Соло для оркестра

Иржи Навратил НИТИ

Передо мной на столе лежали две связки ключей. Вроде бы совершенно одинаковые. И все-таки разные. Одни ключи были от квартиры в Карлине, а другие — от Коширж. С карлинскими я сейчас, в свои двадцать с лишним лет, должен был расстаться, а коширжские — только что получил. Первые ключи были от родного дома, где я вырос и где у меня мать. Коширжскими я буду открывать свой новый дом, где Ива. В то время как одни нити моей жизни постепенно мною рвались, другие крепли. Любопытно все это. С сентября до ноября я постоянно путался в этих нитях. Сначала мне казалось, что все будет куда проще. С Ивой я встречался уже третий месяц. Но старые нити до сих пор держали меня. Да и с новыми не очень-то получалось, но я это объяснял опять же старыми нитями, всего лишь тремя месяцами знакомства и, главное, своим характером.

В два часа Ива вернулась в Коширже из гимназии и тут же позвонила мне на работу.

— Наши уже уехали, — сообщила она.

— Прекрасно, — обрадовался я. Так мы с ней и договаривались. Ее родители должны были вернуться только в воскресенье вечером, а мне за эти дни предстояло обжиться у них, привыкнуть. Все шло как надо.

— Ты знаешь, пришла телеграмма от Славека, лежала в почтовом ящике, — слышал я издалека взволнованный голос Ивы. Когда-то, еще до меня, у нее был Славек.

— Это что, твой железнодорожник?

Своих парней Ива именовала, как правило, по профессии.

— Значит, он? — повторил я.

— Он.

— Да ты вроде боишься, — сказал я осторожно.

— Боюсь, — незамедлительно подтвердила Ива.

— На самом деле боишься?

— На самом деле. Я не знаю, как ты на это посмотришь.

Это была ложь. Ива отлично знала, как я посмотрю, и поэтому совершенно меня не боялась. Долгими вечерами она откровенно рассказывала мне о своем прошлом. И бояться ей было нечего.

Так или иначе, я оставался совершенно спокойным. Уже ничто не могло изменить наши планы. Ни Ива. Ни железнодорожник Славек. Нити порвал я сам.

— И что же он тебе пишет?

Я хотел выжать из себя хотя бы каплю ревности. Иву это обрадовало.

— Он приедет в четыре.

— Очень мило, что он вспомнил о тебе! — нашелся я.

Иве мои слова, очевидно, понравились. Я почувствовал это по ее голосу. Она поняла меня правильно. Я ревновал. Наконец-то я ревновал. Ей давно хотелось этого. А я шел на уступки, потому что ей так хотелось.

— Мне и в голову не приходило, что он появится. Он ничего еще о тебе не знает, — скороговоркой сказала Ива, но мне показалось, что она колеблется, еще не решила, как ей быть со Славеком.

— Так ты ему сегодня объявишь?

Ива не отвечала. Она мне действительно все о себе рассказала. Я ей тоже. Правда, моя исповедь была намного короче. По сравнению с ней я был ангел, но меня это ничуть не смущало. Я любил Иву.

— Ну давай тогда отложим все еще на неделю, — предложил я просто так, чтобы посмотреть, что она на это скажет. Но на самом-то деле мне ничего откладывать не хотелось. Я и так ужасно устал, слишком все затянулось. Но сейчас я почему-то больше думал о Славеке, чем о себе. Интересно, что было бы со мной, окажись я на его месте.

Мое предложение Иву, конечно же, возмутило.

— И ты готов меня здесь с ним оставить?

Я ждал этого. Ива проверяла нашу любовь. Ведь дома у нее все было вымыто, вычищено и подготовлено к моему переезду.

— А почему бы и нет? — сказал я как нельзя более спокойно. Подыграл немного — и хватит. Нечего ревновать ей в угоду. Таков уж был мой метод.

— Это совершенно невозможно, Ирка, — простонала в трубку Ива.

Я упорствовал. На меня не действовали ее слезы.

— Почему же? Очень даже возможно. Решишь все сама.

— Ты не любишь меня.

Ну, началось. Ива уже громко рыдала.

— Перестань, иначе я сейчас же положу трубку. — Я повысил голос.

Но трубку не положил. Я знал Иву, знал, что сразу же перестать она не может. Поэтому пришлось еще немножко поговорить с ней, чтобы дать возможность успокоиться и вытереть слезы.

— Однажды я тебе уже сказал и дважды повторять не стану: ревновать не в моих привычках.

На другом конце провода воцарилась тишина. Ива ко всем этим вещам относилась совершенно иначе. И сейчас никак не могла прийти в себя. Мне было жаль ее, но отступать не хотелось.

