Соло для оркестра

Яна Моравцова ЛУЧШИЙ ИЗ ВАРИАНТОВ

Нас уже давно не удивляла его манера врываться без стука в мастерскую, носиться по комнате в поисках свободного стула и в изнеможении падать на него с воплем:

— Нет, послушайте, это такая красавица!

Олдржишек обычно реагировал с полной невозмутимостью.

— Надеюсь, она дала тебе отставку, а, Моймир?

А тот, пропуская слова Олдржишка мимо ушей, заламывал руки и принимался живописать прелести своего очередного открытия.

Подобные сцены повторялись не реже раза в месяц. В таких случаях мы старались убрать подальше все бьющееся и мнущееся, потому как наш дорогой влюбленный проявлял явные признаки безумия. Он беспрестанно вскакивал с места, потом снова обессиленно валился на стул, рвал на себе волосы, восхищался новой находкой и грозился наложить на себя руки в случае неудачи.

Но на этот раз Моймир нас просто напугал.

Началось, как обычно, с того, что он влетел в мастерскую, пронесся по комнате, но вдруг резко затормозил, беспомощно огляделся по сторонам и угасшим голосом произнес:

— Это что-то особенное…

И остался стоять столбом посреди комнаты.

Его светло-серое, сшитое по последней моде пальто было застегнуто всего на одну, да и то самую нижнюю пуговицу. Прежде за ним такой небрежности не замечалось. У него была прямо-таки аллергия на незастегнутые пуговицы, и мы постоянно нарывались на нотации, поскольку не соответствовали его представлениям об аккуратности. Как-то раз Олдржишек даже ухитрился перепутать очередность петель и пуговиц и одну пуговицу на пиджаке вообще не застегнул. И вот в таком вздернутом на животе пиджаке он осмелился галантно приветствовать в нашей мастерской Моймира и его очередную находку — очаровательную стройную брюнетку, — даже не замечая игру цветов на чопорной физиономии шокированного приятеля.

Надо сказать, Моймиру доставляло очевидное удовольствие демонстрировать нас своим подружкам. Мы являли собой антипод его аккуратности, были этакими лохматыми символами беспорядка по сравнению с гладкой отутюженностью его мира модельеров. Что-то вроде невинного грешка, в котором сознаются краснея, но с некоторым самодовольством.

Впрочем, это не давало нам права на вольность в обращении с пуговицами.

Вот почему состояние пуговиц на пальто самого Моймира означало сигнал чуть ли не стихийного бедствия.

— Надеюсь, на этот раз тебе не дали отставку, а, Моймир? — после некоторого замешательства вымолвил Олдржишек и услужливо пододвинул приятелю стул.

— Она такая… такая…

— Одним словом, то, что надо? — нерешительно подсказал Олдржишек, но тут Моймир неожиданно для нас закончил:

— …такая вся из себя золотистая!

Наверное, после этих его слов вид у нас был несколько глуповатый, правда, и сам он выглядел не умнее.

Так же неожиданно он встал и ушел.

На следующий день Моймир появился снова.

Был тихим и вообще выглядел нездоровым — за все время не сказал и трех слов.

А потом он снова исчез, на этот раз на целую неделю. Мы с Олдржишком уже стали серьезно подумывать, не пора ли начать розыски, как вдруг он объявился на пороге мастерской. Небритый и всклокоченный.

И вот тогда наконец мы услышали его историю.

Он встретил ее случайно. Пошел на вокзал провожать знакомого и увидел ее. Она сидела на скамейке и сразу привлекла его внимание. На обратном пути он увидел ее снова и тут же вошел в привычную для него роль профессионального сердцееда.

Для начала была исполнена одна из увертюр, имевшихся у него в запасе на случай встречи с прекрасным полом, впрочем, как он уверял впоследствии, уже через минуту он позабыл все, что сказал ей. Позабыл, как только она на него посмотрела. Это был приговор.

— Она какая-то особенная! Вся из себя золотистая, — неустанно твердил Моймир. — Это надо видеть. У нее золотистые волосы, такие же глаза и кожа… пальто тоже золотистое, короче говоря, на меня как будто глядела прекрасная статуя. Золотистого цвета…

Похоже, у незнакомки не было ни малейшего желания беседовать с Моймиром, но, с другой стороны, сердиться на него тоже вроде не находилось причин. То есть нашему приятелю даже показалось, что она пытается быть с ним бесстрастно-любезной, примерно так ведут себя с больными посторонними людьми. В конце концов ее, вероятно, утомили отчаянные попытки Моймира завязать разговор, и она встала, заявив, что опаздывает на поезд. Моймир навязался в провожатые до перрона.

