Старый корабль

Глава 1

Немало великих крепостных стен стояло на нашей земле, почти таких же древних, как наша история. Считалось, что высокие стены и обширные зернохранилища нужно возводить в первую очередь. Вот и было столько стен — величественных и непрерывных — и на плодородном чернозёме, и на тощих горных почвах. Под стенами лилась кровь, орошённая ею земля покрывалась густой травой. Величественная стена царства Ци с запада примыкала к водам Цишуй[1], с востока выходила к морю и делила весь Шаньдунский полуостров пополам на север и юг. Как и многие другие стены, она сейчас разрушена. В «Географических записях»[2] говорится: «Стена (Ци) начинается в Цичжоу в уезде Пинъинь, идёт вдоль реки (Хуанхэ), минуя северный гребень горы Тайшань, проходит через Цзичжоу и Цзычжоу, по северу уезда Бочэн на юго-западе Яньчжоу и доходит на востоке до моря в Мичжоу у Ланъетай». Если следовать в указанном направлении в поисках следов древней стены, кое-где всё же можно увидеть руины. Старинный город Линьцзы и был столицей Ци. С середины девятого века, когда с подношениями правителю въезжали через Богу, и до 221 года до нашей эры, когда Цинь Шихуан уничтожил Ци, прошло более шестисот тридцати лет. Пользоваться стеной Ци продолжали в полной мере при Цинь и Хань, вплоть до династий Вэй и Цзинь. За более чем тысячелетний период истории стена Ци всё же не разрушилась. Река Луцинхэ берёт начало в горах Гуяншань. В области Гуяншань тоже есть участок стены, однако трудно установить, принадлежит она стене Ци или нет. Несмотря на неоднократно проводившиеся там изыскания, сведения так и не были найдены. Позже в четырёхстах ли от этого места, в среднем течении реки было обнаружено крупное поселение, называемое Валичжэнь. Участок стены оказался заметным: поселение было окружено очень широкой и очень невысокой стеной. В основании стены виднелся бетон, поселение имело форму квадрата; в углах стена неожиданно увеличивалась в высоту, также имелась и кирпичная связка. Кирпич по цвету уже напоминал сталь, но самые верхние зубцы всё же хорошо сохранились. Изыскатели поглаживали кирпичи и камни, смотрели снизу вверх на зубцы стены, и им долго не хотелось уходить. Тогда же, севернее, они обнаружили ещё один более важный объект — руины древней столицы. Руины эти располагались совсем близко от Валичжэня, там была высокая насыпь — участок городской стены из утрамбованной земли. Открыватели не знали, смеяться им или плакать: уже несколько поколений местных жителей использовали это место для обжига кирпича. Печи для обжига, конечно, тут же снесли и установили каменную стелу с высеченной на ней надписью золотыми иероглифами, говорившую о том, что данная насыпь является древней стеной восточного Лайцзыго[3], памятником культуры большой важности и находится под охраной. Для жителей Валичжэня это стало очевидной утратой, зато теперь они знали, что на месте их городишка когда-то стояла столица восточного Лайцзыго. Дальше понимания, что все они теперь живут в «восточном Лайцзыго», дело не пошло. Немного воображения — и вот уже смутно виднеются сверкающие под лучами солнца доспехи, слышится ржание боевых скакунов. Но к радостному волнению примешивалась и досада, словно эта стена должна была быть не насыпью, а великой стеной городка.

