След сломанного крыла

Марин

Джии исполняется шестнадцать лет, а это для каждого подростка — важное событие. Марин решила устроить для нее вечеринку и пригласить всех ее прежних школьных друзей. Джия поймала Раджа на предложении освободить ее на некоторое время от школы. Целую неделю отец отвозил Джию к терапевту и ждал в машине, пока она поверяла свои тайны чужому человеку. Марин ни разу не вызвалась съездить вместе с дочерью или побыть с ней у врача. Она не мешает им, но и не поддерживает, хотя сама предложила показать Джию врачу. Для нее это было лишь средством для достижения цели в переговорах с Раджем, и она злилась на него за то, что он настоял на вмешательстве в их дела посторонних. Марин все еще считает, что они могли бы решить все проблемы в своем узком кругу. Так принято было во времена ее детства, почему же сейчас должно быть по-другому?

После разговора в кабинете Раджа ни он, ни Марин больше не заговаривают о разъезде. Кажется, всем ясно, что в этом случае обратной дороги не будет. Кроме того, ни один из них не способен справиться с подобной ситуацией. Они эмоционально опустошены, их колодцы вычерпаны до дна. Они расходятся по разным комнатам, а остальное пространство в доме используют для совместного существования.

Джия проводит все время, за исключением визитов к врачу, в своей комнате, где или звучит громкая музыка, или царит полная тишина. Иногда Марин останавливается у ее дверей, ожидая приглашения войти и поговорить. Но дочь никогда не приглашает ее, и Марин никогда к ней не входит.

Джия говорила, что ей не нужна вечеринка, даже просила родителей отменить ее. Но Марин, увлеченная приготовлениями, не отступала от своего. Это отнимало у нее большую часть свободного времени и оставляло мало места для чего-либо другого. Чувствуя неизъяснимый стыд за свой визит в больницу к отцу и за слезы, пролитые ею, она хоронит эти воспоминания, полностью отдаваясь работе и предстоящему торжеству.

Первоначальное количество гостей — десять-пятнадцать девочек — выросло до ста двадцати человек, взрослых и детей. Марин наняла распорядителя праздника и устроила навесы на заднем дворе. Она пересмотрела первоначальное меню и переделала его три раза, прежде чем остановилась на традиционном угощении. Конечно, она включила в меню любимые блюда Джии и многое другое. Также план подразумевал разные развлечения и приглашение профессионального диджея.

— Ты не думаешь, что все это немного чересчур? — спрашивает ее Радж во время одного из их редких разговоров.

— Это ее шестнадцатилетие, — отвечает Марин. — Такое бывает раз в жизни.

— Верно, — Радж делает глоток охлажденного чая, наблюдая, как рабочие, снующие в дом и обратно, возводят навесы. — Джия не выходила сегодня утром.

— Наверное, готовится к празднику, — говорит Марин, посматривая одним глазом в сторону поставщика провизии. — Она скоро спустится.

Она собирается уйти, но Радж останавливает ее.

— Чего ты хочешь добиться этим огромным сборищем? — спрашивает он.

— Я хочу, чтобы наша дочь знала, как мы любим ее, — немедленно отзывается Марин и уходит, чтобы посмотреть, все ли идет по плану. Когда декорации расставлены, начинают прибывать гости. Первыми приходят Рани и Соня. Триши нигде не видно. Марин не виделась с ней со дня их последнего разговора в доме Триши. С тех у Марин просто не было времени, чтобы обдумать происшедшее.

Оставив заботы по распределению мест распорядителю, Марин подходит к родным.

— Где Триша? — спрашивает она одновременно и Соню, и Рани.

В детстве, в Индии, Марин и Триша были близки. Марин заботилась о сестренке, когда Рани была занята или уходила из дома по делам. Дом всегда был полон слуг из касты неприкасаемых — далитов, которые занимались уборкой и готовили еду за несколько пенни в день. Но далиты не имели права притрагиваться к хозяйским детям — их прикосновения считались оскорбительными для членов высших каст. В результате Марин приходилось выступать в роли няни для младшей сестры.

