Старый корабль

Глава 21

После проведения аукциона на подряд Валичжэнь покоя не знал. Сначала его нарушал Чжао Додо, который купил автомобиль и носился на нём по улицам и переулкам, как боров на коротких ножках, отчего народ и дивился, и тревожился. Потом появилась «должностное лицо» — её Чжао Додо пригласил из Хэси, и эта необычно наряженная девица тоже не давала народу покоя. И, наконец, потерянный изыскательской партией свинцовый цилиндр. Говорили, в нём содержится крохотная частица так называемого «радия», радиоактивного вещества, необходимого для партии в их работе. Чтобы найти его, изыскатели известили общественную безопасность, а также обратились к местным властям с просьбой расклеить объявления с разъяснением, что цилиндр таит в себе смертельную опасность, что у ничего не подозревающего человека, который захочет сделать из цилиндра балансировку для колеса, может развиться злокачественная болезнь, или это может сказаться на последующих поколениях рождением уродов. На эту тему на общегородском собрании выступали и секретарь уездного парткома, и секретарь городского парткома Лу Цзиньдянь, которые призвали подобравшего свинцовый цилиндр непременно сообщить об этом. Говоря о цилиндре, техник Ли из изыскательской партии сказал больше: опускать его в колодец, закапывать в землю, прятать в копне сена бесполезно. Он в течение долгого времени будет оказывать воздействие на Валичжэнь, местные жители будут страдать необъяснимыми болезнями, в последующих поколениях будут рождаться уроды и так далее. Объявления расклеили, собрание провели, но цилиндр исчез бесследно. Над городком нависли мрачные тучи, все без конца жаловались на судьбу и тяжело вздыхали. Возможно, больше всех это повлияло на Ли Чжичана. Он пережил долгий период топтания на месте и наконец приступил к проектированию передаточных колёс. Золотые колёсики, которые до того крутились у него в голове, теперь легли на бумагу, сначала стали гладкими деревянными и в конце концов чёрными, из чугуна. Весь этот процесс проходил с помощью техника Ли и Суй Бучжао, а после случая со свинцовым цилиндром ещё более сложная работа по установке временно приостановилась. Не имеющие возможности участвовать в работе с колёсами Суй Бучжао и техник Ли целыми днями разыскивали пропажу; Суй Бучжао ругал подобравшего цилиндр на все корки. Как раз в это время занемог Ли Цишэн, и Ли Чжичан, всё бросив, стал ухаживать за отцом.

Суй Баопу по-прежнему присматривал за мельничкой «Балийской компании по производству и продаже лапши». В последнее время, помимо тех же беспокойств, что и у остальных жителей городка, он всё время переживал за уехавшего в город Цзяньсу. Тот вскоре после отъезда прислал коротенькое письмо, в котором написал, что всё хорошо, что разделается с делами и вернётся, и призывал близких заботиться о здоровье. Но проходил месяц за месяцем, писем не было, не появился и сам Цзяньсу. Перед отъездом брата Баопу неоднократно наставлял его: случись что, ни в коем случае не надо лезть на рожон, и тот кивал. Вспоминая сейчас об этом, Баопу боялся, что брат ему зубы заговаривал. Фабрика лапши хоть и расширила своё именование, но на мельничке всё было по-старому, по-прежнему всё было и в производственном цехе. Разница заключалась лишь в том, что у Чжао Додо теперь был автомобиль, на фабрику приезжало больше гостей и банкеты следовали один за другим. Пустырь рядом со старым корпусом можно было использовать для расширения производства, и Чжао Додо взял в банке ещё один кредит на несколько сотен тысяч юаней. Водителя для машины он у кого-то занял, а потом нанял на более длительный срок с более высокой зарплатой. В свободную минуту он предлагал водителю учить его вождению, говоря, что «крупный промышленник» не может не уметь водить машину. Однажды машина нарезала круги на месте старого храма, и проходившего мимо Суй Баопу окликнули. Чжао Додо пригласил его в машину, заявив, что хотел бы сам покатать старшего барчука, и что даже пусть он водит ещё неважно и машина может перевернуться, он будет счастлив погибнуть вместе с ним. Машина крутилась и подпрыгивала на широкой площадке, водитель, на котором лица не было, громко кричал, что делать. Стиснув зубы, Чжао Додо вцепился одной рукой в руль, а другой в рычаг управления. Он громко завопил, когда машина понеслась к полуразрушенной стене, у Суй Баопу даже голова закружилась. Чжао Додо вдруг вытянул ноги, машина скакнула и с визгом остановилась. До стены оставалось метра два. Чжао нервно хохотнул:

— Будешь плохо себя вести — конец тебе! — У него выступили крупные капли пота, и он обратился к Баопу, который спокойно смотрел на полуразрушенную стену. — Ты всё же ведёшь себя получше, ага.