— Давай отложим еще на неделю, — повторил я как можно более мирно, чтобы она не истолковала мои слова превратно. Тут я вспомнил про мать, которая была сама не своя от этого моего романа. Сегодня вечером я собирался разом покончить со всеми нашими никчемными спорами. Неприятный разговор с мамой автоматически тоже, значит, откладывается на целую неделю. Я колебался. Поругаться и разойтись с Ивой на неделю ничего не стоило. Такое случалось уже не раз, и всегда мы сходились снова. Достаточно было хоть чуть-чуть приревновать Иву к железнодорожнику Славеку и устроить сцену. Это помогло бы мне и дома, и в Коширжах. Дома обошлось бы без лишних скандалов с матерью, а Ива убедилась бы в моей к ней любви. Но тогда надо было признать ее право на взбалмошные гимназические капризы, а это меня никак не устраивало.

— Я прогоню его. Скажу ему о тебе, и после шести снова буду одна, — рыдала где-то далеко побежденная Ива.

— Ты и вправду это сделаешь? — спросил я.

— Со всеми разошлась, разойдусь и со Славеком, — твердо сказала Ива, но в ее голосе я уловил печаль. Или мне только показалось? Такой жертвы я не хотел.

— Ну значит, все остается в силе, ничего не меняем. Приеду в начале седьмого, — решительно сказал я и повесил трубку.

Вообще-то хорошо, что разговор кончился именно так. Отдалять события не имело смысла. Сколько раз я уже портил себе этим жизнь. Надо все решить и дома. Дальше так дело не пойдет, твердил я себе.

Я ушел с работы пораньше, чтобы успеть все сделать до шести часов. По дороге домой выпил для смелости две кружки пива. Надо было как-то взбодрить себя.

В Карлине я был точно в четыре.

До прихода матери собрал свою сумку и вынес мусорное ведро, чтобы оставить после себя полный порядок.

Мать застала меня на кухне и сразу же все поняла. Ей не нужно было ни о чем спрашивать. Тем более что сумка уже была собрана. Если я собирался куда-нибудь за город, она всегда знала об этом заранее. Мать сделала вид, что ничего особенного не происходит, стала хлопотать по хозяйству и готовить ужин. По количеству картошки понятно было, что она рассчитывает и на меня.

— Столько картошки ты одна не съешь, — начал я.

— А разве ты куда-нибудь уходишь?

Я не мог смотреть ей в глаза, такие же голубые, как у меня, в лицо — такое же, как у меня.

— Не отговаривай. Это бесполезно. Ничего уже не изменишь.

Мать села на стул и уставилась на меня. Ее строгий взгляд раздражал меня уже третий месяц, все время, пока я встречался с Ивой.

— Не будем больше говорить об этом, — заявил я, хотя мать молчала.

— Разве я что-нибудь сказала, Ирка?

— Все тебе не так. Все время ты недовольна.

— Погоди, я положу картошку обратно.

Когда она вернулась, я завел по новой. Но сначала выдержал паузу. Мать чистила картошку, стараясь, чтобы кожура была тонкая-тонкая.

Я вздохнул и твердо повторил:

— Да, теперь уже все.

— Ну и что?

— А то, что хватит нам это обсуждать.

— Я тебя только об этом и просила!

— Значит, все решено.

— Да и обсуждать-то тут нечего, — вздохнула мать, отрываясь от картошки.

— Может, что-нибудь и нашлось бы, — огрызнулся я.

— Я тебе уже все сказала.

— Из чужого опыта выводов не делают! — выкрикнул я и набрался духу, чтобы нанести последний удар: — Я переезжаю к ней.

Я изображал решимость, но мать, та действительно оставалась совершенно спокойной.

— Что ж поделать! Ты мне это… вроде как объявляешь?

— Вот именно, объявляю.

— Значит, переезжаешь, ну… а что прикажешь мне?

От этих слов у меня перехватило дыхание.

— Ты должна выгнать меня!

Это на нее уже подействовало.

— Говорю тебе: выгони меня.

— А вот этого, Ирка, я не сделаю, — твердо сказала мать.

— Почему? Так было бы лучше.

— Может, и лучше, но так из дома не уходят.

Наши голубые глаза встретились. И мать снова покачала головой.

— Нет!

— Мне казалось, ты будешь меня отговаривать, устроишь сцену, — протянул я несколько разочарованно, — нет, так просто кончить все это нельзя.

— У нас с тобой никогда никаких таких сцен не было. Жили мы с тобой мирно. И что считала нужным, я тебе уже сказала. Мне все это не нравится, но я понимаю, это твои университеты, и не отнимаю их у тебя, это твое.