Зубцы стены из кирпича стального цвета в самом деле демонстрировали величие Валичжэня того времени. Нынче Луцинхэ мелкая и узкая, а раньше была бурная и широкая. По спускающемуся ступеньками руслу можно проследить историю постепенного умирания великой реки. В городке до сей поры сохранилась заброшенная пристань, это тайное свидетельство великолепия прежних лет, когда мачт было как деревьев в лесу. Тогда здесь непременно останавливались все проплывающие мимо суда, чтобы передохнуть и снова отправиться в дальний путь. В старинном храме городка каждый год проводился пышный храмовый праздник. Возможно, в море моряки больше всего любили вспоминать царившее на нём оживление. По берегам реки тут и там высились старинные строения, напоминавшие развалины старых крепостей. Под хмурым небом река неторопливо несла свои воды, «старые крепости» хранили молчание. Окинешь их, выстроившихся по берегам, взглядом, чем дальше они, тем крохотнее, а самые дальние уже почти и не видны. Но иногда ветер с реки приносит какие-то гудящие звуки, которые становятся всё звонче и отчётливее, и доносятся они от этих «старых крепостей». Оказывается, они говорят — они живые. Но, если подойти поближе, видно, что они по большей части лежат в руинах и входы в них завалены. Тем не менее есть и пара-тройка «живых». Если войти туда, немало удивишься: посреди этих «старых крепостей» не спеша вращаются каменные жернова, терпеливо перемалывающие время. Огромные жернова приводят в движение два старых быка — они неторопливо шагают по дорожке, которой нет начала и конца. Там, куда не ступают их копыта, всё заросло мхом. В сторонке на табурете сидит старик и следит за жёрновом, время от времени он встаёт и насыпает в глазок замоченную фасоль из деревянного совка. Это мельничка, их полно повсюду. Отсюда и звуки, похожие на далёкие раскаты грома. И столько этих старых мельничек, по берегам, сколько было в Валичжэне цехов, где делали лапшу! Здесь раньше было известное место её производства, а к началу этого века на берегу реки появилась громадная фабрика, изготавливающая лапшу марки «Байлун» — «Белый дракон», — она была известна повсеместно. На широкой глади реки бесконечные полотнища парусов, даже глубокой ночью слышатся крики «раз, два — взяли», доносится скрип кормовых вёсел. Многие лодки привозили фасоль и уголь на фабрику, а увозили лапшу. И сейчас по берегам осталось ещё несколько старых мельничек, а в городке — несколько цехов, где делают лапшу. Непонятно лишь, почему так и стоят эти полуразвалившиеся мельнички среди неторопливо текущего времени. Стоят в сумеречной мгле вместе с полуразвалившимися стенами, чего-то ждут или что-то рассказывают?

Народу на земле, окружённой этими стенами, — не сказать, чтобы великой, но и не маленькой, — поколение за поколением плодилось и размножалось немало. Низенькие домишки, узкие переулки — сразу видно, что жить им тесновато. Но население беспорядочно росло — стоило лишь взглянуть на это с точки зрения семьи, с точки зрения родословной, сразу становилось намного понятнее. Кровные узы заставляли некоторых упрямо держаться вместе. Тут и отцы, и деды, и прадеды, и прапрадеды, а потом и сыновья, внуки — ну как грозди винограда. В городке в основном жили три семьи: Суй, Чжао и Ли. По сравнению с двумя другими семьями род Суй был гораздо более успешен. Считают, что это связано с выносливостью рода. В людской памяти преуспевание семьи Суй вроде бы началось с производства лапши, в самом начале у них был всего один небольшой цех. При Суй Хэндэ семья достигла высшей точки расцвета. Им принадлежала стоявшая на обоих берегах реки громадная фабрика по производству лапши, а в нескольких крупных городах к югу и северо-востоку — магазины по продаже муки и денежные лавки. У Суй Хэндэ было два сына — Суй Инчжи и Суй Бучжао. Сначала братья учились дома у старого учителя, потом Суй Инчжи послали в Циндао изучать иностранные науки. Суй Бучжао часто слонялся без дела по пристани, а когда вернулся с учёбы старший брат, хвастливо заявил, что в один прекрасный день взойдёт на корабль и отправится в море. Суй Инчжи поначалу не поверил, потом всё же испугался и сообщил отцу. Суй Хэндэ взял палку чёрного дерева и отходил своего младшенького по ладоням. Тот тёр избитые ладони, но твёрдо смотрел в глаза отцу. По этому взгляду старик, в конце концов, понял, что урок не впрок, бросил: «Убирайся!» — и отшвырнул палку. Однажды среди ночи поднялся сильный ветер, беспрестанно гремел гром. Разбуженный Суй Инчжи встал, огляделся — а брата и след простыл!