Всякий раз около полуночи в производственном цехе появлялись куски примесного крахмала. Баопу знал, что в прошлый раз группа по проверке смотрела на всё сквозь пальцы, и теперь Чжао Додо занимался подмешиванием совершенно беззастенчиво. У Баопу болела душа, он действительно боялся, что репутация лапши «Байлун» на международном рынке упадёт и финал будет печальным. Так он промучился много вечеров подряд и наконец не выдержал и пришёл к секретарю городского парткома Лу Цзиньдяню. Тот пожал ему руку и заявил, что видит его в своём кабинете, наверное, впервые.

— Может, потому что я из семьи Суй, я особенно опасаюсь, что в руках людей этого поколения от валичжэньской лапши ничего не останется, — сказал Баопу. — И пришёл к тебе не потому, что немного осмелел, а потому что очень боюсь этого.

Выслушав его, Лу Цзиньдянь побледнел. Он долго смотрел куда-то вдаль, а потом сказал:

— Мы в горкоме неоднократно предупреждали Чжао Додо, но всё бесполезно. Кто-то поддерживает его наверху. Когда приезжал уездный партсекретарь Ма, мы ему доложили, и он сказал, что в этом деле идти на компромисс никак нельзя. На каком бы уровне его ни поддерживали — городском или провинциальном — всё равно нельзя! Это связано с нашей международной репутацией! Он велел нам как можно быстрее составить дело. — Тут Лу Цзиньдянь ударил кулаком по столу и выругался. — Должно быть, кое-кто ослеп, мать его! Ну и что, если это начальник уезда? Или заместитель начальника провинциального отдела? Я что, побоюсь? Пока я член компартии, буду бороться с этими сукиными детьми! И не верю, что нет таких, кто продолжит борьбу с ними…

Остающееся время Суй Баопу в основном тратил на подсчёты, без устали щёлкая костяшками красных счётов. Он всё больше понимал, как прав младший брат: слишком поздно он взялся за это дело. Больше всего он боялся услышать доносящиеся издалека звуки флейты Бо Сы. В такие моменты он вставал из-за стола, выходил во двор и долго всматривался вдаль. Теперь флейта пела с нескрываемой радостью, если прислушаться, можно было различить в этих звуках что-то непотребное. Как ему хотелось подбежать и сломать эту волшебную флейту! По ней он мог судить, что Сяо Куй день ото дня худеет, что у неё появились чёрные крути под ввалившимися глазами, что Малыш Лэйлэй носится босиком, и одежда у него — одно тряпьё. В такие ночи он был не в состоянии что-то делать, не мог и уснуть. К утру первым делом хотелось взглянуть на Сяо Куй и Малыша Лэйлэй. Он бродил по тем местам, где можно было встретить их, но в конце концов потерял всякую надежду. Прошло неизвестно сколько дней, и он наконец увидел Сяо Куй, которая вела Малыша Лэйлэй за руку: всё, как он и предполагал — она пожелтела и исхудала, волосы длинные и неприбранные, Малыш Лэйлэй вроде стал ещё меньше, взгляд потух. Они шли купить сластей, у входа в магазин встретили Баопу и, покосившись, отошли в сторону.

— Можно я взгляну на Лэйлэй? — попросил он.

— Его папа ждёт дома, — бросила она.

— Как вы оба похудели!

Но Сяо Куй с холодной усмешкой потянула сына за руку, и они ушли.

Явившийся к Баопу Суй Бучжао тут же заговорил о поисках свинцового цилиндра, мол, уже столько времени прошло, похоже, всё это безнадёжно. И нужно знать, что в нём на самом деле, ведь сколько потребуется терпения, чтобы ждать десять-двадцать лет, пока у кого-то родится урод — до этого никому из семьи Суй не дожить. И он стал просить племянника припомнить, у кого недавно родился ребёнок, чтобы глянуть на него. Исчерпав тему свинцового цилиндра, Суй Бучжао заговорил о болезни своего старого приятеля Ли Цишэна.