Я походил по кухне.

— Я все признаю. И тебя понимаю, ведь я твой сын. Но мне это не мешает, твои доводы меня не отпугивают.

— Да нет, все в порядке. И это я от тебя уже слышала. Можешь не повторяться. Все равно мне тебя не понять. Зачем начинать все сначала? Зачем медлить? Чем ты недоволен? Что тебя задерживает?

— Я же вижу, что тебе это не по душе! — вырвалось у меня.

Мать посмотрела на меня и улыбнулась.

— Ирка, ты говоришь не то. У нас с тобой не принято так разговаривать. Мы никогда не ругались, А за своим домом я уж как-нибудь присмотрю.

Это был весьма тонкий выпад против коширжского дома, где и в самом деле были совершенно иные, чем у нас, порядки. Тут мать была абсолютно права. И хотя мне тоже там не все нравилось, я считал себя в большом долгу перед Ивой и верил, что в Коширжах все изменится, что мне удастся перенести туда часть своего дома и самого себя. Но пока что, приходя туда, я еще не был самим собой.

— Наверное, тебе и правда лучше будет переехать. Мы всегда жили по-другому, и я ради чьих-то прекрасных глаз не намерена что-либо менять.

Я махнул рукой.

— Тебе этого не понять.

— Мне все понятно, Ирка.

— Ты что, хочешь меня потерять? — выкрикнул я. Все перевернулось с ног на голову. Ведь это должна была выкрикнуть моя мать. Но я знал ее, она бы никогда себе такого не позволила.

Мать перестала улыбаться.

— Похоже, это уже произошло.

— Ничего не произошло, — загудел я.

Мать резала картошку и бросала ее в кастрюлю. Вода брызгала на стол. Мать всегда отличалась аккуратностью, но теперь ей было не до того.

— Я думал, что встречу дома больше понимания, — сказал я печально, но мать в ответ не заплакала.

Ее голубые глаза просверлили меня.

— Чего ты, собственно, от меня хочешь? О каком еще понимании ты говоришь?

Уточнять мне было не с руки. Ведь мне хотелось, чтобы мать насильно удержала меня дома. Я был согласен с ней, что так из дома не уходят. Но ведь Ива ждала меня в Коширжах.

Мать поставила кастрюлю на плиту.

— Знаешь, что я сделала, когда ты маленьким все время тянул руки к плите?

— Не помню, — сказал я и посмотрел на свои ладони.

— Я тогда нарочно придержала твою руку над огнем — чтобы ты как следует обжегся.

При этом воспоминании в ее глазах вдруг вспыхнули искорки.

— Посмотрим. Ладони у меня гладкие, как у ангелочка, никакого следа.

Мать глубоко вздохнула.

Я взял свою сумку.

— Зайду еще как-нибудь за книжками.

— А плавки ты взял? — с иронией спросила мать.

Как только у меня появилась Ива, я стал ходить на пляж в Подолье, и мать сейчас намекала на это.

— Да, взял, — отрезал я и вытащил из кармана куртки ключи. В левом кармане у меня были ключи от дома, а в правом — от Коширж, чтобы не перепутать. Теперь полагалось выложить те, что от дома. Было самое время.

— Так я вообще никогда не женюсь! — закричал я и бросил ключи на стол.

— А ты что, собираешься жениться?

— Собираюсь, — сказал я твердо.

— Вот и прекрасно, — заключила мать.

— Но ты для этого и пальцем не шевельнула!

Мать пристально посмотрела на меня.

— Разве это моя свадьба, Ирка?

— В Коширжах к этому относятся с гораздо большим пониманием.

— Об этом мы с тобой тоже уже говорили. Ведь когда ты лез к плите, я давала тебе обжечься. Понял?

Я схватился за голову.

— Господи боже мой, наконец-то я выберусь из этой волчьей ямы!

Я кинулся к двери. Матери наверняка было не по себе. Очень уж несправедливо по отношению к ней. Ведь из нашего дома волчью яму делал только я сам.

Но мне нужно было поставить точку, и тут кстати вспомнилось, что как раз сейчас, в эту минуту, моя девушка выгоняет из своего дома Славека. Эта мысль окрылила меня.

— Ума не приложу, как только я мог здесь жить! — крикнул я, разом перечеркивая все двадцать с лишним лет, проведенные дома.

— Мог, Ирка, — тихо сказала мать.

Это меня уже заинтересовало.

— Ты был здесь дома, — просто сказала она.

А у меня мурашки пробежали по коже.