Марин кормила Тришу мелко нарезанными овощами, приготовленными далитами, а потом качала ее в холщовой люльке и читала сказки, чтобы убаюкать. Когда они летели в Америку, Триша почти все время сидела на коленях у Марин, а ее старшая сестра смотрела в окно на облака, раздумывая, похожи ли облака над Индией на облака над Америкой.

Когда они обосновались в Америке и Брент не сумел найти подходящую работу, многое изменилось. Его навязчивой идеей стало образование Марин, а Трише предназначались вся его любовь и забота.

Тришей многие восхищались из-за ее природной красоты. Ее внешность и способности Марин делали Рани и Брента звездами местной общины. Семья могла гордиться девочками — так утверждали члены общины, никогда не упоминая Соню, которая стояла в сторонке. Ее толстенький животик нависал над тесными поношенными штанишками, доставшимися от сестер. Младшая дочь не отличалась ни умом, ни красотой, и ее отбрасывали прочь, как ненужную вещь.

— Триша не приедет, — отвечает Соня, а Рани отворачивается, прикусив губу.

— Почему? — Марин была уверена, что Триша первая оценит работу, которую она проделала, чтобы праздник удался на славу. Уж ее-то впечатлило бы, сколько времени и сил потратила старшая сестра. — Она не приедет, потому что у нее снова что-то случилось дома?

— Нет, — быстро отвечает Соня. Марин смотрит на Рани, но та молчит. — У нее сейчас трудный период, — объясняет Соня.

— Это из-за Эрика? — догадывается Марин. Она сердита на Тришу. По ее разумению, Триша нарушает священное правило их детства: всегда делай хорошую мину при плохой игре. Хотя бы только для того, чтобы убедить весь мир в том, что у тебя все прекрасно.

— Нет, не из-за Эрика, — произносит Соня. Она обменивается с матерью понимающими взглядами. — Триша почти не ест и спит целыми днями, — продолжает Соня. Она проводит руками по своему сарафану сверху вниз, словно чувствует себя неудобно в этом наряде. Марин вдруг понимает, что прежде никогда не видела сестру в чем-то кроме джинсов и футболки. — Ей понадобятся обе ее сестры, — добавляет Соня.

— Да что случилось-то? — спрашивает Марин, оглядываясь по сторонам и пытаясь определить, сколько прибыло гостей. — Пожалуйста, не говорите со мной загадками. Это из-за того, что у нее нет детей?

— Нет, — говорит Соня с подобием улыбки. — Если бы все было так просто, — понизив голос, она оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не может подслушать. — Пусть она сама тебе расскажет, — говорит Соня. — Но ей очень, очень плохо.

— Из-за кого? — спрашивает Марин, недоуменно размышляя, что могло стрястись и почему Соня так серьезна.

— Из-за отца, — говорит Соня, повергая Марин в шок. Это последний человек, упоминание о котором она ожидала услышать.

— Я не понимаю, — Марин не может представить себе, как отец мог навредить Трише. — Что ты имеешь в виду?

— Спроси ее сама. Я знаю, у тебя сейчас дел по горло, но как-нибудь, когда будет время, спроси у нее, — Соня берет Марин за руку. — Уверена, она даже не вспоминает о вашей размолвке.

— Я знаю, — говорит Марин. В глубине души она понимает, что Триша не сердится на нее. Они редко ругались, поскольку привыкли держать при себе свои мысли и чувства. И если уж кто-нибудь из них взрывался, для этого была веская причина.

Когда они были девочками, Марин порой замечала, как Соня смотрит на других детей, которые кричат и плачут в приступе раздражения. Она видела, как родители утешают их, вместо того чтобы наказать за то, что они позволяют чувствам прорваться наружу. Женщины в их семье не могли демонстрировать ничего другого, кроме послушания. Отца мало интересовали их эмоции.

