Соло для оркестра

Мирослав Рафай ОСЕННИЕ РАБОТЫ

На следующий день, после того как участкам развезли зарплату, в контору заявился старый Колая. Прибыл он в кузове развалюхи грузовичка. Скрючившись в три погибели, сидел старый ревматик на еловых бревнах, кое-как набросанных в машину. Спустившись на землю, он с трудом распрямился, скрипя суставами, как ржавая телега, потом плюнул, сосредоточился на какой-то мысли и пошел, вполголоса бормоча те слова, что собирался сейчас выложить начальству. Больше всего он боялся, что снова начнет заикаться и уж тогда ничего толком не объяснит, хотя и приехал в контору по этому делу уже во второй раз.

Он соскреб на порожке глину с ботинок, посмотрел на шофера, который беззаботно закуривал сигарету, и вошел внутрь здания.

Кабинет прораба Беднаржа был в конце коридора. Колая постучал и открыл дверь, сняв берет. Ни слова не говоря, достал из внутреннего кармана полученные вчера деньги, вытащил из них три сотенные и так же молча положил на стол.

Прораб прервал телефонный разговор и, удивленно подняв седые густые брови, посмотрел на Колаю. Видно было, невдомек ему, почему старик оказался здесь и чего хочет. По-стариковски поджав губы и стараясь не заикаться, Колая начал:

— Товарищ инженер, я так не могу… Эти бревна никто не хотел везти. — Он никак не мог побороть волнение. — Вот я и приехал, товарищ инженер… Они говорили мне, чтобы я не ездил: кое-кто, видать, уж на эти бревна глаз положил — что и говорить, хороший лес! Но я сам погрузил все на машину… Только теперь вот не знаю, куда сложить.

Жилистые морщинистые руки старика ходили ходуном; он вдруг попытался почистить беретом испачканные брюки, и на пол полетели маленькие кусочки еловой коры.

— Так, товарищ Колая, понятно, — нетерпеливо сказал Беднарж. — Бревна отвезите на склад. — Его взгляд остановился на деньгах. — А это что?

Колая помялся. Ему нелегко было начать разговор, хотя ради этого сюда он и приехал. Слова, что еще несколько минут тому назад он твердил про себя, вдруг перепутались, смысл их стал неясным, расплывчатым, как лес в октябрьском тумане.

— Не могу я взять эти деньги, товарищ инженер… не могу. Это приписка. Я их не заработал…

Так и не сумев толком ничего объяснить, он повернулся и пошел к двери. Ему, конечно, следовало попытаться втолковать прорабу, почему он возвращает эти деньги, но лицо Беднаржа с телефонной трубкой возле уха выражало нетерпение, и старик подумал, что тот, пожалуй, все равно не поймет.

Увидев, что Колая уходит, Беднарж даже привстал на своем скрипучем стуле, улыбка мигом слетела с его губ. «Вот старый черт, с ума он сошел, что ли? — подумал прораб. — В тот раз шумел, что ему недоплатили, теперь возвращает три сотни из аванса…»

— Подождите, Колая! — остановил его Беднарж и положил трубку на аппарат. — Что случилось? Опять вам неправильно выплатили? В прошлый раз мастер Стиборжик ошибся, но ведь вы получили свое. Или нет? А теперь что случилось? — все так же нетерпеливо спросил он.

— Стиборжик почему-то выписал на три сотни больше, — остановился в дверях Колая. — Я не зарабатывал этих денег, они ваши, государственные, так вы их и возьмите, вот!

Через открытую дверь потянуло сквозняком, со стола на пол полетели бумаги. Колая постоял в ожидании, не скажет ли Беднарж что-нибудь еще, потом аккуратно закрыл за собой дверь и пошел сгружать бревна. Он спешил — засветло надо было вернуться назад, чтобы не добираться потом на стройку восемьдесят километров автобусом. Автобус — это лишние расходы, да и не удобно лезть в него в спецовке, а кроме того, старику почему-то нравилось ездить в кузове, смотреть, как хлопает над головой от ветра широкий грязноватый брезент, слушать рокочущий, согревающий шум мотора.