Я повернулся, вышел и хлопнул дверью.

До Коширж я добрался в половине седьмого и, торжествуя в душе, открыл дверь своими ключами. Это была для меня знаменательная минута. Наконец-то я ушел из-под опеки матери. Наконец-то освободился от Карлина.

Ива встретила меня в передней.

— Славек еще здесь. Он привез красное вино.

У нее уже немного блестели глаза.

Она всматривалась в меня. И ни капельки не смущалась, что нарушила нашу предыдущую договоренность.

Я встал на цыпочки, чтобы заглянуть в комнату. Славек и правда сидел на диване, а на столе, рядом с тремя красными гвоздиками, стояла бутыль красного вина.

— Закрой дверь, — резковато сказал я.

Ива послушалась. Вернулась ко мне и с любопытством уставилась на меня. Ее интересовало, сколько я могу выдержать. Мне это было совершенно ясно.

— У тебя что-то глаза сверкают, Ирка!

Глаза, возможно, у меня и сверкали, да только не от вина.

— Я подожду на улице, — сказал я.

Ива потянулась.

— Я ходила с ним в Подолье купаться. Могли бы пойти все вместе.

Мама была права. Ива всех нас развлекала одинаково.

— Ты уже сказала ему? — спросил я. Меня сейчас это угнетало больше, чем все ее купания.

— Еще нет.

— А я был дома и все уже сказал.

Ива даже не поинтересовалась, как повела себя моя мать.

— Лучше сказать ему при тебе.

Мне это не понравилось. Я ведь дома обошелся без Ивы. Справился сам.

— Зачем же при мне?

— Если скажу я одна, он все равно не поверит.

— А мне поверит? Ведь меня-то он вообще не знает.

— Вот вы и познакомитесь, — сказала Ива. И было видно, что эта очная ставка принесла бы ей какое-то странное удовольствие, чего я вообще не понимал. И не хотел понимать. Создавалось впечатление, что Ива до сих пор еще колеблется, еще не порвала нитей, связывающих ее со Славеком, еще только собирается сделать выбор между нами. Я шел к ней один, а нас здесь оказалось вдруг двое.

— Уволь, — сказал я. — Мне достаточно того, что ты о нем рассказывала. Вполне достаточно.

— Но оставь здесь хотя бы сумку.

Что ж, это можно.

И тут Ива решилась зайти еще дальше.

— Ты знаешь, Славек останется ночевать. Не достал места в гостинице.

— Но ведь мы договаривались совсем по-другому! — вырвалось у меня. Я был задет. Я сердился. Она слишком часто меняла свои решения и обещания. В конце концов, так было и со всеми предшествующими ее парнями. — Мы договаривались совсем по-другому, и пусть все так и будет, — повторил я.

— Но я же не знала, что он приедет.

— Последний раз мы говорили с тобой в два часа, и у тебя уже была эта телеграмма.

— Но Славека здесь еще не было, — перебила Ива, глядя на меня в упор. Она ждала, как я себя поведу. Мне стало ясно, что́ надо делать, чтобы отплатить ей, но не захотелось.

— Он приехал в четыре, — сказал я.

— И тут же в дверях сказал, что останется ночевать. Потом мы пошли купаться, а потом стали пить вино. Еще не успели поговорить об этом, — оправдывалась Ива.

— Да он вообще никакой гостиницы не искал. Рассчитывал, что останется у тебя.

— Рассчитывал, — признала Ива, наблюдая, как я начинаю заводиться.

— Так хотя бы не ври, — сказал я резко.

— Ты сердишься на меня, Ирка?

Все начиналось сначала. От меня требовалось, чтобы я сердился, но у меня это как-то плохо получалось. Приходилось принуждать себя.

— Это твое дело, — отрезал я.

Ива положила руки мне на плечи, а потом ладонью дотронулась до моего свитера там, где у меня было сердце. Я эти жесты знал. Так обыкновенно она начинала меня уговаривать.

Я отвел от себя ее руки.

— Буду ждать внизу, Ива, — сказал я и нагнулся, чтобы взять сумку.

— Но он здесь останется ночевать.

Это прозвучало как угроза. Но на меня не подействовало. Я чувствовал, что вообще перестаю бояться. Долг мой все уменьшался. Теперь я уже почти ничего не был ей должен.

— Пусть остается, — сказал я как можно равнодушнее.

Быть самим собой и при этом не совершить ошибку было очень трудно.

— Но, если он останется, тебе нет никакого смысла ждать внизу, — продолжала Ива. Я почувствовал ее горячее дыхание. И запах красного вина с Моравы, которое привез Славек и которое сейчас стояло там перед ним.