— Почему ты защищаешь ее? — с любопытством спрашивает Марин. — Какое тебе дело?

— Такое. Мы все стоим по одну сторону баррикады, и всегда стояли, — Соня опускает глаза, а потом поднимает взгляд на Марин. — Я не знаю, понимала ли это раньше. Я просто надеюсь, что сейчас еще не слишком поздно.

Гости прибывают, и Марин уходит к ним, а ее беспокойство за Тришу отодвигается в дальний уголок души. Она приветствует гостей, проверяет, чтобы официанты никого не обделили напитками и закусками. Внезапно Марин осознает, что Джия так и не появилась. Она осматривает толпу гостей, но Джии нет. Раджа тоже не видно.

Марин быстро идет в дом, поднимается по лестнице, открывает дверь в комнату дочери и видит Джию, лежащую в пижаме на кровати, и Раджа. Они спокойно беседуют.

— Чем ты тут занимаешься?! — восклицает Марин, но не слишком громко, чтобы никто посторонний не услышал. — Дом полон гостей, пришедших к тебе на праздник, а ты сидишь в своей комнате.

— Я не просила, чтобы мне устраивали праздник, — говорит Джия, взглядом прося у Раджа поддержки. — Я не готова выйти ко всем этим людям, — ее нижняя губа начинает кривиться, она вот-вот расплачется.

— Нет, ты готова, — говорит Марин, не желая потакать слабостям дочери. — Это твой шанс показать всем, что с тобой все в порядке, что скоро ты опять встанешь на ноги.

— Так вот что для тебя важно? — недоверчиво спрашивает Джия. — То, что подумают люди?

— Не решила ли ты, что сможешь прожить здесь всю свою жизнь? — спрашивает Марин. Она подходит к кровати и гладит Джию по голове. — Так не бывает, бети. Нравится тебе это или нет, тебе придется жить в обществе. То, как это общество воспринимает тебя, определит твое место в жизни, — Марин начинает рыться в гардеробе Джии в поисках подходящего платья. Она выбирает сарафан и протягивает его Джии: — Ты прекрасно в нем выглядишь, — она улыбается дочери: — Пойдем, бети. Все, кого ты любишь, ждут тебя внизу.

— Нет, не все, — Джия ерзает на постели. — Там нет Адама.

С уст матери готов сорваться упрек, но Радж останавливает ее.

— Марин, — произносит он предупреждающим тоном. — Это ее день рождения. Давай сейчас не будем об этом, — он берет из рук жены сарафан. — Джии уже шестнадцать, полагаю, она в состоянии сама подобрать себе одежду, не так ли? — затем он добавляет, смягчив голос: — Одевайся и спускайся вниз, бети. Твоя мама права, все ждут тебя.

В каждой культуре есть праздник, знаменующий взросление человека. Марин много раз бывала на бат-мицвах и бар-мицвах детей своих коллег. Эти праздничные церемонии, тщательно разработанные после долгих лет изучения текстов на иврите и идиш, проводятся, когда девочке или мальчику исполняется тринадцать. С этого дня подростки считаются взрослыми, ответственными за свои поступки в глазах общины и с точки зрения религии.

Марин слышала о праздниках дебютанток на американском Юге, где девушек представляют подходящим женихам. В южных регионах Индии жители маленьких поселений устраивают праздник, когда удочери начинается менструация. Обычно это встреча близких друзей, собравшихся в узком кругу, чтобы отметить переход девушки в женское состояние.

Вне зависимости от возраста или религии праздник, посвященный взрослению, предназначается для человека, который миновал определенную веху в своей жизни, а также для родителей, которые теперь должны смотреть на своего ребенка по-другому. Теперь это не дитя, а личность на пороге зрелости. После праздника девушки и юноши сами решают свои проблемы и просят наставлений только тогда, когда считают это необходимым.

