Соло для оркестра

Яромира Коларова ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ

Девушка сидела на краешке стула, держала одну руку на коленке, прикрывая побежавшую стрелку. Юбка у нее была дважды подвернута в талии, это было видно под кофточкой. Другая рука все время блуждала по столу, отщипывала кусочки хлеба, обрывала бумажную салфетку, играла с солонкой.

Рюмки она лишь едва касалась губами, кислое вино ей не нравилось. Ее спутник не уговаривал ее пить, он, может, вообще не видел ее, пил один, мысли его разбегались, но слова он выговаривал еще четко.

— Не поймите меня превратно, я Атенку уважаю, я ее то есть даже очень уважаю, ведь в конечном счете она мать моих детей. У нее есть только один недостаток: непонимание; она не понимает меня, не умеет прочувствовать проблемы другого человека. Просто ей этого не дано. Я бы не осмелился упрекать ее за это, мы не имеем права упрекать кого-либо за физический недостаток, а душевный недостаток — это то же самое, человек в нем не виноват. Конечно, факт, что кое-что можно исправить тренировкой, если бы она хоть капельку постаралась, я был бы благодарен за одну только добрую волю. Вы же понимаете, если тренировкой можно исправить недостаток телесный, то при доброй воле можно исправить и недостаток психический, то есть душевный. Я ей предложил на выбор: пожалуйста, Атенка, предложи сама, что тебя больше устраивает: понедельник, среда, пятница или вторник, четверг и суббота? Вы думаете, она отреагировала?

Мужчина изрядно хлебнул: девушка лепила из мякиша маленькую мышь.

— Наконец она своей неуступчивостью принудила меня подать на развод; я бы предпочел решить это дело без административного вмешательства, я ненавижу бюрократию, особенно когда она сует свой нос в ваши личные дела. И ничего разводом решить нельзя, абсолютно ничего, только создаются дополнительные трудности. У Даенки характер открытый, доброжелательный, она такая добросердечная, веселая, но вот жаль, совсем не следит за собой. Фигура у нее, я бы сказал, чересчур развитая, пышная, лицо прекрасное, волосы роскошные, а кожа, такая кожа — просто раритет, такую кожу, как у Даенки, не знаешь с чем и сравнить. Но фигурой она с Атенкой не сравнится; ту я вот так за талию обхватить могу, никто не поверит, что у нее двое детей, только на лицо, конечно, время поставило свою печать. Вот если бы к фигуре Атенки да приставить голову Даенки, вот это была бы женщина, боже ты мой, это, скажу я вам, была бы не женщина — Венера!

Мужчина уставился в пространство, глаза его затянулись влажной дымкой, он растрогался образом, созданным его собственной фантазией; он пил, и рюмка дрожала в его пальцах. Девушка, пока он говорил, все ниже склоняла голову; лоб ее был покрыт мелкими прыщиками, вязаная кофточка плотно обтягивала детскую грудь; она вся сжалась и еще крепче зажала ладонью побежавший чулок.

— Да, — сказала она едва слышно и сглотнула слюну.

— Кто-нибудь мог бы подумать, что разводом все кончается; наоборот, с него все начинается. Вы, может быть, мне возразите, что не надо было мне сразу опять жениться, тут вы, конечно, правы; но Даенка уже ждала Дашенку. Вы еще так молоды, так исполнены идеалов, и я ни за что на свете не хотел бы их разрушить, но поймите; положению одинокой матери вряд ли можно позавидовать, хотя наше общество и не делает различия между ложем супружеским и, извините, внесупружеским. В сущности, я стал жертвой общественного мнения, и это означало для меня значительный ущерб. Даенкины родители освободили нам жилую комнату, сами переселились на кушетку в кухне, но что толку, я-то влюбился в жизнерадостное создание, чтобы забыть о горестях и трудностях жизни, а тут, нате вам, вместо забвения зареванный младенец, теща с тестем, и еще раз теща с тестем. Я против науки ничего не имею, и тем более я не против повышения жизненного уровня или прогресса здравоохранения, однако увеличение продолжительности жизни имеет и свои отрицательные последствия.