— А нельзя ли с вами еще как-нибудь встретиться? — спросил он напоследок.

Незнакомка удивленно подняла брови, а потом впервые за все это время улыбнулась.

— Завтра я поеду этим же поездом.

И Моймир помчался к нам в мастерскую.

На другой день он и вправду с ней встретился и уговорил увидеться в пятницу днем.

Она пришла.

Моймир прикатил на своей свежевымытой «шкоде» и предложил небольшую прогулку по окрестностям Праги. А именно в некую долинку, местонахождение каковой от нас тщательно скрывалось и где, по его словам, имелось потрясающее заведение, в котором можно славно поужинать. А еще в тех же краях была дача одного из приятелей Моймира, ключи от которой он охотно одалживал нашему другу.

Как ни странно, золотистая незнакомка приглашение приняла. В заведение. Дальше — стоп.

— Я вам чем-нибудь не нравлюсь? — удивился Моймир, но она едва заметно улыбнулась, совершенно неожиданно поцеловала его в щеку и попросила отвезти в Прагу.

«Было в этом жесте что-то материнское, я даже растерялся, — признался Моймир позже у нас в мастерской, — она совершенно не воспринимала меня как мужчину. Меня! У которого по этой части всегда был полный порядок!»

Тогда наш ловелас принялся убеждать незнакомку, что незачем, мол, возвращаться в Прагу, ведь ей все равно еще куда-то ехать на поезде и он ее с удовольствием отвезет.

Но то ли ей не улыбалась совместная поездка, а может, были еще какие соображения, только она вдруг решила, что неплохо немного прогуляться.

— Надеюсь, ты повел ее гулять в сторону небезызвестной дачи? — осведомился Олдржишек, и Моймир в ответ кивнул.

— Выходит, ты не совсем потерял голову.

— Дурачье вы! — вздохнул Моймир. — Это потрясающая женщина!

— Как же так? — удивился Олдржишек. — Ты хочешь сказать, что она все-таки пошла с тобой на эту дачу?

— В тот вечер нет. Только в понедельник.

А в тот вечер странная девушка ограничилась прогулкой, после чего они возвратились в Прагу. На прощанье она заявила Моймиру, что встречаться с ним больше не будет, и попросила ее не искать. Окончательно сбитый с толку Моймир пробормотал что-то вроде: «Пожалуйста, как хотите…» — и с оскорбленным видом удалился.

Всю субботу и воскресенье он убеждал себя, что оно и к лучшему, не хватало еще какой-то девице навязываться, можно подумать, будто на ней свет клином сошелся. И вдруг с удивлением поймал себя на том, что даже не знает имени золотистой незнакомки. Как же это получилось, недоумевал он, мы разве не представились? И перед его мысленным взором замелькали самые разные подробности их свиданий. Скажем, взгляд, которым она ответила на предложение встретиться… И тут до него вдруг дошло, что ничегошеньки-то он не понял. Ясное дело, она к нему неравнодушна. Слишком много в ее поведении говорило в его пользу… Иначе чего ради она поехала с ним за город? Только тогда все разворачивалось как бы на гребне волны, а теперь он сам все испортил и съехал вниз.

В понедельник он снова был на вокзале. И похоже, она была ему рада.

Он обнял ее за плечи и увел с перрона. Они почти не разговаривали. Все ходили и ходили молча, пока она не взглянула на часы и не сказала:

— Поезд ушел…

— Возьмем такси, — предложил он, не уточняя, куда именно. Когда он назвал водителю адрес, она промолчала.

В подробности той ночи, проведенной на даче, он нас не посвятил. Это было удивительно, поскольку раньше он с большим энтузиазмом обсуждал с нами свои успехи или предполагаемые просчеты.

— Да ты никак жениться надумал? — предположил Олдржишек.

— Соображаешь, что говоришь? — вздохнул Моймир. — Она ведь другого любит.

Вот так мы узнали ее историю.

