Соловей и кукушка

Глава 1 Я стала невестой. Кого, простите?

— Ирэна! Дочь моя, ты мне нужна.

Властный голос отца прозвучал в тот самый миг, когда Томашек только запустил руку в лиф моего платья, дрожащими руками ощупывая мягкие округлости. Его губы уже соскользнули с моих и теперь исследовали шею. По-видимому, парень ничего не услышал. Он был похож на тетерева на току. Но я, конечно, не могла проигнорировать отцовский призыв. Отстранилась, шлёпнула кавалера по рукам, поправила платье.

Хорошо, что отец слеп. Судя по близкому звуку его голоса, сидит сейчас в матиоловой беседке и ждёт, когда непутёвая дочка соизволит подойти.

Томашек открыл было рот, но я прижала палец к губам. На всякий случай — к его губам. Идиот. Или не знает, что слух у слепцов остёр?

— Да, батюшка, — отозвалась нежным голоском и поспешила выйти из-за кустов высоких роз.

Дон Эстэбан де Атэйдэ ослеп десять лет назад. Кажется, неудачно упал с коня, и что-то там повредилось в голове. На этом его карьера главного придворного инженера завершилась, и наша семья уехала из столицы в небольшую загородную виллу в провинции, где и поселилась надолго. Пару раз отца навещал кто-то из вельмож, но затем общение с высшим светом сошло на нет. Я ни разу не слышала жалоб или слов обиды забытого инженера, создателя «Голубого дракона» — главного королевского аэростата, «Призрачного моста» и других гениальных произведений инженерного искусства. Всегда холодный, учтивый, сдержанный, отец напоминал скорее механическое творение собственного гения, чем живого человека.

Когда я подошла, он действительно сидел в беседке, опершись ладонями на трость, а подбородком с мягким кремовым треугольником бороды — на кисть руки. Смотрел в никуда и, казалось, мыслями был не здесь. Глаза его с тяжёлыми веками устремились куда-то вдаль, не видя ничего. Горбоносое лицо как никогда напоминало чеканный профиль. Стоячий воротник, наглухо застёгнутый, потёртый зелёный мундир инженерных войск, серебряные аксельбанты и вообще всё в нём было как всегда безупречно.

И как у такого идеального человека родилась такая не идеальная я?

— Отец, вы меня звали?

— Сядь.

Я послушалась. Опустилась на скамью рядом, аккуратно расправив платье. Бледно-сиреневое, с красноватым переливом муара.

— Ирэна, тебе оказали честь. Через неделю состоится твоя свадьба с его высочеством. Я хочу, чтобы ты подготовилась к этому событию.

Я только сейчас поняла, как безбожно тесен лиф платья. Да и воздуха в маленьком садике-курдонере не хватает. Открыла рот, пытаясь вдохнуть, сжала кулачки, закашлялась. Отец терпеливо ждал, ни единым движением не выдавая своих эмоций. Вот кому надо было выходить замуж за принца! Уверена, сообщи кто-то о подобном сватовстве ему, отец бы просто кивнул, не изменившись в лице.

— Я могу отказаться? — буркнула хмуро.

— Нет.

Удивительно, что ответил. Обычно отец игнорировал глупые вопросы. А мой вопрос действительно был глуп: кто же отвергает королевское сватовство? Кто вообще способен отказать своему королю?

— Ступай, подготовься. Завтра на рассвете вы с Доминикой и доньей Марселией выезжаете в столицу.

С милой сестрёнкой и её матушкой. Против Марселии я не возражала. С мачехой мы были почти подружками. Она умела и любила веселиться, прикрывала мои амурные дела и всячески потакала моим слабостям. А вот Ника… Ревнивая глупая тварь. Высокомерная, как истинная дочь гранда. Справедливости ради отметим, что она и была ей, но разве кровь аристократа даёт право так себя вести? Смотреть на других, словно на раздавленных дождевых червяков, и отвечать сквозь зубы? По-хорошему, это мне надо было бы смотреть на «сестрёнку» с отвращением и надменностью. Потому, что это её отец — высокородный и глупый представитель тридцати знатнейших родов Лузитании — участвовал в заговоре против короля и короны и справедливо поплатился за это. А мой — безукоризненный и верный трону — спас и Нику, и её маму от нищеты и изгнания. Марселия понимала это. Ника — нет. Строптивая, гордая девчонка, видимо, не простила моему отцу повторного замужества своей матери.

Дура.

— Ирэна?

Холодный голос отца прервал мои размышления.

— Да, отец. Раз права отказаться у меня нет, то я пошла исполнять вашу волю, — смиренно отозвалась я, делая реверанс. Знала, что шелест юбок он непременно услышит.