В юности Марин была свидетельницей событий, которые переносили из детства к зрелости ее друзей. Она завидовала уверенности, с которой они переступали порог, разделяющий эти два состояния. Инстинктивно она чувствовала, что единственное, что освободит ее от отцовских цепей, — замужество. Ничто другое не могло заставить его считать ее самостоятельным человеком и позволить ей быть такой, какая она есть. Дочь принадлежала ему, пока не настанет брачная ночь и она не станет собственностью мужа. Только тогда он даст ей свободу, но к моменту ее свадьбы было уже поздно. Она была его созданием, и ничто в мире не могло освободить ее от него.

Но своей дочери Марин дала то, чего у нее самой не было, — праздник, отмечающий дату наступления ее зрелости. В эти несколько часов, полных радости и веселья, все шло хорошо, и Джия вступила в новый период своей жизни.

Она появляется на празднике в брючках-капри и футболке. Марин совсем не нравится этот наряд, но ее радует, что дочь вообще вышла к людям. Оркестр играет, гости общаются. Марин старается поговорить с каждым, но при этом издалека наблюдает за Джией. Она выглядит хорошо, даже болтает с некоторыми из школьных друзей. Наверное, они спрашивают ее, что происходит и скоро ли она вернется в школу.

Часы проходят в разговорах. Праздник удался, как и надеялась Марин. Она видит, что Джия радуется присутствию друзей. Для этого Марин и потратила столько сил на организацию праздника. Наконец приносят торт, и Джия задувает шестнадцать свечек на нем.

— Загадай желание, бети, — говорит ей Марин. Джия закрывает глаза и делает то, что сказала ей мать. Марин хочется знать, что же загадала дочь.

Наступает вечер, и налетают комары. Гости начинают расходиться, все они благодарят Раджа и Марин за прекрасный вечер. Рани и Соня остаются и помогают убирать со столов. Остается только горстка гостей, с которыми прощается Марин. И вдруг наступает всеобщая тишина.

— Не устраивай сцен, Марин, — предупреждает Радж, подходя к ней.

— О чем ты говоришь? — спрашивает она, не понимая, в чем дело. Только когда к ним подходят Соня и Рани, Марин осознает, что происходит.

— Я так понимаю, что это Адам? — тихо уточняет Соня, указывая на парня, которого обнимает Джия.

— Какого черта он здесь делает? — не обращая внимания на Раджа, Марин направляется к дочери. Муж идет за ней по пятам. Подойдя к парочке, Марин оттаскивает Джию в сторону. — Какая же ты хладнокровная скотина! — выпаливает она. — Судебное предписание запрещает тебе приближаться к Джии, — она крепко держит дочь за руку. — Жду не дождусь, когда тебя упекут за решетку.

— Это я пригласила его, — говорит Джия, освобождаясь от хватки Марин. Она становится между матерью и Адамом, как крепостная стена. — Это мой праздник. Я могу позвать кого захочу.

— Позвони в полицию, — приказывает Марин Раджу, не отрывая взгляда от дочери. — Джия, ты не знаешь, что ты делаешь.

— Я пришел, чтобы просто пожелать Джии счастливого дня рождения, — говорит Адам, подняв руки вверх, словно сдаваясь в плен. — Я не хотел никого побеспокоить.

— Я не желаю тебя слушать! — рявкает Марин на Адама. Она видит, что Радж не собирается никуда звонить, и поворачивается к Соне: — У тебя есть телефон?

— Марин, — произносит Соня предупреждающим тоном, — не надо.

Это не тот ответ, которого ожидала сестра. Кто-то ведь должен быть на ее стороне. Чувствуя, что власть ускользает от нее, она с отчаянием в голосе просит:

— Соня, дай мне твой телефон, пожалуйста.