Почти всю жизнь держал Суй Инчжи обиду на брата. После смерти отца он один взвалил на себя огромное хозяйство, родил двух сыновей и дочь. Отдал детей на учёбу и тоже, бывало, прибегал к палке из чёрного дерева. К тому времени наступили тридцатые-сороковые годы, и жизнь семьи Суй пошла под уклон. Конец Суй Инчжи был печальным. Лишь перед самой смертью он вдруг стал завидовать Суй Бучжао, но к тому времени уже было поздно… Суй Бучжао всю жизнь провёл в морях и вернулся в городок только за несколько лет до смерти старшего брата. Он не узнал городок, городок тоже не узнал его. Ходил он по улицам вразвалочку, как по палубе корабля, что ли? Он пил вино, которое стекало по бороде на штаны. Куда только девался второй барчук из семьи Суй? Тощий-претощий, идёт — ноги заплетаются, лицо бледно-жёлтое, глаза посеревшие… Стоит рот раскрыть — так и несёт всякий вздор, а уж похвастать горазд, никакого удержу не знает: и как он за эти годы мир повидал, и как водил корабль в южные и западные моря под началом самого дядюшки Чжэн Хэ[4]. «Эх, славный человек дядюшка!» — вздыхал он. Но никто его россказням не верил. Тем не менее послушать его истории о полной опасностей жизни в море собиралось немало молодёжи. По его словам, суда водить следует в соответствии с «Каноном, путь в морях указующим» — это, мол, древняя книга о плавании по морям. Молодёжь прослушала это, не моргнув глазом, а он расхохотался, мол, ох, и красивые девушки на побережье южных морей!.. «На этом человеке поколение обречено закончиться. И семью Суй ждёт конец».

Год, когда вернулся Суй Бучжао, должен войти в историю городка. Именно той весной в храм посреди ночи ударила огромная молния, и он загорелся. Тушить пожар вышли все жители городка. Зарево полыхало на весь Валичжэнь, в огне что-то взрывалось как снаряды, старики говорили, что это лопаются сосуды, в которых хранились сутры. Будто живые, из плоти и крови, пронзительно стонали в языках пламени старые кипарисы. Вслед за густым дымом взмывали в небо вороны, с грохотом обрушилась деревянная подставка огромного колокола. Кроме потрескивания огня, люди вроде бы слышали ещё какие-то приглушённые звуки. Они становились то громче, то тише, как отголоски большого колокола или доносящиеся издалека звуки рожка. Больше всего поразило людей то, что сообразно этим звукам взмывали вверх и опускались языки пламени. Стоявшие поблизости вскрикивали, опалённые волнами жара, языки пламени далеко тянулись, прижимая к земле красными пальцами тех, кто пытался тушить пожар. Те с охами вставали и уже больше не осмеливались подходить ближе. И стар, и мал — все стояли, остолбенев, с текущими в рот соплями. Такого пожарища отродясь никто не видел. Когда стало светать, храм уже догорел дотла, а потом хлынул ливень, залил пепел и угли, и по улицам густой тушью неспешно разлился поток чёрной воды. Городок погрузился в молчание, молчали люди, не открывали рта даже куры, собаки, гуси и утки. Когда стемнело, все тут же легли спать, по-прежнему не разговаривая, а лишь обмениваясь взглядами. Спустя десять дней на Луцинхэ сел на мель прибывший издалека корабль. Местные в панике высыпали на берег: да, на середине реки застыла большая джонка с тремя кормовыми вёслами. Уровень воды в реке заметно упал, волны легонько плескались об укреплённый дамбой берег, словно прощаясь. Ту большую джонку все помогли вытащить.