До стройки Колая добрался под вечер, вошел в свой теплый, прокуренный вагончик. Питнер, здоровенный малый, такой же разнорабочий, как и он сам, валялся на постели в одежде. Повернулся на скрип и вперился в Колаю немигающими глазами. В печке потрескивали дрова, и, когда поленья, обгорая, оседали, сноп рубиновых искр вылетал в щели у дверцы. В раскаленной железной трубе гудело. Другой разнорабочий, Новак, соскочил с верхних нар; загремели под его ногами дрова, с пола медленно поднялась пыль. Пошатываясь, он шагнул навстречу старику, схватил его за плечи грязными руками и отпихнул в сторону, с силой захлопнув дверь.

— Ну, старый хрыч, — процедил Питнер и скрестил ноги в грязных резиновых сапогах. — Старый ты кретин, — сказал он яростно, сверля Колаю глазами. — Ты все же увез бревна? Увез эти пеньки, старая калоша? Тебе разве не втолковали, чтобы ты их не трогал?

Колая съежился и молча направился в правый угол, где стоял шкаф для одежды. Повернув ключик, открыл дверцу. На его вешалке болтались какие-то странные тряпки. Он расправил их — и оторопел, устало опершись лбом о край старой коричневой полки. Пиджак был распорот, серая подкладка высовывалась из разрезанных рукавов. «Зачем они это сделали? — спрашивал он себя. — Как только рука поднялась?..» Губы старика дрожали, он что-то шептал про себя, будто снова боялся забыть то, что хотел сказать. На глаза набежали слезы. Старик смотрел в шкаф и ничего не видел. Брюки его были располосованы на четыре части так, что их не смог бы сшить заново никакой портной.

А те двое злобно смотрели на него. Старик спиной чувствовал их взгляды, слышал тяжелые шаги Новака. Вдруг тот заорал прямо ему в затылок:

— Ты, старая рухлядь! Пеньки, видишь ли, трухлявые пожалел! Созна-ательный! Тебе, старому хрену, разве не говорили, что у нас на этот лес уже есть покупатель? — Сорвав с головы Колаи берет и швырнув его на пол, он вопил, не унимаясь: — Ишь богатей нашелся! Старик, а ума не нажил! Только мы не такие болваны, как ты, мы так просто свое не уступим, нет!

Колая тяжело вздохнул, закрыл дверцу шкафа, поднял с пола берет и, даже не взглянув в сторону Новака, пошел к своей кровати. «Они сами не знают, что делают, — размышлял он, рухнув на кровать в чем был. — Верно, решили, что я их выдам…»

Отвернулся к стене и вдруг почувствовал, как заломило поясницу. Нелегко дались ему эти бревна… Снова лег на спину, посмотрел вверх, на нары Новака, и опять подумал, что никто из них в толк не возьмет, почему он повез эти еловые чурки и вернул три сотни. Сделал он это только ради себя, ради своей совести, и решил сам, хоть и узнал обо всем совершенно случайно. Но говорить об этом с соседями по вагончику смысла нет — понять они не поймут, а все дело обернется против него.

До него доносились голоса Новака и Питнера. Сначала они о чем-то договаривались, потом ругались, потом ругали кого-то. У него давно уже не было тех забот, что волновали их: сыновей своих он женил, дочерей выдал замуж и остался один-одинешенек, переезжает со стройки на стройку, и жизнь в вагончике кажется ему лучше, чем одинокие вечера в пустом деревенском доме. Работа есть, вокруг люди — что еще человеку надо? Сейчас он копает пруды. Кончится эта работа, найдется другая. Зарплата два раза в месяц, денег ему хватает, мало того, пятьсот крон ежемесячно он кладет на сберкнижку. И нельзя сказать, чтобы очень уж приходилось ему утруждать себя за эти деньги. Но он понимает, какая теперь стала жизнь, и поэтому хочет, чтобы все было честь по чести, хочет получать за свою работу на этой стройке или любой другой ровно столько, сколько он действительно заработал.

Старик смотрит вверх, на нары Новака, и рой мыслей одолевает его и не дает покоя. «Да, теперь я могу позволить себе брать только то, что заработал, и ни кроны больше», — думает он. Крикам этих двоих он нисколько не удивлялся, но вот при чем тут его одежда, зачем надо было ее портить? Зачем было так безобразничать, ведь сейчас они и не знают, и знать не могут, какими станут, коль доживут до его лет, когда дети упорхнут от них и в жизни останется одна только работа…

— Молчишь, старый пень, — угрожающе прошипел Питнер, встал с кровати и сделал несколько шагов к его койке. — Надеть бы на тебя смирительную рубашку! Деньги ему, видите ли, не нужны! Так отдай их мне! А он — смотрите на него! — повез эти трухлявые деревяшки на склад! Жаль, что ты ноги себе не переломал, когда лез в эту машину!