Марин окружают воспоминания. Все остальное исчезает. Она вспоминает, как отец запер ее в чулан за пятерку с минусом, она вспоминает непрекращающиеся побои, свои безответные мольбы. Ее ладони становятся влажными, а сердце начинает колотиться в груди — верные признаки приступа паники. Язык во рту распухает, и она не в состоянии вымолвить ни слова. Ей не к кому обратиться, никто не хочет поддержать ее в борьбе, которую она проигрывает. Она ждет. Неужели она совсем одна? И тут Соня кладет ей на ладонь свой телефон и кивает, показывая измученной Марин, что она на ее стороне.

— Послушайте, я ухожу, — бормочет Адам, отступая назад. — Я же не причинил никакого вреда.

— Не уходи, — молит его Джия. — Она поворачивается к Марин: — Мамочка, пожалуйста, пойми.

— Что я должна понять, Джия? — спрашивает Марин, обретя дар речи. — Твое поведение саморазрушительно. Я не могу допустить этого.

— Ты не имеешь права! — кричит Джия. Она не замечает, как к ней подходит Рани. Она обнимает Джию за талию и решительно отводит ее от Адама, поближе к их родным.

— Зачем ты позвала его? — устало спрашивает Марин. Последние гости уже ушли, оставив членов семьи наедине друг с другом. Марин едва заметила их уход, сосредоточив все внимание на дочери. — Зачем ты пригласила его?

— Потому что я люблю его, — говорит Джия, взглядом моля мать о понимании. — А ты все еще любишь дедушку, несмотря на то что он делал с тобой. В чем же тут разница?

Дом опустел, суматоха праздника далеко позади. Радж увез Джию в город, после того как ушел Адам. Он сказал, что ему надо побыть с дочерью и что они скоро вернутся. Теперь сидящая в оцепенении Марин отрешенно наблюдает за тем, как Рани ставит на стол три чашки чая. Чувствуя необходимость хоть чем-нибудь заняться, Марин начинает составлять список гостей, ставших свидетелями семейной сцены. Завтра она обзвонит их с извинениями. Для нее сделать это — все равно что насыпать соли на рану, признать, что ее жизнь безобразна и все это увидели.

— Выпей, — подбадривает ее Рани и подвигает стул поближе. — Когда я была молодой, если в деревне или в семье возникали проблемы, мы все собирались у кого-нибудь в доме и пили чай, чашку за чашкой. Проходили часы, и проблемы, которые казались неразрешимыми, внезапно решались сами собой.

— Дети тоже пили чай? — спрашивает Соня. — С кофеином?

— Конечно, — отвечает с улыбкой Рани. — В Индии чай — один из основных продуктов питания.

Она пододвигает чашку к Марин:

— Попей. Все станет проще.

— Чай не решает проблемы, — отвечает Марин. Она отодвигает от себя дымящуюся чашку, руки у нее дрожат. Она смотрит на свой телефон, проверяя, нет ли сообщения от Раджа. Ничего. Марин захлопывает крышку телефона. Только дрожь в руках выдает, насколько она напугана. — Мне не хочется задерживать вас, — бормочет она. Ей ужасно стыдно. — Спасибо вам за то, что остались, но у нас все в порядке, — она расхаживает по комнате, постоянно выглядывая в окно. И, почти забывшись, говорит сама себе: — Даже не представляю себе, куда они могли поехать.

— Есть какое-то место, куда Джия любит ходить? — мягко спрашивает Соня, пытаясь хоть чуть-чуть успокоить сестру.

— Нет.

Марин вновь хватает телефон и звонит Раджу, но ее звонок сразу идет на голосовую почту. Она пишет ему смс-сообщение. В ответ — молчание.

— Где же они?! — кричит Марин. Ее руки дрожат, она нечаянно роняет телефон и в ужасе смотрит, как он подпрыгивает на мраморном полу. Она подбегает и проверяет, не разбился ли он. — Телефон работает, — говорит она, успокаивая сама себя. Ею движет какая-то неистовая энергия. Она оглядывается вокруг в поисках занятия. — Нужно навести порядок.