Дон Эстэбан кивнул, и я поспешила уйти, кусая губы. Он даже не спросил меня: а соблюла ли я девичью честь? А ведь девственность — это важный фактор для невесты принца, который непременно проверят. И, клянусь, отцу повезло, что его непутевая дочь дальше поцелуев и обжиманий не зашла. А ведь хотела. Собственно, именно это мы и планировали сделать с Томашеком сегодняшней ночью. Мне нравились его золотисто-карие оленьи глаза, мягкие чувственные губы, широкие плечи и то, с каким придыханием юноша целуется.

Интересно, будет ли мне так же хорошо с принцем?

Я вспомнила, что однажды уже видела наследника: гладкие волосы цвета горького шоколада, серые холодные глаза. Черты лица тонкие, как у настоящего аристократа, и в то же время жесткие, хищные. Он приезжал десять лет назад, когда королю вздумалось навестить своего любимца — заболевшего главного инженера. Принц стоял и молча смотрел на всех без высокомерия или отвращения, но с такой ледяной отстранённостью, что сердце заныло, замерзая. Ему было шестнадцать. Мне — девять. Тогда была ещё жива моя мать, и я помню, что держала её за руку и не могла отвести взгляд от ледяного красавца, казавшегося мне совсем-совсем взрослым. Сердце билось в груди отчаянно. А потом Ролдао внезапно глянул на меня.

Серые глаза с тёмным ободком. Равнодушные, холодные, как озёрные камни. Мне показалось, что в грудь ударили чем-то острым.

Моя первая любовь.

В тот день детство для меня закончилось. Я впервые начала грезить о мальчике и впервые ощутила себя именно девочкой, а не просто самой собой.

Прошло десять лет… И странно думать, что скоро принц Ролдао станет моим мужем…

Любопытно, а в постели он такой же ледяной?

Я бездумно ходила по своим комнатам, не зная, что делать. Надо было собрать свои вещи. Нет, платья и драгоценности уже упаковали безмолвные служанки. Но было нечто большее — мои картины. Они со всех сторон взирали на меня с немым упрёком, однако все холсты я взять с собой не могла. И нужно было выбрать какие взять, а какие оставить.

Отец не одобрял моего творчества, считая его баловством. Да, конечно, всех знатных синьорин Аркадии учили пользоваться акварелью. Так же как танцевать, или, скажем, играть на рояле чувственные романсы. Я видела множество альбомов с пейзажами, написанными вполне уверенной, профессионально поставленной рукой. Но для меня рисование превратилось в страсть. В моём ридикюле вместо привычного набора для вышивания всегда обитали толстый блокнот и графитовые карандаши разной степени твёрдости. Я бы таскала с собой и тюбики с масляными красками, и кисти, и даже мольберт, если бы всё это влезло влезло в мой ридикюль. Но — увы.

Кстати, с Томашеком мы сблизились именно тогда, когда красивый сын садовника начал мне позировать.

Вот он, полуобнажённый, стоит под глицинией, играя мускулами развитого тела, и смотрит на меня томным взором с поволокой. Тени от лиловых соцветий подчёркивают атлетическую фигуру юноши, бронзовый загар его кожи. А вот он же, но преображённый в моём сознании, изображает умирающего воина, а над ним склонилась прекрасная девушка с кинжалом. Варвар, напавший на город и получивший возмездие. У девушки фигура Ники, золотистые волосы закрывают её лицо, но я-то знаю, что там зелёные глаза и маленькие, презрительно поджатые, губки.

— Ирэна! — в комнату влетела матушка.

Да, я именно так называю донью Марселию, больше дурачась, чем всерьёз. Ну и чтобы позлить ревнивую сестрёнку.

— Твой отец мне всё сказал. Это ужасно! Я пыталась отговорить его. Где ты, моя свободолюбивая девочка, а где чопорный, напыщенный двор?

Она в чёрном бархатном платье, которое, кажется, поглощает свет, но безумно подходит светлым льняным волосам Марселии. Красивая. Очень. Синие глаза цвета вечернего летнего неба, пухлые капризные губки… У меня девятнадцать её портретов. Ей далеко за тридцать, но выглядит она на десять лет моложе. Осиная талия, девственно-упругая грудь… Я люблю живые, не застывшие в скучном достоинстве лица.

— Так ты будешь со мной и не дашь мне замёрзнуть, Марсик, — рассмеялась я.

— Донья Марселия Изабелина Констанса, попрошу вас! — строго поправила матушка, подняв указательный палец и нахмурившись. А потом расхохоталась.

Чёрт с ней, с Никой. Ради её матушки я готова потерпеть присутствие несносной сестрицы.