Бывают истории, похожие на старинные баллады. В такие повествования полагается включать романтический фон — лунную ночь, например. В данном случае это условие было соблюдено, Я отмечаю это вовсе не для того, чтобы принизить пафос последующего рассказа. Мне ведь понятны обстоятельства, при которых сам Моймир выслушал эту повесть. Балладу о жизни и любви…

Они были знакомы почти полгода. Она как раз окончила медицинский, а он работал техником на большом заводе. Сдержанный, замкнутый и немногословный, он ей очень нравился. Казался каким-то необычным, непохожим на других. И она в него влюбилась, ясное дело.

Правда, между ними не было разговора о женитьбе, но ей все равно верилось, что намерения у него самые серьезные. Например, когда они говорили об обещанной ему на работе квартире, он заявлял:

— Кухня у нас будет маленькая, зато комната довольно приличная.

Позже, вспоминая его слова, она понимала, что многое додумывала сама. «У нас будет…» Почему-то он никогда не говорил «У нас с тобой будет…»

При каждой встрече она открывала в нем что-то новое, удивляющее ее. Но именно это ей и нравилось, В нем все было так необычно, веяло забытой романтикой… Взять хотя бы то, что он, оказывается, играл на скрипке. Она и не подозревала об этом, пока однажды они не попали в гости к друзьям. У них на тумбочке лежала скрипка. Сначала он не обращал на нее никакого внимания, а потом вдруг взял и стал играть. Даже хозяину не дал помузицировать… И никто его за это не осудил, потому что играл он просто великолепно. Все удивленно примолкли и с восторгом слушали. Сама она не очень разбиралась в музыке, даже не знала, что это за вещь, но исполнение ее захватило.

— Что же ты раньше скрывал? — спросила она, когда он провожал ее домой.

— Я не скрывал, чего ради, просто как-то не приходилось к слову.

Таких мелочей, о которых он не распространялся или просто не вспоминал, набиралось довольно много. Как-то раз, когда они проходили мимо вокзала, какой-то человек обратился к нему с вопросом на незнакомом языке. Как только тот человек отошел, она не смогла сдержать любопытства:

— Это вы по-испански?

— Да, — невозмутимо ответил он. — Он спрашивал, как пройти на набережную.

— А мне и в голову не приходило, что ты знаешь испанский.

— Еще с института. Я даже переводчиком работал, — улыбнулся он и больше к этой теме не возвращался.

Распределили ее в заштатный городишко. И она туда каждый день ездила. Жаль было бросать комнату, которую снимала пополам с бывшей однокурсницей. И еще… ведь ему на работе обещали квартиру.

А пока он тоже снимал комнату. Но в гости к себе не приглашал никогда. Говорил, что хозяйка у него ненормальная — закатывает скандалы по всякому поводу.

Да, многое можно было припомнить такого, что потом казалось ей необычным. Но это потом, а тогда — тогда нет. Конечно, иногда ей бывало обидно, но ведь она любила его и любила таким как есть.

Теперь она знала, что когда-то он работал переводчиком. Но что это продолжалось довольно долго и было на Кубе, выяснила совершенно случайно. Как-то раз его приятель вспомнил при ней эпизод, случившийся с ними в Гаване. Разумеется, ее это задело, хотя в тот момент она и виду не подала.

Но позже не смогла удержаться от упрека:

— До чего же ты все-таки скрытный! Я вот про себя все рассказываю.

— Ну что ты, — возразил он, — просто как-то к слову не пришлось.

Она промолчала.

Потом они долго бродили по набережной и не разговаривали. Но когда она уже собралась уходить, он обнял ее за плечи и заглянул в глаза. Рядом с ним она показалась себе совсем маленькой, ему ничего не стоило при желании перебросить ее через перила в реку как пушинку. Он долго и грустно смотрел на нее.

— Я люблю тебя, — сказал он наконец. — Не думай ни о чем плохом.

Ей захотелось объяснить, что ни о чем таком она и не думает, просто иногда ее задевает его странная замкнутость.

— Не лучше ли быть откровеннее друг с другом? — предложила она.

— Я люблю тебя, — повторил он, крепко прижав ее к груди.

На следующий день они не договаривались о встрече. Она думала вернуться поздно, а потом получилось так, что еще и на поезд опоздала. И приехала уже ночью. Смертельно уставшая и влюбленная. Шла и мечтала встретиться с ним. Понимала, что это невозможно, но все же за каждым поворотом надеялась увидеть его… И увидела.