— Ли Цишэн, похоже, никуда не годится, — вздохнул он. — Го Юнь его осматривал, тоже считает, что всё бесполезно. Снова это его сумасшествие. Только раньше он запрыгивал на кан и раздирал циновку, а теперь может лишь перекатываться по нему. Я понимаю, его жизненные силы почти иссякли, ну, как догорающий огарок свечи. Когда безумный человек не может даже вести себя как безумный, значит, это край. Всё, последний герой Валичжэня покидает нас…

Поговорив о Ли Цишэне, Суй Бучжао расхотел говорить о чём-то ещё. Но когда Баопу упомянул про Цзяньсу, вновь загорелся.

— Пишет? Нет? Ну, это хорошо. Я когда сбежал плавать по морям, тоже ни разу не написал домой. Когда уходишь из дома вершить великие дела, возвращаешься повидать земляков лишь по их завершении. И тебе честь и почёт. Я был в том городе, куда он отправился, там много закусочных, на перекрёстках устраивают представления, где выступают мастера владения копьём. Прелестных девиц немало. Знавал я одну, лет двадцати, с большими ногами, большими руками — то, что надо! Как сейчас могу вспомнить её облик, а вот как её звали, не помню, вроде бы Чуэр…

Тут Баопу прервал речи дядюшки. Тот погладил бородку и, сверкнув серыми глазками, проговорил:

— А ты видел «должностное лицо» Чжао Додо? Хе-хе, вот уж глаз так глаз, такую прелестную штучку разыскать! Ручки и ножки с беловатым отливом, идёт, покачивается. А ноги какие длинные, одни ноги чего стоят! Хе-хе, стар я уже, ни на что не гожусь. А лет десять-двадцать назад я бы за ней приударил! — Тут Баопу встал и предложил сходить проведать Ли Цишэна.

Прохаживаясь по фабрике, Чжао Додо всегда приводил «должностное лицо», и она, запыхавшись, следовала за ним. Всякий раз, когда они появлялись, на неё обращались взгляды всех, кто был в цехе. Она была в узких брюках из плотной ткани и заправленной в них красной шёлковой кофточке. Всем было интересно поглазеть поближе на её плотно сбитую фигурку. Чжао Додо смотрел по сторонам, то и дело запихивая обратно свисавшую лапшу, расспрашивал рабочих, сколько было комков с начала смены, хорош ли раствор. А получив ответ, что-то говорил следовавшей за ним «должностному лицу». Смуглый рабочий, стучавший наверху железным ковшом, стал кричать, когда она приблизилась:

— Ух ты! Ух ты!

— Возбудился, что ли? — поднял голову Чжао Додо. — Гляди, кочергой-то прижгу!

Весь цех грохнул смехом. «Должностное лицо» поинтересовалась у Чжао Додо, почему они смеются, и тот ответил:

— Смешно им, что мохнатой гусенице прижгут волосок.

«Должностное лицо» стояла рядом с Даси, которая промывала лапшу, и не преминула толкнуть её локтем. «Должностное лицо» прошла дальше и приблизилась к Наонао. Та молча хлопотала у бассейна с тёплой водой и, улучив момент, когда «должностное лицо» повернулась к бассейну спиной, окатила водой её обтянутый зад. Чжао Додо вышел из здания фабрики, «должностное лицо» поспешила за ним. Как только они вышли из ворот, она принялась жаловаться, на что Чжао Додо сказал:

— Да там полно хулиганья. — Они зашли в мельничку у реки. Сидевший на квадратной табуретке Суй Баопу даже не встал, когда Чжао Додо представил его. — Это старший барчук из семьи Суй.

«Должностное лицо» протянула ему руку, и Суй Баопу пожал её. «Должностное лицо» улыбнулась и заметила Чжао Додо:

— Старший барчук повоспитаннее будет.

Тот лишь хмыкнул:

— В этом он хорош. — И поворошил фасоль на конвейере. Когда они выходили, Баопу случайно заметил мокрое пятно у неё на заднице и преисполнился недоумения.

