражение?

— Я не хочу иметь детей, — говорю я тихо.

Он опускает глаза, чтобы скрыть боль. Рушатся стены, его любовь гибнет из-за моего отказа открыть правду.

— Тебе следовало сказать мне об этом сразу. Я мог бы жить с этим, если бы знал, — он опускает голову. — Но я не могу жить во лжи. Я заслуживаю большего. Я давал тебе больше.

Шесть, семь.

— Что ты хочешь сказать?

Восемь.

— Я хочу расстаться с тобой.