Потом село на мель второе судно, потом третье. Произошло в конце концов то, чего люди боялись: русло сужалось всё больше, и по реке уже больше не могли ходить корабли. Люди смотрели на большую пристань и у них постепенно гасли глаза.

Городок обуяла лень. По улицам с глубочайшей печалью в серых глазках носился Суй Бучжао. Суй Инчжи поседел и часто вздыхал. Особенно из-за того, что заглохло производство лапши. Когда река стала мелеть, пришлось остановить несколько мукомольных цехов. Но более всего его печалило то, как изменился мир, что-то словно скручивало сердце днём и ночью. Что же до вернувшегося из морей братца, то тот ещё больше заставлял его сокрушаться и терять надежду.

Однажды две работницы, которые несли корзину с лапшой на просушку, бросили её, суматошно прибежали обратно и заявили, что сегодня высушить её никак не удастся. Ничего не понимающий Суй Инчжи сам отправился на сушильную площадку посмотреть в чём дело. Оказалось, там, на белом песочке, разлёгся в чём мать родила Суй Бучжао и как ни в чём не бывало загорал на солнышке.

К тому времени подрос старший сын Суй Инчжи — Суй Баопу. Непосредственный и милый, он носился повсюду, и народ, глядя на него, говорил: «Вот ещё один буйный побег в семье Суй». Суй Бучжао тоже был особо расположен к этому своему племяннику и часто катал его на закорках. Чаще всего они ходили на ту самую заброшенную пристань, смотрели на сузившееся русло реки и говорили о жизни на кораблях. Баопу понемногу подрос, выделяясь и ростом, и стройностью, и Суй Бучжао на плечах его больше не носил, теперь у него на закорках ездил младший племянник, Цзяньсу. Баопу к этому времени уже кое-что соображал, и отец, держа его за кисть, написал его рукой несколько больших иероглифов: «Не вдаваться в пустые размышления, не быть категоричным в суждениях, не проявлять упрямства, не думать о себе лично»[5]. Он надеялся, что со временем эти слова станут для сына руководством к действию. Баопу почтительно внимал. В тот год весна, лето и осень прошли без происшествий. Зимой на сверкающий лёд реки выпал снег, он покрыл и саму реку, и старенький мукомольный цех на берегу. В тот снежный день немало людей сбежалось ко двору семьи Ли посмотреть на медитирующего монаха. Глядя на посиневшую макушку старика, народ невольно вспоминал о величественном храме, вспоминал о стоявших у причала парусных судах, и в ушах людей не умолкали крики моряков. После медитации старик-монах принялся рассказывать о старых временах, и для большинства это звучало как трудное для понимания пророчество.

Ци и Вэй боролись за гегемонию на центральной равнине[6], когда люди Вали пришли на помощь Сунь Виню[7]. Циский Вэй-ван, к изумлению многих, возвысился талантами над всеми. В двадцать восьмой год правления Цинь Шихуан отправился сначала в горы Цзоу к югу от Лу, потом на Тайшань и остановился в Вали, чтобы починить корабли, прежде чем продолжить путь к трём священным вершинам — Пэнлаю, Фанчжан и Инчжоу. Учение Конфуция о ритуалах распространилось везде, кроме восточного Ци — там, у дикарей, были свои ритуалы. Догадываясь о существовании ритуалов, которых он ещё не познал, мудрец послал своих учеников Янь Хуэя и Жань Ю проведать о них. Они вдвоём ловили рыбу в Луцинхэ на крючок, а не сетью, помня наставления учителя. В Вали был человек, проучившийся десять лет у Мо-цзы — он умел пускать стрелу на десять ли, которая всю дорогу присвистывала. Он так отполировал медное зеркало, что, сидя перед ним, можно было видеть все девять областей[8]. Родом из Вали были также знаменитые буддийские и даосские монахи. И Ли Ань, второе имя Юнмяо, по прозванию Чаншэн; и Лю Чусюань, второе имя Чанчжэнь, по прозванию Гуаннин — валийцы. В годы правления под девизом Ваньли[9] тучей налетела саранча, затмив небо и солнце. Люди ели траву, кору деревьев, ели друг друга. Один буддийский наставник просидел в трансе тридцать восемь дней, и разбудили его ученики звоном медного колокола. Наставник помчался на край города, взмахнул руками и произнёс: «Виновны». Вся саранча с неба влетела к нему в рукава, и он сбросил её на дно реки. Когда началась смута «длинноволосых»[10], народ отовсюду бежал в Вали, ворота которого всегда были открыты для беженцев… Чистые как стекло, золотые сердцем, люди раньше были красивы душой, и дела у них шли на лад!