Девушка согласно кивнула, слизнула капельку вина и взяла соленую миндалину, но тут же спрятала руку под стол: на указательном пальце у нее был кровавый заусенец.

— Когда я однажды понес Атенке алименты — я человек культурный, по почте посылать деньги не люблю, — купил детишкам кой-какие подарочки, и еще купил букетик фиалок, и когда я так сидел в своей старой квартире, то почувствовал такое облегчение, что вы себе и представить не можете. Я еще не успел вывезти свои книги и минералы, куда с ними у Даенки, Атенка сказала, они ей не мешают. Все было прибрано, вылизано до блеска, у мальчишек своя комнатка, и даже когда они были совсем крохи, нигде не валялась ни игрушка, ни книжка, ни даже рубашечка. Даенка, напротив, к порядку совершенно безразлична, пеленки кидает на стулья, колбасу кладет вместе с мылом, купает малютку — брызги летят на хлеб, уксус тебе нужен — так он стоит где-нибудь в сортире, а луку у нас нет. Всегда у нас чего-нибудь нет, или, наоборот, слишком много, один день мы все четверо покупаем на ужин, а на другой день — никто.

Мужчина налил себе полную рюмку и осушил ее единым духом, девушка мужественно сражалась с миндалиной; она не осмеливалась ее выплюнуть, хотя миндалина была горькая.

— Вы меня, верно, осуждаете, но постарайтесь меня понять: я в своей старой комнате почувствовал, будто я заново родился. Атенка пригласила меня к ужину, и я остался. Мальчишки были рады, что я вернулся из командировки, в принципе я врать не люблю, но детям вы же не можете выложить всю подноготную. Это был прекрасный вечер, мы играли в старую дурацкую игру «человече, не серчай», но я за ту неделю так отдохнул, просто замечательно восстановился, однако вы себе представить не можете, что вытворяла Даенка. Я ее очень люблю, Даенку, в конечном счете, это мать моего ребенка…

Мужчина вдруг замолк: язык отказывался ему служить, начало сказываться легкое опьянение. Он снял с пальца обручальное кольцо и покатил его по столу, меланхолически следя за колесиком, которое, помедлив, остановилось и упало. Девушка не отрываясь глядела на него, удивленным и несколько тупым взглядом: так смотрит теленок на проходящий поезд.

— Вы еще не женщина, — мужчина опять собрался с силами, — и взгляд у вас чистый, незамутненный. И это хорошо, что вы не женщина, потому что ни одна женщина не способна рассуждать логически, она руководствуется эмоциями, и человек против нее бессилен. Пока я жил с Атенкой, Даенка довольствовалась тремя днями в неделю, и даже выбор этих дней она предоставила мне, но соглашение рухнуло из-за неуступчивости Атенки. А теперь, извольте видеть, Атенка соглашается на вторник, четверг, субботу, с тем чтобы каждое второе воскресенье я уделял мальчикам, зато теперь заупрямилась Даенка. В течение одного года они поменялись местами, повернулись на сто восемьдесят градусов, нет, это уму непостижимо. Если говорить откровенно, я больше склоняюсь к Атенке, хотя раньше ее педантичный порядок действовал мне на нервы, и у Даенки я привык к свободе поведения. Но тут произошло событие, я бы сказал, стрессового характера, которое поставило под сомнение всю нашу совместную жизнь и больно ударило по моему отношению к Атенке. Сидим это мы за воскресным столом, Атенка постлала скатерть, вышитую болгарским крестом, я очень люблю эту скатерть, у меня с ней связаны приятные воспоминания, обед отличный, курица с яблоками, и тут Радек, мой младший сын, наслаждаясь клубникой со взбитыми сливками, вдруг говорит: папочка, оставайся лучше с нами, не ходи больше к этой… извините, он сказал такое слово, что меня как громом поразило. Ты тут отягощаешь свою совесть ложью, чтобы не лишать своих детей иллюзий, и вдруг семилетнее дитя открывает тебе глаза. Это предел всему, сказал я Атенке, ребенок такого не придумает, ты не имеешь права оскорблять Даенку, она мать моего ребенка, так же как и ты. Это еще вопрос, отвечала Атенка, это еще вопрос, твой ли это ребенок. Разумеется, я встал и ушел.