— Все уже сделано, — тихо говорит Рани. — Официанты обо всем позаботились.

— Да, конечно. — Марин снова начинает ходить по комнате, не замечая, что Рани и Соня с беспокойством наблюдают за ней. — Где они могут быть? — взглянув на часы, она высчитывает, сколько времени прошло после их отъезда. Всего несколько минут назад она последний раз пробовала дозвониться до Раджа. — Позвоню-ка опять.

— Эй, — говорит Соня, осторожно забирая у нее телефон. — Почему Джия говорила о том, что ты еще любишь отца? — она делает паузу, давая Марин возможность ответить. — Ты никогда не рассказывала ей?..

— Чего не рассказывала? — спрашивает Марин.

— Что ты напугана, — спокойно говорит Рани. Когда Марин поворачивается к матери, та начинает произносить слова медленно, и каждое дается ей с трудом: — Что ты не доверяешь ей.

— Как это не доверяю?

— Ты не говоришь ей правды.

Марин опускает голову, ей становится горько. Она пытается не показать это, скрыть свою последнюю тайну, но у нее нет больше сил. Она падает в кресло, по ее лицу текут слезы.

— Что же мне делать? — умоляюще спрашивает Марин.

— Дай ей то, чего я никогда не давала тебе, — доверие, — спокойно отвечает Рани. Она вертит золотые браслеты на своих запястьях, по три на каждом. Кажется, Рани колеблется, борется сама с собой. Она нервно сглатывает слюну и кусает губы. Наконец она начинает говорить, но слова будто застревают у нее в горле:

— Когда вы были маленькими, я взяла все золото, которое получила в приданое, и переплавила его, чтобы получилось шесть золотых браслетов, по два для каждой из вас. Но носила их сама, ожидая, пока вы не станете достаточно взрослыми, чтобы беречь их.

Она медленно снимает браслеты и кладет их на середину стола.

— Понимаете ли, это золото было единственной в мире вещью, принадлежавшей мне. Все остальное было куплено на деньги вашего отца. Но это золото было из моего приданого, его подарили мне бабушка с дедушкой.

Рани берет Марин за руку и крепко держит ее в своей руке.

— Я должна отдать браслеты вам. Раньше я опасалась, не зная, что вы сделаете с ними. Может быть, засунете их в ящик стола. Может быть, посмеетесь над тем, как я дорожу ими. Может быть, откажетесь их взять, потому что это все, что я способна вам дать.

— Я не понимаю, — говорит Марин.

Лицо Рани становится печальным.

— Прости меня, дочка. Я была слишком слаба, чтобы защитить вас. Чтобы сказать, что я люблю вас. Чтобы встать перед вашим отцом, когда он бил вас. Все, что у меня было, — вот эти браслеты, — говорит она, указывая на них, — и даже их я боялась доверить вам. Теперь я вижу, что не вам я не доверяла. Я не доверяла самой себе.

— Мамми, — шепчет Марин. Закрыв глаза, она позволяет словам Рани пробить ее броню. Доспехи, которые защищали Марин от нее же самой и от всего мира, медленно начинают спадать, и она становится незащищенной и уязвимой. — Что мне ей дать? Что сказать? — она крепко хватает Рани за руку, умоляя ее ответить. — Как мне вернуть мою дочь?

— Скажи ей правду. Доверься ей, — Рани подталкивает к дочерям браслеты. Она смотрит, как Марин и Соня надевают их на руки. Два браслета остаются лежать на столе. — Отдай ей все, что у тебя есть, всю правду, хорошую или плохую, и тогда будет достаточно одного доверия.