Не поняв ни слова на древнем языке, жители всё же были очень взволнованы. Они уже долго мучились от тишины и бессловесности. Уровень воды в реке упал, пристань опустела, привычных криков при разгрузке судов не было слышно. В душах людей поднималось невысказанное недовольство, которое постепенно перерастало в возмущение. Лишь некоторые очнулись при гудящих звуках древнего языка: старый храм сгорел, но громадный колокол остался. Годы слой за слоем разрушали величавые древние стены, но прежняя мощь части этих остатков ещё уцелела. Все словно чувствовали: не взбудоражили бы городок все эти пришлые, жизнь, возможно, была бы счастливее. Сыновья были бы почтительнее к родителям, дочери более целомудренными.

Бледная река безмолвно текла в своём узком русле. Каменные основания похожих на старинные крепости старых мельничек потихоньку оплетал плющевидный луносемянник. Большинство их молчало, лишь некоторые, что побольше, целыми днями погромыхивали. Места, куда не ступали быки, всё больше зарастали мхом. Присматривавшие за мельничками старики постукивали деревянными совками о чёрные глазки жерновов. Те медленно вращались, терпеливо перемалывая время. Городские стены и старые мельнички долго всматривались друг в друга в тишине.

Валичжэнь словно стёрся из памяти людей из других мест, и прошло немало лет, пока о нём опять вспомнили. И в первую очередь вспомнили о городской стене. В то время в наших краях произошли головокружительные перемены, всё вокруг бурлило. Люди были полны уверенности в своих силах, верили, что перегонят Англию, догонят Америку. Именно в это время чужаки вспомнили о городской стене, о множестве прекрасных кирпичей. И вот однажды на рассвете целая толпа забралась на неё и принялась собирать кирпичи. Жители Валичжэня сначала обомлели, многие разразились взволнованными криками. Но в руках у забравшихся на стену был красный флаг, и они имели какие-то основания, поэтому местные срочно послали за Четвёртым Барином. Четвёртому Барину в то время не было и тридцати, но он пользовался уважением как самый старший в семье Чжао, поэтому его так и называли. К несчастью, в то время он был болен малярией, маялся целыми днями на кане, не в силах встать. Когда посланный сообщил о происходящем через оконную бумагу, Четвёртый Барин слабым голосом велел: «Хватит болтать зря. Найдите вожака и обломайте ему ноги».

Городские похватали бамбуковые шесты и хлынули к городским воротам. Разбор стены был в полном разгаре, и его участники никак не ожидали, что в мгновение ока будут окружены и начнётся побоище. Сбитые с ног, они поднимались с криками: «Это с какой такой стати?» — «Какая тут стать, — отвечали им с налившимися кровью глазами, — когда вы, сукины дети, посмели забраться на стену наших предков?» И бамбуковые шесты вновь взлетали в воздух. Разборщики стены могли лишь закрываться руками и своими инструментами. Ну и побоище получилось! Нашло-таки выход десятилетиями сдерживаемое недовольство. Валичжэньцы наклонялись, зорко осматривались по сторонам и, резко подпрыгнув, замахивались шестами и наносили страшные удары. Разборщики стены были в панике. В это время донёсся горестный протяжный крик, и все невольно посмотрели в ту сторону: оказывается, предводителю пришлых сломали ногу. Рядом с ним стоял один из местных — губы синие, щёки подёргиваются, волосы дыбом… Было ясно, что это не запугивание, а серьёзное дело. Жители Валичжэня выплёскивали копившуюся несколько поколений злобу. Разборщики стены засомневались, подхватили своего вожака со сломанной ногой и бежали. Участок стены был спасён, и, хотя последующие десятилетия царила смута, потеряно было лишь три с половиной старинных кирпича.