Девушка отвела глаза и покраснела. Она знала, что надо бы что-нибудь сказать, но голова ее была совершенно пуста. Но мужчина не ждал от нее слов, он был поглощен собой.

— Факт то, что Даенка ни из чего не делает трагедии; ну как, сказала она, погулял дома? Хочешь кофе или ты еще не обедал? Я сбросил пеленки, сел в кресло, а там, я не заметил, была резиновая овечка, и она запищала, тут Даенка стала хохотать, и так хохотала — прямо ржала. Меня это задело, я не переношу, когда люди смеются в серьезную, можно сказать почти роковую минуту. Я спросил ее, действительно ли малютка Дашенка мой ребенок, и был готов ко всему, даже к пощечине, но Даенка принялась считать на пальцах. Считает, думает и вдруг как фыркнет: так, значит, получилось, если это серьезно не от тебя, так это просто обалдеть. Она повалилась на спину и все хохотала, вот, мол, значит, получилось. Эта вульгарность, эта безответственность… Разрушить семью — это для нее просто обалдеть. Разумеется, я встал и ушел.

Мужчина был раздосадован, его жесты стали размашистыми, девушка отставила в сторону его рюмку, уголки ее губ подрагивали. Незнакомец, изливавший перед ней неизвестно почему душу, чем-то, может быть очками и высоким лбом, напомнил ей учителя математики, которого она смертельно ненавидела. Порою ей даже казалось, что это он сидит против нее и вместо логарифмов распространяется о своих Атенках и Даенках.

Ей было очень смешно, но она подавила улыбку, боясь все испортить.

— Все-таки все женщины очень разные, — заметила она наконец, видя, что мужчина молчит и, прикрыв глаза, потягивает вино.

— Да, вы правы, в самый трудный момент я встретил Каенку, она явилась как подарок судьбы во тьме кромешной. Я бы ее и не заметил, но она прогуливала кошку в кожаной сбруе, это было удивительно. Каенка вообще оригинальное создание — она, скорее, художественная натура, абсолютно современный тип, одевается изобретательно, никаких готовых вещей, а ноги у нее длинные, стройные, невероятные ноги. Если бы у Атенки при ее фигуре были ноги Каенки, она бы и сегодня сделала карьеру даже на Западе. У Каенки меня очаровала главным образом атмосфера; она умеет создать необычную среду обитания, впервые в жизни я понял, что действительно живу в двадцатом столетии. Сидишь развалясь в ламинатовом кресле, откроешь бар — там зажигается лампочка и в зеркале отражаются разноцветные бутылки благородных форм, нальешь себе «уиски энд соудэ», закуришь «кэмел» и любуешься старинной прялкой, от которой исходит тишина и покой наших бабушек. Под прялкой сидит кошка и глядит на тебя внимательно синими, почти человеческими глазами.

Девушка запрятала поглубже под столик свои коротенькие пухлые ножки и вдруг отчетливо осознала, что умирает с голоду. Незаметно взглянула на часы; через час кончаются уроки, с которых она сбежала. Дневной винный бар был невелик и просматривался насквозь, и ей стало страшно, что кто-нибудь войдет и узнает ее.

Ее игривое настроение сменилось странной печалью; рассказ о первых двух женщинах показался ей смешным, упоминание о Каенке задело и ранило ее, она почувствовала себя ничтожной, безобразной и неинтересной.

Она обеими руками нажимала на желудок, но не смогла подавить его настойчивый голос, переменила положение тела и отвернула пунцовое лицо.

— Вы не хотите поесть?

Он кликнул официанта и стал совещаться с ней над меню, она глядела на цены (в кармане у нее едва ли набралось бы три кроны мелочью) и стеснялась, мотала головой и пожимала плечами, не подозревая, что ее смущение приятно мужчине, оно возвращает ему утраченное равновесие. Наконец он заказал еду сам.