— Не могу выбрать, — призналась со вздохом.

Марселия не стала переспрашивать, уточняя о чём я. Она меня всегда прекрасно понимала. Иногда даже лучше, чем я — сама себя.

— Томашека не бери, — посоветовала грустно. — Он прекрасен, но при дворе могут не так понять. Кстати, Ирэн, признайся, тебе ничего не грозит на проверке девственности?

Я отрицательно покачала головой. Марселия заметно расслабилась.

— Возьми свой автопортрет. Там, где у тебя красные волосы.

— Мареновые, — автоматически поправила я. — Не люблю эту вещь. Мне казалось, мареновый отображает моё внутреннее «я», но я ошиблась. Нужен был нефритовый…

Матушка хмыкнула. Это было вне области её понимания. Марселия не чувствовала цвета. Не понимала, как песочные волосы могут быть «красными», или «зелёными».

— Мне нравится твой взгляд на этом портрете. Мне кажется, он лучше отражает твою сущность, чем цвет волос. Грустный, серьёзный и одновременно залихватский, безбашенный.

Я неуверенно заглянула в аметистовые глаза портрета. Нахалка с него взирала на меня с вызовом. Не самый мой удачный рисунок. Мне было пятнадцать, я была жалкой и беспомощной. Пыталась заслужить любовь отца, вытаптывая его любимые розы. Рыдала ночами по матери, шипела днём на мачеху. Однажды вылила разведённую водой красную гуашь на волосы новобъявленной сестрички. Вот визгу было! Отец меня тогда впервые сурово наказал.

Неужели Марселия думает, что я до сих пор — та самая мятежная девочка?

— Нет. А вот умирающего Томашека возьму, — строптиво возразила ей. — Буду любоваться его смертью. Если Ролдао захочет, сможет полюбоваться со мной вместе.

— Ролдао?

Марселия удивлённо обернулась ко мне, зависла на минуту, словно пыталась понять, что я говорю, а потом снова расхохоталась:

— Дон Эстэбан не соблаговолил назвать тебе имя жениха? Нет, милая, наследные принцы не женятся на дочерях инженеров. Твой жених — младший принц, Криштиан.

Что⁈

Чёрт!

Нет!

Да и ладно.

Может и хорошо? Быть замужем за ледяным красавцем, надменным и чванливым — что может быть гаже?

А… кстати, кто этот Криштиан?

Я не следила за новостями двора. Мои уши впитывали сплетни окружающих, лишь когда те касались Ролдао, запавшего мне в душу. Младший принц никогда не интересовал меня. Он, конечно, тоже приезжал в тот день, десять лет назад. Я запомнила что-то толстенькое, угрюмое, бледнокожее и с волосами цвета соломы.

— Ты расстроена? — проницательно заметила Марселия, заглядывая мне в лицо.

— Нет. Я в бешенстве. Корона ускользает из моих рук, матушка! Придётся грохнуть старшего, чтобы второй стал наследником. Только тс-с-с, никому не сообщай о моих коварных замыслах.

Мачеха хрюкнула от неожиданности. Я тоже засмеялась.

— А, кстати, он вообще второй, или, может десятый? Мне интересно, скольких придётся устранять на пути к трону.

— Второй-второй, — успокоила Марселия. — Кровожадная ты моя девочка. Я правильно понимаю, что ты далека от политики и ничегошеньки не помнишь о своём женихе? Тогда быстро введу тебя в курс дела: его высочество Криштиан — второй сын короля, ему двадцать три года. Женат не был, но, поговаривают, не делила с ним постель только ленивая. Любит красивых женщин. Женщин, балы, театр, одним словом всё, что связано с развлечениями.

Я выразительно приподняла бровь. Надо же, родные братья, а такие разные!

— Да-да, Ирэна. Умом принц не блещет, за поведение ему можно было бы уверенно поставить нижний балл. Удивительно даже, как ты не слышала ничего о нём. Каждый второй скандал в Лузитании связан с принцем Криштианом. То дуэль, то какой-нибудь праведный муж застает жену в объятьях жизнерадостного мерзавца. А то вдруг газеты взрываются сенсацией, как принц с друзьями устраивает такой кутёж, о котором девицам нельзя даже рассказывать. Или о том, что Криштиан пропал из дворца неизвестно куда. А потом он оказывается где-то на дирижабле над Ингварией. Одним словом, я думаю, его величество решил остепенить сыночка и как-то приспособить к государственным делам. «Пусть хоть детей рожает, — наверное, подумал король, — всё лучше, чем ничего».

