Соло для оркестра

Любомир Махачек ТЕОРИЯ ЭДЫ О РЫБАХ

Всего несколько дней назад мы с Эдой блаженствовали на очистной станции нашей целлюлозно-бумажной фабрики, которая время от времени сбрасывала в водохранилище сточные воды. Мы с Эдой должны были следить за их концентрацией, чтобы рыба не дохла, иначе для нашего предприятия дело пахло штрафами и прочими недоразумениями с обществом охраны природы.

Именно такая неприятность с нами недавно и случилась: со мной, как с ответственным лицом, и с Эдой, моим помощником. Об этом поочередно писали в заводской многотиражке, в районной газете и, наконец, в воскресном приложении к областной газете. После чего меня навестил сам директор: с него, мол, хватит, больше он не намерен вытаскивать меня из лужи, в которую, кстати, и сам он сел по моей милости. И расплачиваться на этот раз будет не предприятие, а лично я, из своего кармана; впрочем, Эда может подбросить мне что-нибудь, если на то будет его добрая воля.

— Какая еще воля, — пустился в рассуждения Эда, — да тут впору утопиться. Подумать только, последний косяк рыбы в наших краях… — Он с досадой махнул рукой. — Так сколько тысяч крон с нас возьмут?

— Вам не кажется, — сказал директор, потемнев лицом, — что вопрос следовало бы сформулировать несколько иначе: сколько вам дадут лет?

— Ну, зачем же так сразу, — говорю я, отрезаю ломтик от ветчины, принесенной на полдник, и предлагаю директору: — Не угодно ли отведать?

Директор дернулся и прошипел:

— Спасибо, что-то не хочется!

— Теперь хоть езжай на рыбалку к морю, — брякнул с горя Эда, а этого делать не следовало, потому что директор тут же навострил уши. Эда — страстный рыбак — тайком ходил ловить карпов из строго контролируемого опытного косяка, который был запущен на развод в наше водохранилище. Мало того, что он ловил без разрешения, которое давно уже никому не выдавалось из-за катастрофического сокращения рыбьего поголовья; теперь он умудрился отравить последнюю стаю, которую он берег и выхаживал только для того, чтобы время от времени поймать какого-нибудь карпика, а потом опять отпустить его в воду. Эда взял со стола кусок ветчины, от которого отказался директор, и жадно запихнул в рот.

— Это были последние экземпляры пресноводной рыбы на нашей территории, — в голосе директора завибрировали угрожающие нотки.

— Может, ничего страшного с ними не случилось. — Эда вытер жирные пальцы платком. — Кто-нибудь видел, чтобы они всплыли кверху брюхом?

Эда был не из тех, кто добровольно признает свое поражение — его можно было уличить только фактами, хотя он отлично знал, что химикалии в воду все-таки попали.

— Только этого нам всем не хватало: найти дохлую рыбу! Я могу порекомендовать вам лишь одно, — грозно сказал шеф. — Завтра же возьмите отпуск за свой счет и основательно обследуйте наше водохранилище. Это ваш единственный шанс на спасение!

— То есть? — недоуменно спросил я, скомкал бумагу от бутербродов и швырнул ее в корзинку.

— Ваше спасение в том, что вы ничего не найдете, ясно? Ни одна рыба не погибла!

— А вы знаете мою теорию? — Эда заморгал с таким невинным и простодушным видом, что я насторожился.

— Нет, не знаю, — отрезал директор, — меня интересует только рыба, и ничего больше.

— И я про то же, — невозмутимо продолжал Эда. — Возможно, рыба не подохла, она могла просто улететь.

— Что такое? — оторопел шеф и на всякий случай посмотрел на меня: не ослышался ли он.

— Видите ли, — серьезно сказал я, — это у него такая теория: что рыбы в процессе развития перескочили через земноводных и змей, то есть пресмыкающихся, и под влиянием искусственной жизненной среды попали сразу на более высокую ступень развития: у них выросли крылья, как у птиц, и они из этой грязной, вонючей воды просто улетели. — Уф! После этой тирады я с облегчением перевел дух.