Городская стена гордо возвышалась, и, казалось, никакая сила в мире не сможет поколебать её, если только не сдвинется с места земля, на которой она стоит. Старые жернова с погромыхиванием вращались, терпеливо перемалывая время. Заброшенные мельнички, похожие на старинные крепости, покрылись плющом, накрывшим стены сплошной сетью. Прошло ещё много лет. В это трудно было поверить, но земля однажды действительно сдвинулась с места. Это случилось рано утром — земля задрожала, разбудив всех жителей городка. Раздались глухие громоподобные удары, и от городских стен остались лишь обломки.

Жители были глубоко потрясены, их сердца разрывались. Все, не сговариваясь, вспомнили о тех днях, когда сгорел старый храм и когда сел на мель трёхмачтовый корабль. Теперь рухнула стена, но на этот раз из-за землетрясения. В невероятном изумлении народ стал искать причины случившегося. Потом их обнаружили: землетрясению предшествовали знамения, но к вечной досаде никто не обратил на них внимания. Кто-то видел множество цветастых змеек, забиравшихся на берег Луцинхэ; свинья за ночь вырыла огромную яму в своём стойле; курицы собрались в ряд на ограде двора и кудахтали в унисон, а потом все вместе разлетелись; ёж сидел посреди двора и беспрестанно кашлял, как старик. Такова была реакция животных перед землетрясением. Но беспокойство жителей городка вызывали далеко не только эти предзнаменования. Уже полгода их мучали гораздо более серьёзные тревоги и опасения. Да, это были гораздо более серьёзные тревоги и опасения!

Слухи разлетались над городской стеной как летучие мыши. Народ панически обсуждал последние новости: снова будут перераспределять землю, фабрику и небольшие цеха по производству лапши хотят передать в частное управление. Правитель небесный, неужто время поворачивается вспять, как старые жернова? Все боялись верить, что это правда. Но вскоре нечто подобное напечатали в газетах, в городке собрали общее собрание, на котором призвали к переделу земли и передаче фабрики и цехов в частное управление. Валичжэнь застыл в оцепенении. Над городком надолго нависла тишина, атмосфера была подобна той, которая царила много лет назад, когда молния ударила в старый храм. И взрослые, и дети не разговаривали — за ужином переглянутся пару раз и торопятся лечь спать. Даже домашние животные и птицы — и те притихли. «Эх, Валичжэнь, — восклицали люди про себя, — несчастливый ты город, куда ещё ты катишься?» Городской голова и старосты сами отмеряли землю на улицах. «Это называется надел личной ответственности» — сообщали они всем, отмерив очередной участок. Оставалась фабрика и цехи по производству лапши. Кто возьмёт их в аренду? Через десяток дней наконец нашёлся претендент на малое производство. Но на фабрику так никто и не замахивался. Цепочка старых мельничек на берегу стояла в таинственной тишине, не выказывая ни дурных, ни счастливых предзнаменований. Люди понимали: эти почерневшие полуразвалившиеся мельнички впитали все жизненные силы Валичжэня, все его неудачи, были живыми свидетелями его славы и позора, процветания и упадка. Кто осмелится ступить в эти мрачные и сырые, поросшие мхом «старые крепости», стать их хозяином? Местные жители всегда считали производство лапши занятием диковинным. И старые мельнички, и цеха, где делали лапшу, считались окутанными необъяснимой и запутанной тайной. Процесс производства лапши, температура воды, дрожжи, крахмал, паста… Если на самой малой стадии что-то шло не так, нарушался весь процесс — неожиданно переставал оседать крахмал! Лапша вдруг начинала ломаться на куски!.. Получалось то, что работники называли «чан пропал». Они так и кричали в испуге: «Чан пропал! Чан пропал!» И зачастую не знали, что делать. Никто не знает, сколько мастеров-лапшеделов за последние поколения покончили с жизнью, бросившись в Луцинхэ. Одного спасли, но на другой день он повесился на балке в старой мельничке. Такое вот занятие… И кто теперь станет хозяином мельничек? Не одно поколение семьи Суй занималось производством лапши, и, наверное, кому-то из них нужно было бы взять на себя эту аренду? Но когда с этим предложением пришли к Суй Баопу, этот сорокалетний краснощёкий молодец лишь покачал головой и, глядя на цепочку старых мельничек, что-то пробормотал себе под нос с выражением крайнего беспокойства. И как раз в это время всех поразил Чжао Додо из семьи Чжао своим желанием взяться-таки за производство лапши.