Колая даже не пошевелился, все так же недвижно смотрел на нары Новака. Они его не поймут, но он не изменится. И впредь будет поступать так же, если заметит какие-то махинации. И невольно улыбнулся, одобрив себя; Питнер и Новак стояли над ним, сжимая кулаки. Не удостоив их взглядом, старик отвернулся к стене, сбросив ботинки и закутавшись в грязное одеяло.

Утром шел дождь. Низкие разбухшие облака цеплялись за высокие ели. Колая надел прорезиненный плащ с капюшоном и, с трудом вытаскивая ноги из хлюпавшей глины, направился через поле к пруду. Вдоль дороги тянулась и исчезала в ее серпантинах черешневая аллея; карминовый шиповник покачивался на тонких веточках. Старик нашарил под крыльцом ключ, отпер дверь и вошел в строительный вагончик. Стоя в дверях, он оглянулся на котлован пруда, на длинную, поблескивающую от дождя бетонную запруду. Он знал: там, где ему придется сегодня работать, стоит вода и прежде ее надо откачать. Потом они забетонируют дно, чтобы вода не подмыла и не снесла запруду. Он взял ведро и уже собирался идти в котлован, когда услыхал треск мотоцикла. На нем ездил здесь только мастер Стиборжик. Через минуту он ввалился в помещение строителей. Стряхивая воду с плаща, подал Колае руку и взглянул на часы.

— Именно с вами мне и надо поговорить, — сказал он, кладя зеленую каску на стол. — Получается, что вы один тут работаете, а остальные бездельничают.

Колая слушал и обертывал ноги фланелевыми портянками. Делал он это неторопливо, словно выжидал чего-то.

— Колая, — сказал маленький и коренастый Стиборжик и открыл кожаную сумку, набитую бумагами. — Колая, черт возьми, скажу я вам… — Он не знал, как начать, поэтому попробовал обратить все в шутку. — Вы что, решили отбить у меня работу?..

Дождь хлестал по лужам, громко стучал по крыше.

— Прораб Беднарж рассказал мне о вашем… м-м… перерасчете. Не обижайтесь, но он страшно смеялся. Да и как не смеяться? Вы или слишком умны, или же, наоборот, не в своем уме.

— Он так и сказал? — тихо спросил Колая и сунул ногу в сапог.

— Нет. Это я так думаю, — ответил уязвленный Стиборжик и тяжело сел. — Мне теперь нужно переоформлять ваши наряды. Дождь идет и будет идти, а я, вместо того чтобы добывать насосы, запчасти к ним, спецодежду для людей, буду заниматься вашими нарядами. А у нас работа в самом разгаре, цемент мокнет, и, если не подсуетиться вовремя, план нам не выполнить…

— Товарищ мастер, — растерянно заморгал Колая и забарабанил пальцами по шершавому столу, — не теряйте времени на переоформление нарядов… Я ведь записываю то, что делаю… А то, чего у меня не записано, я не делал — поэтому и деньги задарма брать не хочу… вот.

Шум дождя нарушал напряженную тишину. Сквозь щели врывался сюда холодный ветер, хлопал ставней. Стиборжик снял телогрейку, бросил ее на пол рядом с собой. Лысина его блестела от пота.

— Колая, черт вас возьми, — пробормотал он, вытирая ладонью влажное лицо. — Ну где это видано? Я даю ему деньги, а он бросает их в корзину. Это же не мусор, это деньги! — Схватившись за голову, он непонимающе уставился на заросшее худощавое лицо Колаи. — Ха! Возвращать деньги! Они ведь ваши. Другие берут и помалкивают, а Колая бросает их в корзину…

— Я их на стол положил, — с обидой заметил Колая.

Он вдруг почувствовал себя смертельно уставшим и даже пытался не слушать Стиборжика, но голос мастера донимал его.

— «Они не мои… Свои у меня подсчитаны…» Так? — язвил, передразнивая Колаю, Стиборжик и с усмешкой посматривал на старика. — Теперь вам достанется от ребят… Заклюют… до смерти не забудете. И я этому не удивлюсь.