— Я слегка подправил дарвиновскую теорию естественного отбора, — вступил в разговор Эда и выплюнул в корзинку непрожеванную шкурку от ветчины. — Отравленная химикалиями вода, этот крайне негативный фактор, вызвал гигантский скачок в эволюции этих живых существ. Такая метаморфоза среди организмов просто ускользнула от нашего внимания. Из рыб получились птицы, а те просто взяли и улетели.

— А из этих птиц что получится? — Директор схватился со страдальческой гримасой за голову и так затряс ею, что с носа слетели очки.

— Вот этого я, простите, не знаю, — бесхитростно отвечал Эда.

— Эвжен! Вы мне за него отвечаете, — из последних сил прошептал директор, переведя на меня усталые глаза. — А когда закончите свои поиски, помогите ему найти какую-нибудь работу. Я понятия не имел, что у меня работают такие гении!

Директор едва кивнул и исчез — его словно ветром сдуло. Он даже забыл закрыть за собой дверь.

— Нет, я ему докажу, — мрачно сказал Эда на другой день, когда мы крейсировали по водохранилищу. — Даже если мне придется пить эту гнусную воду. Неужто мы напустили в нее столько химии, что вся рыба непременно должна была подохнуть?

— И все же директор прав, эта твоя теория — изрядная чушь. Почему это рыбы превратились именно в птиц? — Я отвинтил колпачок термоса и хлебнул чаю.

От возмущения Эда лишился дара речи. Но тут же взял себя в руки.

— А что, разве не так? Ты вообще-то хоть знаешь дарвиновский ряд позвоночных? Рыбы, земноводные, пресмыкающиеся, птицы, млекопитающие. — Эда сделал гребок лишь одним веслом, про второе он в азарте забыл, поэтому мы завертелись на месте. Зеленый козырек на резинке задрался и шлепнул его по голове. Под настырными лучами солнца чеканные черты его лица плавились прямо на глазах.

— Но почему рыбы превратились именно в птиц? С таким же успехом можно утверждать, что они стали млекопитающими. — И я постучал себя по лбу. Чай из колпачка выплеснулся мне на комбинезон и промочил его насквозь.

— Ты бы лучше правил рулем и не волновался попусту, — голос Эды упал почему-то до шепота, словно нас кто-нибудь мог подслушать, хотя мы находились посреди нашего огромного водохранилища, занимавшего несколько гектаров. Солнце скользило по моей лысине, а ветер нетерпеливо подгонял нас вперед.

— Посмотри-ка внимательно вокруг себя, — таинственно сказал Эда.

В самом деле, неподалеку от нас был остров, а на нем — черные силуэты птиц, которых здесь раньше не было. Как только мы подплыли к островку, птицы поднялись в воздух, и хлопанье их крыльев отбилось от зеркальной глади с таким гулом, словно где-то здесь начал действовать вулкан.

— Хорошо, как ты себе это представляешь? — спросил я, когда мы пристали к берегу; я уселся на поваленный ствол сосны и достал из сумки бинокль, чтобы осмотреть окрестности.

— А очень просто. Они отравились не сразу, как та рыба, что была в водохранилище до них. Они отравлялись постепенно, успевая приспосабливаться к новым условиям, к новой среде, понимаешь? Допустимый процент ядовитых отходов, которые мы сбрасывали в водохранилище, был так низок, что не повредил им. А когда мы спустили больше сточных вод, чем обычно, это на них уже не подействовало, во всяком случае не настолько, чтобы они передохли.

— Так, а что же тогда ждет людей? — недоверчиво спросил я, вспомнив статью, прочитанную недавно в газете. В ней писалось про одного американца, который занимался производством ДДТ, а когда через двадцать лет после войны было установлено, что ДДТ вреден для человеческого здоровья, он стал ежедневно принимать порцию ДДТ к завтраку, чтобы доказать его безвредность.

— Людей? — спокойно сказал Эда. — Люди привыкают ко всему. Вот, смотри, — он невозмутимо взял термос и свинтил колпачок. Потом перегнулся через борт лодки, набрал в колпачок зловонной воды из водохранилища и сделал глоток этой отвратительной грязной жидкости.