Городок бурлил. Чжао Додо первым делом переменил название фабрики, теперь она называлась «Балийская фабрика по производству лапши». Люди переглядывались, головы у всех шли кругом. Все вдруг осознали, что производство лапши больше не принадлежит Валичжэню, оно больше не носит фамилию Суй — теперь это фамилия Чжао! Силы небесные! Старые мельнички, что погромыхивают с утра до вечера, куда они катятся?.. Жители часто приходили на берег реки и, глядя на застывшие мельнички, понимали, что происходят большие и необычные перемены и что всё это немного смахивает на выстроившихся в одну линию на заборе куриц или на кашляющего ежа. «Мир летит вверх тормашками», — говорили он. Поэтому когда в один прекрасный день земля затряслась, все испугались, но не удивились.

А если искать другую, более непосредственную причину землетрясения, то в этом, наверное, нужно винить бурение скважин в полях. Уже больше полугода в окрестностях городка работали изыскатели. Потом буровые вышки стали всё больше приближаться к городу, и народ забеспокоился. Из городских у вышек целыми днями вертелся один маленький и сухонький Суй Бучжао, он иногда помогал нести бур и весь был забрызган жидкой глиной. «Уголь ищут…» — говорил он окружавшим его горожанам. Буры вращались день за днём, пока на десятый день один из местных не вышел и не сказал: «Всё, хорош!» — «Откуда ты знаешь, что хорош?» — спросил один из бурильщиков. «Когда дойдёте до восемнадцатого уровня небес и земли, случится большая беда!» Бурильщик со смехом стал объяснять, что их тревоги напрасны, и бур продолжал вращаться. Но на пятнадцатый день на рассвете земля пришла в движение.

Люди выскакивали из окон. От того, что земля уходила из-под ног, многие чувствовали головокружение и тошноту. Один Суй Бучжао, который полжизни провёл на кораблях, смог приспособиться к этому потряхиванию и верчению и бежал быстрее всех. Тут откуда-то послышался страшный грохот, и люди замерли. Через мгновение все снова изо всех сил помчались на пустырь, оставшийся на месте старого храма. Там уже стояли и опускались на колени множество людей, почти половина населения городка. Всех била дрожь, хотя было не холодно. Сам звук голосов изменился: они говорили отрывисто и бессильно, даже самые говорливые заикались. Всех мучил один и тот же вопрос: «Что это рухнуло?» Никто не мог дать ответа. Все лишь качали головой. Многие не успели одеться как следует и теперь, придя в себя, старались прикрыться. Полуголый Суй Бучжао в одной белой рубашке, повязанной на поясе, искал повсюду своих племянников Баопу, Цзяньсу и племянницу Ханьчжан. Потом он обнаружил всех троих под стогом сена: Баопу более-менее одет, а на Ханьчжан только бюстгальтер и трусики. Она сидела, скорчившись, на корточках, а Баопу и Цзяньсу в одних трусах прикрывали её. Суй Бучжао тоже присел на корточки и, вглядываясь в темноту, проговорил: «Не бойся, малышка Чжанчжан». Та что-то пробурчала в ответ. Цзяньсу придвинулся к ней поближе и раздражённо бросил: «Двигай-ка ты в какое другое место!»