Ее он так и не заметил. Шагал по тротуару, глубоко засунув руки в карманы плаща, и выглядел явно взволнованным. Это было так неожиданно, что она позволила ему пройти мимо и не отважилась окликнуть.

Только через несколько дней она узнала, что в тот вечер он возвращался из кино. Узнала опять-таки случайно. Ее соседка по комнате собиралась пойти в кино со своим приятелем. Но в последний момент они предпочли прогуляться на пароходике с одной знакомой компанией, а билеты отдали ей.

— Тебе должно быть интересно, ведь ты же был на Кубе. Это итальянский фильм о Че Геваре.

— Нет! — ответил он неожиданно резко. — Мы не пойдем!

— Почему?

— Потому что это… это плохой фильм.

Вот так она узнала, что он уже видел этот фильм. И именно в тот вечер, когда она встретила его на улице, а он ее не заметил. Это открытие ее немного успокоило. Объяснение было такое прозаичное и понятное. Но чувствовалась какая-то недосказанность. Таким расстроенным ей еще не доводилось его видеть.

— А все говорят, что фильм хороший, — возразила она.

Он не ответил.

— И правдивый! — продолжала настаивать она. — Ведь Че Гевара погиб именно так!

Его взгляд она будет помнить до конца своих дней. Злобный и несчастный одновременно. И тут до нее дошло.

— Ты его знал?

Он кивнул.

— Прости меня, — прошептала она. — Наверное, мне тоже было бы неприятно видеть на экране смерть знакомого человека.

И все же он пошел на этот фильм еще. Не раз и не два. И всегда один. Но ей об этом не рассказывал. Она бы так никогда и не узнала, если бы не один человек.

Но это было потом, когда несчастье уже произошло.

Об этом писали все газеты.

Катастрофа на плотине! Служебный автобус на дне озера!

Душераздирающие заголовки и фотографии немногих оставшихся в живых счастливцев. И еще: ВИНОВЕН ЛИ ВОДИТЕЛЬ? РАССЛЕДОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

Его тела вообще не нашли.

Ее тоже пригласили для опознания некоторых вещей. А потом отвезли к нему на квартиру. С ними поехал и один его сослуживец.

— Карел Немечек, — представился он и смущенно умолк.

Впервые оказавшись в его комнате, она испытала странное чувство. Обстановка там была самая обыкновенная — очевидно, строгая хозяйка не допускала никаких новшеств. Несколько сувениров с Кубы, и среди них засунутая между стекол книжного шкафа фотография. Снимок с Кубы. И на нем — он. Улыбающийся, но в то же время смущенный, рядом еще какой-то парень и…

Че Гевара.

Эта фотография врезалась ей в память. Она вспомнила, как он отказался идти на тот фильм, и, когда они уже вышли на улицу, сказала об этом Карелу. Вот тут и выяснилось, что он смотрел этот фильм не один раз. Карел дважды покупал ему билет.

— Вы думаете, он так восхищался Че Геварой? — спросила она.

— Не знаю. При мне он произнес это имя всего один раз, да и то к слову. Мы говорили о том, что некоторые люди способны на все ради достижения жизненных благ. А он заметил, что встречаются и другие, готовые, если надо, оставить все и уйти в неизвестность безымянными солдатами. Он сказал это как-то вообще, и я сначала даже не понял, что он имеет в виду отъезд Че Гевары с Кубы. Тогда ему пришлось объяснить. Больше мы на эту тему не разговаривали, и я, право слово, совсем не уверен, что он интересовался революционными теориями. Не тот у него характер. Ну а что касается этого фильма, мне кажется, он глубоко переживал смерть человека, которого знал лично.

— Тогда для чего нужна была вся эта таинственность? — удивилась она. — Мог бы просто сказать, что хочет один сходить в кино, я бы поняла…

Карел пожал плечами.

— Он вообще не любил что-либо объяснять. Считал, что каждый должен сам до всего дойти.

Потом подал ей руку:

— Не буду вам соболезновать. Я не поверю в его смерть до тех пор, пока не будет неопровержимых доказательств.

Все это пустые слова, подумала она. Но в душе ее почему-то затеплилась надежда, хотя рассудок говорил, что это бессмысленно и глупо. Ведь если бы каким-то чудом ему и удалось спастись, об этом уже было бы известно.

Позже она решилась и разыскала его бывшего однокурсника. Того самого, с которым он был на Кубе.