— Эда, — ахнул я, — ты что, хочешь отравиться?

— Вовсе нет, но сидеть в тюрьме до конца жизни мне тоже не хочется. А доказать свою правоту я могу только так.

— Ты знаешь, чем рискуешь? — серьезно сказал я. В самом деле, если допустить, что рыбы стали птицами… Я представил себе Эду, как он машет крыльями, парит в облаках и время от времени сидит на яйцах. Тут я невольно рассмеялся. Видно, Эда угадал ход моих мыслей, потому что сказал:

— Не бойся, в этом мире перед человеком открываются фантастические возможности.

— Что же все-таки будет дальше? Ведь все эти воздействия как-то скажутся на нем.

Эда задумчиво пожал плечами, и лицо его приняло мечтательное выражение.

— Вот почему я и делаю это. Возлагаю на себя бремя человечества, — заявил он патетически. Непонятно было, то ли он говорит всерьез, то ли шутит.

— Может, мы этих рыб где-нибудь найдем, или они сами объявятся — и все будет в порядке.

— Долго же тебе придется ждать. — Эда достал из футляра удочку, насадил на крючок наживку и забросил в воду. На обратном пути на веслах сидел я, а Эда пытался поймать хотя бы одну заблудшую рыбу. С дальнего берега взмыла черная туча птиц и со зловещим карканьем направилась все на тот же островок.

На удочку так ничего и не поймалось, и Эда вылез из лодки разочарованный. Ноги у него заплетались, словно он получил солнечный удар.

— Бесполезно, — говорит, — я ведь сам все здесь исследовал вдоль и поперек, и запомни, это вот, — он щелкнул по удочке, — единственная надежная штука, которая расскажет тебе, что делается под водой.

Он тщательно уложил удочку в футляр и, прищурившись, посмотрел на солнце.

— Что мы скажем шефу?

— А ничего не скажем. — Эда высморкался, снова зачерпнул колпачком воды, со смаком выпил и протяжно рыгнул.

— Слушай, — говорит он мне на работе примерно через неделю, — а в этой воде что-то есть. — Теперь он набирал ее в бутылки от содовой и ставил охлаждаться в холодильник. — Вот только если б она была не такая мутная.

— Не перегибай палку, — я поднял голову от бумаг. — Кстати, шефу уже доложили о твоих экспериментах; лично я никому не говорил, но, видно, кто-то подглядел. Он опять меня спрашивал, подыскал ли ты работу, а ты все никак не уймешься.

Эда с улыбкой поглядел на меня, потом его взъерошенная голова исчезла за горкой служебных бумаг, скопившихся на его столе, пока мы искали рыбу. Я уже было решил, что Эда погрузился в дела, но он вдруг говорит:

— Жара нестерпимая! Пойду выкупаюсь и тут же вернусь.

И он замахал руками, словно собирался полететь к водохранилищу. Плавал Эда отлично, но в последнее время мне казалось, что он вообще стал плавать как рыба.

С купанья он, как всегда, вернулся преображенный, пахнущий воздухом и водой. И всякий раз проходило какое-то время, прежде чем к нему возвращалась его разговорчивость.

— Иногда я думаю: вот если б я все-таки напал на этих рыб… — В его больших глазах стояла тоска. Словно он заранее прощался со мной, словно знал, что недолго ему быть здесь, на этом месте, где мы вместе тянули лямку уже не один год.

— Ты что-нибудь подыскал себе? — осторожно спросил я. — Оказывается, на нас пожаловались не только рыбаки, но и общество защиты животных. Лично я собирался перейти в какой-нибудь архив. Неплохое местечко, там можно перепутать только полки.

— А что директор? — устало говорит Эда.

— Шеф? Стоит на своем. Согласно договору у нас еще месяц времени.

— Выходит, его не трогает, что я пью эту отраву? — уныло сказал он.