Этой ночью, считая на больших счётах, Баопу испытал неведомое раньше чувство безотлагательности. Расчёты бесконечны и запутаны. Ему вдруг пришло в голову, что он пользуется теми же счётами, что и отец в своё время! Да и записи кое в чём сходились. Он встал и долго стоял, не двигаясь, на лбу выступили капли пота… Всякий раз глубокой ночью, ощутив усталость, он закуривал и принимался за маленькую книжку в клеёнчатой обложке. Она уже обтрепалась на углах и была испещрена его собственными пометками. Не понимая чего-то, он ставил знак вопроса и оставлял до следующего раза. Каждый раз всё воспринималось совсем по-другому, а иногда понимание было неверным. Вот и этот отрывок за месяц он прочитал уже трижды и сегодня решил прочесть ещё раз. «Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения вместе взятые. Покорение сил природы, машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароходство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые, словно вызванные из-под земли, массы населения, — какое из прежних столетий могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда!» Как и раньше, дочитав до этого места, Баопу пришёл в волнение. Про себя он сравнивал связь между словами «менее чем за сто лет» и «все предшествовавшие поколения», признавая, что эти двое обладали величайшей способностью сравнения и расчётов. Очевидно, что здесь содержится ещё более великий, ещё более сложный подсчёт. При этой мысли он отпихнул счёты, без конца тяжело вздыхая. И задумался о покорении сил природы и, само собой, о том, как приложить это к Валичжэню. «Машинное производство», например, — ещё двух лет не прошло, как на старой мельничке установили передаточные колёса; применения химии в Валичжэне, считай, нет; «пароходство», если заменить это слово на «судоходство», было здесь развито с давних пор; железных дорог, понятное дело, в Валичжэне нет — во всём городке всего человека четыре и паровоз-то видели; что до «электрического телеграфа» — телеграмму отсюда не отправишь. Почтовое отделение имеется, а услуги такой нет. Суй Баопу понимал, что всё это хорошо и давно нужно было делать, но возможности не было. Вот и уяснить трудно, потому что этого нет в городке. Как уяснить то, чего нет? Над этим и приходилось ломать голову. Волей-неволей он признавал, что всё это очень сложно. Может, не поймёшь, хоть всю жизнь читай, но хотелось разобраться. Дрожащими пальцами он чиркнул спичкой, чтобы зажечь неизвестно когда погасшую сигарету, перевернул страницу, ища отрывок, который он уже не раз понимал.

«Нет ничего легче, как придать христианскому аскетизму социалистический оттенок. Разве христианство не ратовало тоже против частной собственности, против брака, против государства? Разве оно не проповедовало вместо этого благотворительность и нищенство, безбрачие и умерщвление плоти, монастырскую жизнь и церковь?..»

Баопу в растерянности смотрел на этот отрывок. Такое случалось каждый раз, когда он доходил до этого места. И он снова спрашивал себя: являешься ли ты яростным противником частной собственности? Да, являюсь. Как ты относишься к браку и государству? Трудно сказать. А задумывался ли о добродетели и нищенстве, о безбрачии и воздержании, о нравственном совершенствовании и служении Богу? Задумывался или нет? Хотя бы самую малость? Не переоцениваешь ли ты его окраску и не выхолостил ли или частично изменил его суть? Каков будет твой ответ?

Баопу тупо смотрел на все эти вопросительные знаки, на лбу выступили капли пота. Он не знал, как ответить. Усердно копался в себе до приступов душевной боли. Это затрагивало самые глубокие уголки души, заставляло снова и снова переживать боль, печаль и радость. Да, это требовало серьёзного пересмотра всего, что было, пересмотра начал поведения, пересмотра всего хода дел. Он снова вспомнил долгий ночной разговор с Цзяньсу накануне его отъезда в город, и взгляд в прошлое, и согласие с его собственными суждениями, и его смущение. Жизнь не кончается, и тот долгий разговор будет продолжаться всегда… Почувствовав, что голова распухает, Суй Баопу закрыл книгу. Вышел за дверь, и первым его ощущением был ветерок и прохлада. Потом он обратил внимание на ярко освещённое окно Ханьчжан — сестрёнка отворила створки и, задрав голову, осматривалась, смотрела на звёздный свет. Баопу пришла мысль завести с ней разговор этой ночью, но, подумав, он решил этого не делать.

Дела урождённой Ван пришли в упадок. Неизвестно по какой причине местные жители разом потеряли интерес к «Балийскому универмагу». Чаны с разливным вином уже не одну неделю не доливались, Ван даже добавила туда апельсиновых корок, но это делу не помогло. Старики, любители выпить стаканчик, уже не спешили сюда, как прежде, учуяв его аромат. Урождённая Ван подумывала, стоит ли открывать магазин в назначенное время. Иногда она битый час понапрасну простаивала за прилавком. В этой ситуации один Суй Бучжао по-прежнему захаживал выпить, и урождённая Ван была очень признательна. Она нередко пропускала стаканчик вместе с ним, и его серые глазки начинали блестеть. Чтобы никто не мешал, он иногда запирал двери и вешал снаружи небольшую деревянную табличку с надписью «Переучёт».