В этот вечер Джия и Радж вернулись домой очень поздно. Марин ждала их в темноте, сидя на диване в своем кабинете. Наконец Радж прислал Марин сообщение, что у них все хорошо. Больше ничего он не написал. Марин проводила мать и сестру, и они обе обняли ее на прощание. Впервые за долгое время Марин обняла их в ответ, чувствуя благодарность за то, что они есть в ее жизни.

Когда Марин была на четвертом месяце беременности, ей предложили повышение по службе. Это потребовало переезда в Калифорнию, в место, расположенное неподалеку от родительского дома. Переезд, как и все остальное в ее жизни, был осуществлен только после тщательного рассмотрения. Она никогда не действовала, подчиняясь эмоциональному побуждению; логике она доверяла больше. Рациональность имела дело с фактами и цифрами, каждое решение базировалось на тщательном анализе «за» и «против». Так она выживала в детстве. Всякий раз, когда отец бил ее, она анализировала обстоятельства и пыталась вычислить, что именно привело к наказанию. Она обещала себе, что этого больше не случится. В следующий раз она получит «пять с плюсом», а не просто «пять». Она подвергала контролю каждый аспект своей жизни, чтобы никогда не оказаться уязвимой. И ее план срабатывал. Ее жизнь была размечена до совершенства — до тех пор, пока Джия не выросла и не стала самостоятельной личностью.

Джия соответствовала ее представлениям так долго, что Марин привыкла к этому и решила, что жизнь пойдет по разработанному ею плану. Но теперь ее план не работал. Она могла потерять свою дочь, если уже не потеряла ее.

Марин вертит браслет на своей руке. Она рассматривает бриллианты, вставленные в тонкий золотой обруч и заставляющие его сверкать. Она восхищалась браслетами на руках матери, но никогда не думала, что они предназначались ей и сестрам.

Ей тяжело признаться самой себе, что Рани не напрасно опасалась реакции Марин на свой подарок. Раньше Марин поблагодарила бы ее, а потом засунула бы браслеты в ящик и надевала бы их от случая к случаю. Не понимая чувств, которые стояли за этим подарком, она относилась бы к ним, как ко всему остальному в своей жизни — как к вещи, которой пользуются тогда, когда возникает надобность. Теперь она понимает свою мать и ценит ее подарок, потому что он символизирует все, что та могла предложить им.

Звук отпираемых дверей гаража заставляет Марин выпрямиться. Она вытирает потные ладони о штаны, приглаживает волосы, нервничая, как никогда в жизни, а затем ругает себя за нервозность. Джия — ее дочь, напоминает она себе. Она примет любые ее объяснения, как она сама, Марин, приняла объяснения Рани.

— Радж, Джия, — она встречает их в холле как своих судей и присяжных, — где вы были?

Видя их настороженность, Марин мысленно дает себе пинка за то, что ведет себя по-прежнему. Пообещав себе действовать предусмотрительно, она шепчет:

— Прости меня, — она делает шаг по направлению к Джии, но та машинально отступает назад. — С тобой все хорошо, бети?

— Все хорошо, — бормочет Джия, пододвигаясь к Раджу.

— Я не думаю, чтобы у тебя все было хорошо, — говорит Марин и, завидев удивление в их глазах, добавляет, — это был не самый лучший день рождения.

— Нет, — говорит Джия, избегая смотреть на мать.

— Марин, думаю, Джия валится с ног. Она хочет спать, — устало говорит Радж. — Сейчас уже ночь.

— На самом деле я хотела поговорить с тобой всего несколько минут, Джия. Я еще не вручила тебе подарок на день рождения.

— Мне ничего не нужно, мама, — отвечает Джия. — Папа прав. Я здорово устала.

— Это короткая история, — говорит Марин. — Я расскажу ее тебе, пока ты будешь готовиться ко сну, — она делает вдох и произносит слово, с которым раньше не обращалась к дочери: — Пожалуйста.

— Нет, мама, — говорит Джия. — Может быть, в другой раз.