Он нервничал, и я этому не удивлялся. Месяц — недолгий срок, а теория о птицах с каждым днем выглядела все менее правдоподобной. Всюду: и на работе, и в доме, в котором он жил, — Эда слышал только насмешки. Почти все свободное время он проводил у водохранилища, и директор уже высказывался в том смысле, что Эда, мол, спятил. А тот продолжал набирать в бутылки от содовой мутную воду и уже не представлял себе, что можно пить что-нибудь другое. Он исхудал, на осунувшемся лице видны были только большие зеленые глаза. И вообще выглядел теперь смешно, стал какой-то дерганый, ощетиненный, а когда на миг задумывался и я мог беспрепятственно разглядывать его, он напоминал мне ребенка. Возможно, так будет выглядеть человек будущего, думалось мне. Иногда я даже дразнил его этим.

Эда стал ходить на работу все реже, а потом и вовсе перестал. Никто ничего о нем не знал, у него не было ни семьи, ни детей, он жил один. Исчез, как в воду канул.

В последний раз его видели на берегу нашего водохранилища, там же нашли его плащ, и я подумал: а не утопился ли он? Видно, эта мысль пришла в голову не мне одному. Директор распорядился обшарить водохранилище, а заодно вычерпать со дна экскаватором весь шлак, накопившийся из отходов нашей фабрики. Но Эду так и не нашли.

Я уныло бродил по берегу, глядел на пыхтящие насосные установки, без конца пересчитывал птиц и думал про Эду, про его излюбленные укромные места, где он, бывало, уединялся, мечтая о своем человеке будущего. Я даже стал брать с собой удочку, унаследованную от него, после работы высиживал на берегу долгие часы и наблюдал за мертвой водой: вдруг она явит хоть какие-нибудь признаки жизни.

И вот однажды… да нет, это ветер расшевелил безжизненную пленку, тусклое вечернее зеркало, в котором отражались деревья и звезды. Но тут поплавок ушел под воду, конец удилища приподнялся, и я едва успел подхватить его. Сердце у меня заколотилось. Я было отпустил леску, но это оказалось излишним, рыба — во всяком случае, я предполагал, что это рыба, — не сопротивлялась.

Я вытащил ее и сунул в пакет от бутербродов. Пресноводных рыб я знал хотя бы по картинкам, но эта была мне незнакома. Дома я положил ее на стол и стал внимательно разглядывать при свете лампы.

Мне вспомнился Эда — верно, скитается сейчас где-то по белому свету; кто знает, не отправился ли он на рыбалку куда-нибудь к самому морю. Вот бы обрадовался, увидев эту рыбу. Может быть, он еще вернется, но к тому времени рыба испортится. Я снова взял ее в руки и стал разглядывать. Странная какая-то. А что, если в теории Эды что-то есть? Попрошу сделать из нес чучело — эта мысль звоном отдалась у меня в голове, и, может быть, мне внушил ее сам Эда.

Спустя несколько дней в моей конторе появился сияющий директор. Еще в дверях он закричал:

— Нашелся наш косяк! Выбрался из водохранилища по спускной трубе в реку, а там застрял на отмели. Вот вам и птицы! — Тут он дружески похлопал меня по плечу. — Жаль, что здесь нет этого вашего приятеля с его гениальной теорией.

При виде рыбьего чучела на моем столе он опешил:

— А это что такое?

— Рыба.

— С четырьмя плавниками? — удивился директор. — Где вы ее взяли?

— В водохранилище, там, куда Эда ходил купаться. Недавно поймалась на удочку, — спокойно говорю я, радуясь, что наши карпы все-таки нашлись.

— Вы что-то знали? — задумался директор и пытливо поглядел на меня.

— Скажем так: догадывался, — уклончиво сказал я.

— Вы думаете… — директор вытаращил глаза и зажал рукой рот, словно его замутило. — Ради бога, уберите отсюда эту рыбу, — воскликнул он и облизнул свои тонкие, вдруг пересохшие губы. — Но вы, — он примирительно поглядел на меня, — вы можете остаться. Только чтоб никаких новых теорий.

— Обещаю, вот разве что Эда объявится.

Я произнес его имя с ударением и переложил чучело рыбы на его пустующий стол.

— Но он не объявится, — уверенно сказал директор и осторожно переставил чучело ко мне.

Рыба глядела на нас. Глаза у нее были мудрые, почти человечьи.

Перевод с чешского Ю. Преснякова.