— Ещё годишься? — поинтересовалась урождённая Ван, ткнув его пальцем в лоб.

— Возможно, я ещё молодец, — хмыкнул Суй Бучжао. — Но Четвёртому Барину не чета.

— Тут и говорить нечего! — хихикнула Ван. — Но Четвёртый Барин нынче тоже обленился.

Перед уходом из магазина она вручила Суй Бучжао домашних сластей, чтобы продемонстрировать своё расположение. Он тут же съел три штуки, сказав со вздохом, что аромат уже не так хорош, каким он его помнит. Ван расстроилась, сказав, что, когда она была молодая и пригожая, никто не смел хулить её сласти, а теперь, когда состарилась и потухла, они уже и не сладкие. Суй Бучжао потом пожалел, что сказал правду и трижды принёс извинения, добавив:

— Совсем не стоит спешить закрываться, торговля идёт неважно в основном из-за этого треклятого свинцового цилиндра, да ещё, наверное, что у народа душа не на месте из-за машины Чжао Додо и чудно разряженной секретарши.

Но это всё, мол, пройдёт, потому что, как он слышал, изыскатели вскорости получат из провинциального центра специальные приборы для поиска этого цилиндра. С ними его в два счёта найдут, а также того, кто его прятал. Сложив пальцы наподобие пистолета, Суй Бучжао направил их в сторону урождённой Ван:

— Этот научный прибор на пулемёт смахивает, берёшь его и нацеливаешь кругами, а он всё время попискивает. Когда в той стороне окажется спрятанный свинцовый цилиндр, и он нацелится на него, то сразу начнёт верещать, как заяц — ди-ди-ди! Ди-ди-ди! И ствол будет указывать как раз туда, где спрятан цилиндр.

На другой день после того, как на «Балийском универмаге» появилась табличка «Переучёт», начались работы по поиску свинцового цилиндра. Весь городок переполошился, когда решение вопроса приблизилось к высшей точке. Столько народу высыпало на улицы поглазеть, что яблоку негде было упасть. Чжао Додо не мог проехать на своём автомобиле, и ему пришлось следовать вместе с «должностным лицом» пешком. Это было ещё что-то новенькое, на что можно было посмотреть, и взгляды всех устремились на следовавшую за Додо девицу. Техник Ли из изыскательской партии вёл за собой нескольких человек с приборами зондирования в руках, за ними следовал Суй Бучжао. Ли Чжичану из-за болезни отца не суждено было принять участие в этом грандиозном событии. Группу техника Ли окружила толпа, было не протолкнуться, и тогда Суй Бучжао подсказал, что нужно быстро двигаться прочь, воспользовавшись появлением этой девицы. Так что зеваки, повернувшие головы назад к технику Ли, его уже не увидели. Началась суматоха, и тут появился Луань Чуньцзи со сторожем Эр Хуаем. Луань Чуньцзи велел всем разойтись по домам, приказав Эр Хуаю поддерживать порядок. Им двоим пришлось приложить немало усилий, прежде чем толпа неохотно разошлась.

Луань Чуньцзи страшно переживал уже несколько дней подряд. Помимо расхождений в парткоме по поводу примешивания некачественного крахмала на производстве лапши, о чём спорили до хрипоты, ему не давал покоя и этот свинцовый цилиндр. Не изъять его значило обречь на бедствия последующие поколения. Не находя места, Луань Чуньцзи отправился к Четвёртому Барину и попросил принять решение. Тот сказал, что переживать не стоит: любой ценный предмет, хоть и таящий огромную опасность, попав в руки народа, через поколение или несколько поколений всё равно найдётся. И волноваться тут бесполезно. Он велел Луань Чуньцзи беспокоиться больше о компании по производству лапши. Выходя из небольшого дворика Четвёртого Барина, Луань Чуньцзи немного успокоился. Но потом всё же покой потерял. Он обратился за советом к Ли Юймину: не пригласить ли погадать урождённую Ван? В это время из провинциального центра прибыли дозиметры, и Луань Чуньцзи с Ли Юймином вздохнули с облегчением.