Да уж. Нечего сказать. Точный антипод моего героя. Ролдао, кажется, с детства был серьёзным и ответственным. В свои пятнадцать возглавил поход против диких андурийцев, причём самостоятельно разработал оригинальную стратегию ведения войны в горах. В семнадцать получил высшую воинскую награду — алмазную пуговицу. В восемнадцать стал золотым клинком королевства. Сейчас возглавляет королевскую армию и проводит какие-то сверхсекретные реформы. Поговаривают, внедряет в войска подводные лодки, но я плохо себе представляю лодку, которая может ходить под водой. Одним словом, человек, сразу рождённый взрослым. Настоящий наследник.

По-видимому, природа отняла все достоинства у Криштиана и с избытком наградила ими Ролдао. Страшно подумать, что было бы с Лузитанией, если бы братья родились в ином порядке.

Весёленькое замужество мне предстоит. Но есть и плюс: вряд ли безалаберный принц станет запрещать мне писать портреты. А ещё… Возможно, что в постели он меня порадует, а не разочарует? Ну, раз он настолько опытен? Хотя… Пухляш. Вряд ли. Наверное, дамы спят с ним только из-за его титула.

В целом всё складывалось как нельзя лучше. Мне действительно больше подходил королевский балбес, чем ледяной и суровый полководец. Вот только сердце ныло о серых глазах королевича. О моей детской влюблённости.

Ну не глупое ли?

Мне девятнадцать. Я хочу любви, поцелуев, объятий и приключений. Хочу, чтобы мной восхищались и лгали, как я прекрасна. В конце концов, всё в нашей жизни, так или иначе — ложь.

Вечером Томашек залез ко мне в окно. Сделать это было несложно: увитая виноградом лоджия вела в садик мраморными узкими ступеньками — мечта любого вора. Правда, садик был внутренним, это бы гипотетического преступника, думаю, расстроило. Но Томашек, как сын садовника, конечно, мог пройти везде.

Честно признаться, я забыла про наш план, погружённая в думы о предстоящем. Моя рука выводила на листе ватмана языки пламени. Очнулась я только, когда жадные руки парня накрыли мои груди, а горячие губы коснулись шеи. Дёрнулась.

— Как ты не вовремя! Разве не видишь, что я занята?

— То есть, я уже лишний, Ваше высочество? — угрюмо процедил тот, отстраняясь.

Уже знает. И всё равно пришёл?

Я обернулась, в упор взглянула в потемневшие от обиды глаза.

— Лишний, — кивнула. — Ты не понимаешь, что сделает с тобой и твоим отцом дон Эстэбан, если королевская проверка не подтвердит мою невинность?

Он гордо вскинул гладко выбритый волевой подбородок:

— Подтвердит. Я не буду нарушать твою девственность, Ирэн, — притянул к себе, уткнув носом в мышцы груди. — Иди ко мне, моя девочка.

Я фыркнула. Смешно. Какая я ему, к демонам, девочка? Пусть так посудомоек своих называет. Решительно отстранилась.

— Ты забываешься, Томашек, — прошипела кошкой. — Немедленно отпустил меня! Руки убери, я сказала.

Его лицо исказилось от ярости.

Гм. Почему, когда я просила его изобразить гнев отверженного андурийца, он так и не смог придать своему миловидному лицу агрессию? Моя, возможно, лучшая идея по композиции так и не состоялась тогда! А сейчас — нате, пожалуйста. Ярость, гнев, похоть, оскорблённая гордость — всё искреннее, яркое, подлинное.

— Подожди… Замри, — прошептала я в восторге, сразу обо всём забыв. — Вот так и стой… Нет, два шага налево и развернись к окну…

Парень зарычал. Я схватила карандаш и поспешно перелистнула лист на мольберте. Но тут его рука схватила мою, Томашек рывком развернул меня к себе.

— Ирэн! — прорычал, сверкая глазами. Ну надо же, даже телячьи ресницы не помешали грозному взгляду. А я-то думала, что всё дело в них. — Ты издеваешься надо мной? Кто я для тебя? Просто натурщик? Только лишь объект для твоих рисунков? Ты меня любишь или…

— Люблю, конечно, — согласилась я. — Отпусти. Мне нужно набросать момент. Ты просто не понимаешь… Это не повторится. Вот этот косой свет заката, это твоё лицо… Ты очень красив, Томас, но ты статичен, понимаешь? В тебе нет динамики, нет страсти, у тебя глаза — глаза телёнка, ласковые и невыразительные. А сейчас — огонь, страсть… Восторг! То, что нужно! Пожалуйста, отступи на два шага влево.

И закусила в нетерпении губу. Неожиданно Томашек взревел как бык и выскочил на лоджию.

— Стерва! — донеслось оттуда. — Ненавижу!

Ну не идиот ли?