Бродивший по пустырю Суй Бучжао обнаружил, что почти все семьи собирались вместе: каждую группу людей составляли родственники. Все семьи — и стар и млад — сгрудились вместе, как Суй, Чжао и Ли. Никто их не собирал — виной тому были подземные толчки: три-четыре толчка, и члены одной семьи оказывались вместе. Суй Бучжао пошёл туда, где собралась семья Чжао. К своей досаде среди них он не увидел Наонао. Наонао, которой было чуть больше двадцати, была любимой барышней семьи Чжао, она славилась своей красотой на обоих берегах реки и прокатывалась по улицам Валичжэня, как огненный шар. Кашлянув, старик снова стал пробираться через толпу. Иногда он и не знал, к какой семье примкнуть.

Начинало светать. Откуда-то донёсся крик: «Наша городская стена рухнула…» Все тут же поняли причину того ужасающего грохота и с криками повалили в сторону. Тут какой-то молодой человек вскочил на остатки фундамента и крикнул: «Остановитесь!» Не понимая, в чём дело, все вытянули шеи. А молодой человек поднял правую руку: «Земляки, оставайтесь на местах! Это землетрясение — обычно бывает два толчка. Дождитесь второго!»

Люди слушали, затаив дыхание, а потом разом выдохнули.

— Второй толчок бывает серьёзнее первого, — добавил молодой человек.

По толпе пронёсся гул. Суй Бучжао, который внимательно прислушивался к словам юноши, крикнул:

— Делайте, как сказано! Он дело говорит!

Все наконец стихли, и никто не двигался в ожидании второго толчка. Через какое-то время кто-то из семьи Чжао со слезами на глазах воскликнул:

— Беда, Четвёртый Барин не выскочил!

Толпа тут же смешалась. Послышалась хриплая брань человека в годах, и все узнали голос Чжао Додо:

— Какого ты, мать твою, орёшь? Быстро давай за Четвёртым Барином и доставь его сюда…

Тут же кто-то выбрался из толпы и стрелой помчался по проулку.

Никто на пустыре не обмолвился словом, и от этой тишины напряжение лишь нарастало. Прошло какое-то время, и в проулке показался убежавший, который громко кричал:

— Четвёртый Барин спал! Он велел всем возвращаться по домам, второго толчка не будет!

На пустыре раздались вздохи облегчения. Затем старики велели детям расходиться по домам. Толпа разбрелась. Молодой человек спустился с фундамента и тоже неторопливо направился к дому.

Под стогом остались Суй Баопу с братом и сестрой.

— Четвёртый Барин прямо небожителем сделался! Ишь раскомандовался! — выругался Цзяньсу, глядя куда-то вдаль.

Баопу поднял отставленную братом трубку, покрутил в руках и положил обратно… Потом выпрямился всем своим мощным телом, глянул на гаснущие звёзды и вздохнул. Скинул рубашку, набросил на плечи сестры, постоял немного и молча пошёл прочь.

Дойдя до участка рухнувшей стены, он заметил, что в темноте мелькнуло что-то белое. Подойдя поближе, он замер — это была полуобнажённая девушка. Разглядев, кто перед ней, она негромко хихикнула. Горло Суй Баопу невыносимо жгло, он дрогнувшим голосом позвал: «Наонао…» Она снова хихикнула, потопала перед ним, высоко задирая длинные белые ноги, потом отпрыгнула в сторону и убежала…