Я растерялся, это было логично: чего мне топтаться на улице, если Славек будет здесь с ней спать? Но я изо всех сил цеплялся за наше решение. Ива, глядя на меня, улыбнулась.

— Оставайтесь оба. Ничего особенного. Здесь уже столько людей оставалось ночевать! Я, скажем, постелю нам с тобой в своей комнате, а Славека уложим на диване в гостиной.

Мне это «скажем» страшно не понравилось. Так я себе этого не представлял. Ведь шел к ней с такими надеждами!

— Лучше нам все отложить, — сказал я твердо. Мне никак не хотелось верить, что все кончилось, но я уже стоял в дверях, стоял и взвешивал каждое слово. По-своему повторялась та же ситуация, что и дома в Карлине.

— Я рассчитывал прийти к тебе по-другому, Ива.

Ива применила новое оружие, которое должно было меня задержать. Ей во что бы то ни стало хотелось усадить меня рядом со Славеком.

— А вообще-то тебе есть куда идти?

Это было первое упоминание о моем былом доме, а она ведь очень хорошо поняла, что я свое обещание выполнил и все споры дома уже завершил. Мне действительно идти было некуда.

— Ну, это уж мое дело, — отрезал я.

— А не лучше ли тебе его просто выгнать?

Иву не оставляла ее навязчивая идея. Ведь именно Ива посоветовала, чтоб я вынудил мать выгнать меня из Карлина. Она все время меня испытывала. Мне это было неприятно.

— Он мне ничего плохого не сделал, — взорвался я.

— Ты меня не любишь!

— Нет, я люблю тебя, Ива!

Наши глаза — у нее тоже были голубые, как у меня и у моей матери, — никак не могли встретиться, хотя мне очень этого хотелось.

Я нагнулся, чтобы взять сумку.

— Постою внизу, пока не запрут дом. Остается еще три часа. Это тебе на размышление.

Ива меня не задерживала.

— Сумку ты все-таки оставь, — сказала она.

Я пропустил ее совет мимо ушей.

Долго я ходил по улице и смотрел на окно третьего этажа. Время тянулось медленно. Темнело. В восемь часов Ива открыла окно. Возможно, мы больше никогда не увидимся, промелькнуло у меня в голове, но мне удалось отогнать эту мысль. В квартире включили проигрыватель, зазвучала музыка. Все это мне было хорошо знакомо по ее рассказам. И эти пластинки тоже уже доводилось слышать. Ива вела рисковую игру, но я не терял голову. И уже перестал воспринимать это как игру, да и Ива тоже больше уже не играла. В девять часов погасили свет. И Ива поставила пластинку, которая из всей ее коллекции запомнилась мне лучше всего. Жизнь нельзя было предсказать даже на час-другой вперед. Нити так просто не рвались. Это касалось всех участников этого вечера.

Дом еще не был заперт. Свет на лестнице не горел. Я зажег спичку и нашел их почтовый ящик. Ключи звякнули, ударившись о металл. Еще утром у меня были две связки ключей, а теперь не осталось ни одной. Здесь тоже никто не звал меня обратно.

По дороге домой я твердил себе, что все это не моя вина. Потом зашел в телефонную будку и набрал наш номер.

— Ты еще не спишь, мама? — спросил я.

— Смотрю телевизор, — сказала мать, и по ее голосу ничего нельзя было понять. Удивления она не проявила.

— Не могу попасть домой, — пришлось признаться мне.

Мать молчала. Теперь все зависело от меня.

— Забыл ключи.

— Ключи? У тебя что, нет ключей?

— Ты не поищешь, они должны быть где-то поблизости, — пробормотал я.

Я ждал, чем это кончится, найдет мать ключи или нет. Она заставила меня ждать достаточно долго. Это было наказание. Наверняка стояла у телефона и отсчитывала секунды.

— Нашла, Ирка, — донесся издалека ее спокойный голос.

— Ну хорошо, а то я испугался, что оставил их на работе.

— Нет, ключи лежали на столе.

Голос у матери был твердый и все еще строгий.

Я не знал, как быть дальше. Мать мне помогла.

— Я брошу тебе их из окна.

— Хорошо. Я свистну.

К счастью, возвращение домой оказалось не таким уж позорным.

Вдруг мамин голос изменился.

— А изображение сегодня просто ужасное, настраиваю, настраиваю, а оно все хуже. Как ты это делаешь, Ирка?

Я улыбнулся. Дома меня не хватало.

— Сейчас настрою тебе, — пообещал я и повесил трубку.

Мне было хорошо.

Перевод с чешского Т. Николаевой.