— Видите ли, деточка, жизнь очень сложная штука, эта кошка, из-за которой мы познакомились, стала причиной целого ряда неприятностей. Дело в том, что у нее врожденная аллергия на босые ноги, особенно ее раздражают большие пальцы; она может сидеть с закрытыми глазами или даже спать, свернувшись калачиком, но каким-то неисповедимым (слово вышло из его уст покореженным и помятым) образом она засекает босые ноги и впивается в них в моменты… простите, я забыл, что вы так невероятно молоды. Каенка со свойственным ей цинизмом посоветовала мне не снимать носки, но, видите ли, нагая женщина в чулках усиливает эротическое впечатление, тогда как голый мужчина в носочках просто смешон.

Девушка прыснула, она не могла удержаться, и смех пошел из нее и ртом, и носом, из глаз полились слезы, она стала искать носовой платок в портфеле, где как попало были напиханы учебники и тетради, грязные и ободранные.

Мужчине было противно глядеть, как она утирает глаза и нос скомканной тряпочкой, по-видимому, она считала неприличным высморкаться и только по-детски шмыгала носом. Но ее жалкий вид был трогателен, как вид желторотого птенца, мужчина вдруг припомнил, как Гёте где-то поцеловал девочку, у которой была сыпь, и произнес бессмертное изречение, что, мол, юность всегда прекрасна.

Официант принес закуску: тосты а-ля тартар, мужчина заказал их, чтобы потрясти юную деву. Но юная дева и глазом не моргнула, схрумкала черствый хлеб здоровыми, хотя и немного кривыми зубами, зажмурившись, проглотила сырое мясо и произнесла деловито: «Но вы же могли выбросить кошку за дверь?»

Она его убила; она в точности знала, о чем речь, и дала это понять.

— Вы так молоды, — сказал он оскорбительно, — вы все представляете себе слишком просто. Вы когда-нибудь слышали, как орет сиамская кошка? Если Мулине приспичит, вы должны тотчас же бежать с ней на улицу — или поживей убирайтесь восвояси. Она меня и в другие неприятности втянула, любимица хозяйская. В Праге живет миллион человек, и надо же, чтобы самая противная из всех моих сослуживиц по конторе, наинесноснейшая (слово опять заело, он должен был несколько раз разбежаться, пока его взял) старая дева жила как раз в том микрорайоне, где я выгуливал Каенкину кошку, и как раз возвращалась из кинотеатра. По счастью, было уже темно, и я отпустил ремешок. А Боженка, это моя сослуживица, бросается ко мне: не меня ли вы ждете, пан доктор? Мне было мучительно что-то ей объяснять, и я зашел к ней на чашку чая. Чай был ужасный, какая-то трава, ромашка или липовый цвет. Но тут я обнаружил любопытную вещь: с близкого расстояния Боженка вовсе не такая несносная. А руки у нее так просто прекрасные, узкие, благородные, почти красивой формы, и прикосновение нелипкое, приятное. Это ласковые руки, теплые, когда вам холодно, и прохладные, когда у вас жар, у Каенки же руки узловатые, скорее мужские, прямо как у токаря, поцелуешь ей ладони — будто табачный киоск. У Боженки, наоборот, вдыхаешь милый запах сухих трав, мать-и-мачехи, яснотки, глухой крапивы, все такое нежное, ускользающее, ностальгическое. Она была мне так благодарна, я провел с ней поистине умиротворяющую ночь, только старинные часы меня беспокоили, они отбивали и четверти, и половины, и три четверти, я совсем не выспался. Женщины неисповедимы, я не аферист и не прячу обручальное кольцо в карман, Боженка очень даже хорошо знает мое сложное положение, но не хочет понять, что мне нельзя быть с ней каждый день, она посылает мне сладкие взгляды на общих собраниях, обливает меня сиропом, как я к стулу не прилип, не понимаю.

Мужчина разволновался, он говорил все быстрей и быстрей, речь его стала сбивчивой, слова налезали друг на друга.