Колая размазал по столу лужицу, натекшую с подоконника, потом отколупнул щепку от скамейки и бросил ее под ноги. Выглянул в окно. С крыши лило как из ведра. Над прудом стоял туман. С высокого бука вдруг сорвалась сломанная ветром ветка и упала перед дверью домика.

— Кое-кто хотел бы прикарманить, что плохо лежит, а вы от своего отказываетесь… — продолжал Стиборжик. — Понять вас не могу! Слава богу, что другим такое не приходит в голову, иначе бы я пропал. Мне важно, чтобы люди работали у меня на стройке… Даже в таких условиях и при такой вот погоде… И сейчас, и зимой… — Он замолчал, снова провел рукой по лицу. — Такие вот, как Голань, Швец, работают без приплат, потому что это — мастера! О них и говорить нечего. Но ведь у меня на участке двадцать человек, и без них на стройке не обойтись! Деньги у меня есть. И если бы я не платил им так, как плачу… — Он махнул рукой, — Да что там говорить…

Колая, опустив голову, не проронил ни слова.

— Есть у меня эти деньги, есть, черт возьми! — прокричал Стиборжик и ударил по деревянной стене так, что стекло в окошке задрожало. — Я даю их вам, как и всем остальным, а вы назад мне суете! Так кто из нас сумасшедший? Я или вы, Колая?!

Старик пошевелил пальцами — ноги в сапогах согрелись, казалось, тепло от них расходится по всему телу.

— Что, я сто раз должен повторять, начальник? — тихо проговорил Колая, и в его голосе было столько упрямства, что Стиборжик снова внимательно посмотрел на него. — Мне эти деньги не нужны, потому что они не мои. Другие думают по-иному. Вчера они мне это доказали, да так, что у меня до сих пор поджилки трясутся. Но деньги я все равно не возьму. В прошлый раз, вы, конечно, помните это, Стиборжик, я тоже разозлился. Только тогда мне дали меньше, чем было положено, а я хотел получить свое. И получил. Теперь я тоже хочу только свое. Чему тут удивляться? Раньше, может, я бы тоже взял, не святой ведь, а теперь по-другому не могу.

— Но ведь вы, Колая, не один работаете в бригаде. И никто, кроме вас, деньги не возвращает!

— Ну, тогда выгоните меня из бригады. Но со стройки я все равно не уйду. Я уже здесь привык, да и работа меня устраивает. Если ребята в бригаде работают плохо, значит, они сами себя обкрадывают. В конце концов, обойдусь я без бригады… Когда вот надо было, я и бревна сам собрал, и погрузил их, и отвез на склад — один! — отвез, чтобы их здесь не разворовали. И заметьте, не попросил за это ни геллера.

Колая знал, что тут он немного кривит душой, потому как любит трястись в машине, да, к тому же, ведь ехал он и по своему делу.

— Вот сейчас идет дождь, — продолжал Колая. — Вся бригада режется в карты. Собрались в одном из вагончиков и ждут не дождутся Стиборжика. И вы туда, наверное, пойдете… А я, старый дурак, даже под дождем буду работать…

Стиборжик мрачно взглянул на старика и поднял с пола телогрейку. Одеваясь, сопел и что-то бормотал себе под нос. Колая взял ведро и лопату, набросил капюшон на голову и направился к двери.

— Так я, Колая, скажу Беднаржу, что вы обсчитались, — бросил ему вслед Стиборжик.

Колая открыл дверь, откинул сломанную ветку бука и сделал шаг в сторону Стиборжика.

— Говорите что хотите, — сказал он твердо. — Я знаю, ребята вам скажут, что у них дети, а у Колаи, мол, нет никого, поэтому деньги ему не нужны. Но, сколько я заработал, я сосчитать сумею, так что не представляйте меня дураком.

Морщинистое лицо его под черным капюшоном побледнело, заросший седой щетиной подбородок дрожал. Как хотелось ему сейчас забраться в кабину машины, в тепло, согреться, услышать шум мотора, подышать запахом бензина, доехать до города, увидеть людей, которым он безразличен, потому что они его не знают, но хоть по крайней мере не издеваются над ним, а потом вернуться назад, в бригаду, где он, как видно, совсем не нужен… «Если бы тут вдруг оказалась машина», — подумал он и под сплошным дождем зашагал в сторону пруда.

Стиборжик выкатил мотоцикл на разбухшую от дождя проселочную дорогу и завел мотор.

Перевод с чешского Т. Мироновой.