Техник Ли со своей командой начал от старой городской стены. Они планировали разбить весь городок на квадраты и потом идти по ним, сначала по улицам и проулкам, потом по дворам. С похожими на автоматы приборами в руках они брали на прицел всё вокруг, невольно пригибаясь, словно действительно вели огонь. «Ди-ди…» — поднялся вокруг писк, и Суй Бучжао прислушивался к этим звукам со всей серьёзностью. Он не отрывал глаз от каждого прибора, сжав зубы и постоянно издавая «Угу, угу…» в ответ. После того, как все приборы совершили круг, и никаких тревожных звуков не послышалось, все переместились дальше к центру городка. На заплетающихся от возбуждения ножках Суй Бучжао поспевал за дозиметристами.

— Все вещи, имеющие духовную природу, при использовании крутятся, — говорил он. — Когда я плавал на кораблях, так крутилась стрелка компаса, без неё никак нельзя. Крутилась она в центре закрытого круга с обозначениями частей света. В «Каноне, путь в морях указующем» есть такое наставление по применению компаса: «Когда стрелка на компасе указывает на юг, нужно начинать с цянь. Цянь есть первая из сторон света, представляет природу неба, поэтому должна быть первой. Определяй курс по стрелке компаса, не окажешься в опасности». — Пробормотав себе под нос это наставление, как песню, Суй Бучжао спросил техника Ли: — Хочешь, за этой книгой смотаюсь? Вы с этими дозиметрами начинали бы с «цянь» — это главное для всех двадцати четырёх направлений.

Тот с улыбкой отказался:

— Эта книга у тебя для кораблевождения, к нашему делу отношения не имеет.

Когда люди с приборами появились с улицы, их окружили зеваки из числа живущих поблизости и понабежавшие из других мест. Те начали работу, направляя приборы на тот или иной дом, и на лицах хозяев домов невольно отражалась паника. Приборы продолжали попискивать, но сигнала опасности по-прежнему не было. Внимательно следивший за выражением лиц Суй Бучжао громко скомандовал:

— А ну, давайте ещё разок!

Дозиметристы так и сделали, но результат был прежний. Все уже без особой надежды наблюдали, как приборы перемещаются от дома к дому. В конце концов следящих за работой приборов стало так много, что пришлось прибежать Эр Хуаю с винтовкой и отгонять их. Народ издалека в благоговейной тишине наблюдал за этими похожими на автоматы штуковинами, стволы которых решали судьбу всего городка. Под непрерывно лезущий в уши писк команда техника Ли углублялась всё дальше. Звуки раздавались целое утро, и даже Суй Бучжао чувствовал, что выдохся. Устали и некоторые дозиметристы, лишь техник Ли оставался сосредоточенным. Суй Бучжао встрепенулся, лишь когда приборы приблизились к его собственной пристройке. Когда приборы направили на неё, Суй Бучжао показалось, что сердце вот-вот выпрыгнет: а ну как заверещат!

Но раздавался всё тот же размеренный ленивый писк, и Суй Бучжао облегчённо вздохнул.

Световой день заканчивался. Дозиметристы собрались вместе и сделали с приборами последний круг в подступающей темноте. Народу собиралось всё больше, и Эр Хуаю уже было не справиться. Бесчисленные глаза вперились в чёрные отверстия приборов, все молчали.

Ди! Ди! Ди!

Те же бессильные звуки, как и раньше. Техник Ли, который весь день энергично руководил работой своей команды, тоже к этому времени потерял надежду и, измождённый, шлёпнулся на землю.

В толпе стали нестройно обсуждать происходящее. Взмокший Суй Бучжао с трудом поднялся, потирая руки, прошёлся рядом с приборами. Потом хлопнул пару раз в ладоши и, обведя взглядом толпу, крикнул:

— А ну, тихо! Слушать меня. Скажу что-то важное! Закрыли рты…

Глядя на него, все, наконец, успокоились. Суй Бучжао с опаской бросил взгляд на дозиметры и громко заговорил:

— Хорошо рассмотрели эти приборы? Они ищут тот самый свинцовый цилиндр, прочесали весь городок, но так и не нашли. Цилиндр находится где-то в Вали, уж не знаю, какому чёрту нужно было прятать его, но спрятал он его хорошо. А сейчас, земляки, нужно помнить, что в таком-то месяце такого-то года эта крошечная штука попала в землю Валичжэня. С сегодняшнего дня нужно быть начеку! Если теперь в городке начнутся странные болезни, будут рождаться необычные дети, не надо паниковать! Обязательно нужно понять, что болезни исходят от крохотной частицы, что заключена в этом свинцовом цилиндре, который неслышно лежит где-то в пределах городка. Но без паники, будьте начеку, старые расскажите малым, а они, когда станут взрослыми, пусть расскажут своим детям, поколению за поколением…

Крик Суй Бучжао разносился вокруг, и было впечатление, что он уже собственными глазами видел последствия такого большого несчастья, скорбное лицо, глаза полны слёз. Все стояли в гробовом молчании, безмолвно переглядываясь. И лишь через некоторое время кто-то горестно воскликнул:

— Эх, Валичжэнь, Валичжэнь! И когда только всё это кончится…

В ту ночь полгородка не могло уснуть спокойно.

На рассвете испустил дух Ли Цишэн. Когда слух об этом разошёлся по городку, он погрузился в новую скорбь.

Многие стояли у своих ворот и молча смотрели в сторону дома семьи Ли. Все знали, что Ли Цишэн болен, его смерть никого не удивила, но сама новость оказалась какой-то особенно гнетущей. Старики, не сговариваясь, вспоминали время голода, вкус его необычных сочников. Ещё один старый друг покинул Валичжэнь, этот человек на протяжении десятилетий занимал в истории городка особое положение. Опираясь на посохи и подняв головы, старики проливали слёзы. Они жалели, что несколько дней их занимал свинцовый цилиндр, и они не пришли к Ли Цишэну посидеть у его кана, предоставив семье Ли целыми днями заботиться о нём самим. Старики ожидали захода солнца и в этот мучительно долгий отрезок времени навещали друг друга, делились горем и воспоминаниями о Ли Цишэне. Все испытывали странное чувство: умерший много лет не выходил из дома, но с его внезапным уходом Валичжэнь словно опустел. В Валичжэне не стало Ли Цишэна, и городок стал словно неполным.

— Ушёл последний герой Валичжэня! — выкрикивал Суй Бучжао, ковыляя по улице и беспрестанно спотыкаясь.

От его криков люди сокрушались. Постепенно это подействовало даже на молодых, они прекратили веселье и смех. Если Чжао Додо со своим автомобилем и «должностным лицом» приводили всех в смущение, а потеря свинцового цилиндра вызывала тревогу, то смерть Ли Цишэна стала для людей настоящим горем. Ответственные работники городского парткома лично спрашивали Ли Чжичана, не нужна ли помощь в организации похорон, а Ли Юймин вызвался помогать семье Ли в хлопотах. Урождённая Ван, услышав крики Суй Бучжао, спешно закрыла магазин и явилась в дом умершего, чтобы строго следить за выполнением всех обрядов. Она расспросила Ли Чжичана о подробностях последних часов жизни покойного, беспрестанно что-то прикидывая на пальцах правой руки. Тут Ли Чжичан, у которого и так всё лицо было мокрое от слёз, разрыдался в голос. Но Ван строго остановила его, сказав, что в течение восьми часов плакать нельзя, нельзя и громко разговаривать. Она велела ему плотно закрыть главный вход и стала читать нараспев. Так прошло восемь часов, уже стемнело, и они вдвоём стали обмывать Ли Цишэна и переодевать его. Ли Чжичан включил лампочку, но Ван тут же выключила её. Она зажгла маленькую, размером с большой палец, свечу и стала переодевать покойника.

В тот вечер всё новые группы людей приходили проститься с Ли Цишэном. Покойному и во сне не могло присниться, что у него в городке столько безмолвно любящих его старых друзей. Люди приносили благовония и столько ритуальной бумаги, что вскоре образовалась целая стопка высотой с чайный столик. Среди прощавшихся больше всех печалились старики и старушки, они начинали плакать, даже не успев положить ритуальную бумагу. Будь Ли Цишэн жив, живы были бы в памяти людской и прошлые годы. Эти годы были полны крови и слёз, но были и радость, и смех. Ли Цишэн умер и унёс с собой память о прошлом, и старики вдруг ощутили в головах зияющую пустоту. Глядя на то, как опечалены старики, молодые тоже начинали понимать, что случилось нечто серьёзное и задавались вопросом: вот не стало Ли Цишэна, и кто теперь изобретёт сочники во время голода?.. Ответа не было, всё непонятно как сменилось плачем и всхлипываниями.