— Представьте себе, деточка дорогая, мое положение. Почти всю неделю я был дома у Даенки, ну да, у Даенки, я пожертвовал собой, у маленькой Дашенки корь. В комнате жарища, занавески задернуты, Даенка вся потная, теща варит чай, тесть делает козу, чтобы повеселить ребенка, — просто сумасшедший дом. А тут звонит Атенка, у нее с Радеком опять неприятности, с ним все время что-то происходит, еду домой, то есть домой к Атенке, я ведь такой бедолага, даже не знаю, где мой дом. Атенка, говорю, ну что ты плачешь, у Радека это детское, все пройдет, но у Дашенки может произойти воспаление легких, разве можно сравнивать воспаление легких со шнурками для ботинок. Дело в том, что Радек в раздевалке повытягивал из всех ботинок шнурки и продавал их у входа в универмаг, представляете себе? И заработал на этом две кроны, вы подумайте, и в нашем обществе находятся люди, которые поддерживают нищенство, видят хорошо упитанного, хорошо одетого ребенка в курточке из валютного магазина «Тузекс» и суют ему в руку крону, уму непостижимо! В довершение всего он купил себе сигареты, это семилетний-то мальчишка. И вот мы с ней сидим, советуемся, что делать, и тут вдруг звонит Каенка, было два часа ночи. И с олимпийским спокойствием сообщает мне, что она звонила Даенке, безобразие, ночью будить тяжело больного ребенка, и к тому же требовать телефон Атенки, это уже бесстыдство. Ты не понимаешь, я пытался ее усовестить — это же абсолютно неприлично, звонить людям ночью, мы решаем серьезные проблемы. Я твои проблемы знаю, отвечает Каенка, эти проблемы ты можешь решать и в другое время, а у меня Мулина котится, и я еще глаз не сомкнула, это твоя вина, это ты ее тогда отпустил. Приезжай скорее, ты должен это как-то ликвидировать, их пять штук. И орет в телефон так, что Атенка слышит каждое слово. Атенка, конечно, молчит, только крепко сжимает губы, я эту ее манеру не переношу. Какая еще Каенка, говорит она голосом святой мученицы, чего же ждать от Радека, когда у него такой папа. Вот вам женская логика! Я пытался ей объяснить, что́ означает для меня Каенка, но она ничего не поняла, даже не попыталась понять. Столько людей вокруг, а ты один-одинешенек, есть дети, есть жены, но никто тебя не понимает. Никто.

Девчонка, которая только что стыдливо спрятала свои лапы под стол и чистила ногти зубочисткой, теперь боязливо, с легким содроганием погладила волосатую мужскую руку.

Мужчина растаял, разжалобился, в глазах у него показались слезы.

— И вот в таком настроении, утомленный и измотанный до предела, я был вынужден ехать к Каенке топить котят, пока я доехал, их стало шестеро. Это были бастарды, но все равно живые существа, у них уже были коготки, они пищали, Мулина орала, я дрожал мелкой дрожью, а Каенка сидит себе спокойно, включила магнитофон и еще спрашивает, не засорил ли я канализацию. Вот вам женщины, вот вам женская чувствительность. Женская чувствительность — это выдумки. На работу я опоздал, только разложил бумажки — звонит Боженка: она должна сообщить мне нечто интимное. Вы подумайте только, стоит пожалеть пожилую одинокую тетку, как она тебе сразу интимное. Я бросил трубку и побежал, как мальчишка побежал в парк, прогуливаюсь и вдруг вижу, вы сидите на лавочке, такая маленькая бедняжка, юбочка подвернута, коленки красные, еще великий Гёте говорил, что юность всегда прекрасна, а вы так юны, вот если бы Атенке да вашу юность…

Он замолчал, потому что принесли рулет из филея с ветчиной. Девица хищно набросилась на еду, еда была вкусная, и она сразу расцвела. Мужчина упивался ее свежестью, перед ним открывались новые горизонты.

— Вы, может быть, думаете, что я дурной человек, в вашем юном возрасте вы не можете разбираться в таких сложных проблемах, Маенка, мне можно называть вас Маенка?

Девица кивнула.

— Я вас понимаю, — промолвила она с плотно набитым ртом, — серьезно, я вас понимаю.

Опытными пальцами он умело прошелся по ее руке, ей это было приятно, хотя казалось немного абсурдным из-за того, что незнакомец так походил на учителя математики. По временам они оба сливались в ее сознании, и это наполняло ее гордостью.

— Я вас понимаю, — повторила она с пылом, — если бы вы знали, как я вас понимаю!

Перевод с чешского Н. Беляевой.