— Видите ли, — сказал тот, — не мудрено, что он воспринимал все так эмоционально. Мы тоже были в восхищении от Кубы. Представьте себе студентов, которым вдруг посчастливилось попасть переводчиками в такую прекрасную экзотическую страну. И она стала для нас близкой и родной. У меня тоже есть разные фотографии…

Он улыбнулся:

— Знаете, там даже я ощущал себя настоящим, активным революционером…

— Но его никогда особенно не интересовала политика.

— Еще бы, там он ее просто делал, не знаю, осмысленно или нет. Впрочем, он-то как раз осмысленно.

— А что было потом? Здесь?

— Ну, это вам лучше знать, каким он был здесь.

И она поняла, что подобные разговоры ничего не дадут. Проходили недели, потом месяцы. Она переехала жить в тот городок, где работала в больнице. Никто ее уже никуда не вызывал, но она все время ждала каких-то событий.

Каких именно? Об этом ей думать не хотелось.

Иногда она приезжала в гости к своей однокурснице, но та вскоре вышла замуж и переехала. Ездить стало не к кому. Но она все-таки приезжала и бродила по улицам, надеясь на чудо, как в тот раз, когда она ночью возвращалась домой.

Наверное, все бы в ней давно перегорело, не попадись ей в руки та газета. И снова в дело вмешался случай. Эту газету кто-то забыл в приемном покое. Она была довольно потрепанная, бог знает, кто мог ее там оставить. Перелистывая страницы испанского текста, она задержала взгляд на одной фотографии. Это был снимок каких-то пленных повстанцев, которых судили в одной из латиноамериканских стран. Четверо молодых людей. Все заросшие и очень похожие друг на друга.

Она стала всматриваться внимательней. Сердце тревожно забилось… Неужели? Конечно, внешность обманчива, и все же… А что, если?.. Неужели один из них действительно он?

И чтобы именно этот снимок случайно попал ей в руки?.. Нет, невероятно. Она убеждала себя, что все это чистый бред, но с той поры снова и снова возвращалась к старым местам, где они бродили вместе. А встретив общих знакомых, всегда показывала снимок из газеты и единственную подаренную ей фотографию. А вдруг и вправду это он?

Все может быть. Но если это так, то что его на это толкнуло? Впрочем, он всегда отличался оригинальностью… А если все-таки не он? И баллада об их жизни и любви еще не окончена?..

Есть разные способы избежать бесследного исчезновения в небытие. И тот, про который нам было рассказано, пожалуй, один из самых удивительных…

И она продолжает его любить.

Когда Моймир закончил, Олдржишек смерил его с головы до пят подозрительным взглядом.

— И это все?

— Все.

— Послушай, что ты нам тут заливаешь? Ты сам-то веришь всему этому или нет? Прямо легенда какая-то. Знаешь, рассказ о золотистой девице, похожей на статую, еще можно вынести, но дальше уже совсем никуда не годится! Скажем, не всегда же она была золотистого цвета!

— Ну что ты несешь? — устало сказал Моймир. — Чему это я не должен верить? Ты вообще хоть что-нибудь понял? Она могла выбрать любой из двух вариантов. И выбрала лучший. Ведь они оба одинаково убедительны — и с фотографией, и с гибелью на плотине. Просто она сделала свой выбор.

— Одинаково убедительные? — Олдржишек осклабился.

— Для нее да, — серьезно ответил Моймир. — Поэтому она и взяла с меня обещание больше ее не искать.

— И не будешь?

— Я дал слово.

И он молча вышел. Какой-то поникший и потерянный.

— Нет, я этого не понимаю, — проронил через некоторое время Олдржишек. — Ведь совершенно ясно, что все было совсем не так. Во-первых, не могла она все время быть золотистой… Согласитесь, если сопоставить подробности, ничего в этом рассказе не вяжется. Например, не могла же она все время ходить в золотистом пальто, что же, на все свидания одевалась одинаково? И вообще…

Олдржишек запнулся и поглядел на нас. Никто его не поддержал.

— И вообще, — добавил он, — что это за женщина! Вы только вспомните все подробности. Почему Моймир не проверил ее небылицы? Ведь элементарно можно проверить… живет же эта женщина где-то… и должно же у нее быть какое-то имя… Просто он сам не захотел!

А зачем ему это, вдруг подумала я. Ведь он тоже выбрал для себя лучший вариант.

Перевод с чешского Т. Чеботарева.