Поддерживаемые детьми и внуками старики из всех семей непрерывным потоком подходили к дому Ли Цишэна. Народу было слишком много, можно было лишь постоять какое-то время, поставить палочку благовоний, совершить поклон и удалиться. Человек из семьи Ли вёл учёт подносимой ритуальной бумаги, аккуратно отмечая всё карандашом. Урождённая Ван сидела на молитвенном коврике и что-то говорила нараспев с закрытыми глазами. Её лицо то появлялось в колеблющемся пламени свечи, то пряталось в тени. Ли Чжичан встречал и провожал прибывавших, что-то отвечая охрипшим голосом. Когда посетителей стало меньше, появился Четвёртый Барин с посохом и ритуальной бумагой под мышкой. Как и при его появлении перед поминальными табличкам Суй Даху, все присутствующие растрогались, со вздохами следя, как он ставит палочку благовоний. Покончив с этим, Четвёртый Барин трижды поклонился телу усопшего, пожал руку членам семьи Ли и ушёл. Не успел он уйти, как явился с ритуальной бумагой и Чжао Додо. Засунув руки в карманы, он с мрачным выражением лица огляделся по сторонам. Одет он был в аккуратно выглаженный европейский костюм, чем немало поразил всех.

Прошло немного времени после ухода Чжао Додо, как заявилась «должностное лицо». Наряжена она была невыносимо, но все считали, что нельзя что-то говорить пришедшим выразить соболезнование. Но потом все увидели, что у неё нет с собой даже ритуальной бумаги. Сквозь тонкую блузку явственно виднелась грудь, затянутая ремнём с металлическим покрытием талия подчёркивала выступающий маленький и круглый задок. Она прошла сразу во внутреннее помещение, громко вопрошая:

— Управляющий Чжао здесь? Ему звонят по телефону. — Все молчали. Она снова обратилась к молчавшим с обеих сторон. — Видели его? — И вновь не получила ответа.

Тут с молитвенного коврика поднялась урождённая Ван, отвесила «должностному лицу» пару оплеух и выругалась:

— Дрянь паршивая!

В замешательстве «должностное лицо» хотела что-то сказать, но к ней подошли двое мужчин из семьи Ли, приподняли и бесцеремонно вышвырнули из ворот в темноту.

Все присутствующие — и старые, и малые — впервые в жизни видели, чтобы женщина в полном обличии искусительницы явилась соблазнить дух умершего. Урождённая Ван стала читать с удвоенной энергией и громче, чем раньше. В это время подоспел Суй Бучжао с племянником и племянницей. Они встали на колени и долго не желали вставать. Стоявший чуть впереди Суй Бучжао негромко изливал душу, слёзы у него текли ручьём.

На другой день установили навес, где расположились приглашённые той же урождённой Ван музыканты. Как и перед поминальными табличками Суй Даху, они играли одну за другой превосходные мелодии. Единственным отличием было отсутствие беспокоящей магической флейты, и от этого музыка стала более трогательной. В день похорон почти все жители городка вышли на улицы. Потом говорили, что это были самые величественные похороны в Валичжэне за последние несколько десятков лет и что их нужно занести в анналы городской истории.

Бесспорным руководителем похорон стала урождённая Ван. Она сама выбрала место для могилы, проверила фэншуй, определила благоприятное время и расставила всех для выполнения целого ряда сложных ритуалов, в которых лишь сама могла разобраться. Сама выбрала дюжих носильщиков, показала, как завязывать верёвки, каким концом вперёд ставить гроб. Она заранее выслала людей по дороге, где должна была пройти похоронная процессия, а также к городской стене, чтобы сжечь там ритуальные деньги. Затем они должны были следить, чтобы ни одна повозка не проехала мимо стены, в особенности лимузин Чжао Додо. Когда все приготовления были завершены и процессия готова была выступить в путь, Суй Бучжао вдруг предложил положить в могилу и все оставшееся вещи Ли Цишэна, чтобы ублажить дух покойного. Урождённая Ван стала советоваться со старейшинами рода Ли, но те смутились. Суй Бучжао продолжал настойчиво утверждать, что эти вещи только и скрашивали Ли Цишэну одиночество. Все почувствовали, что в его словах есть резон, да и рамки благоприятного времени поджимали, поэтому сделали, как он просил. По команде урождённой Ван кто-то высоко поднял над головой чёрный глиняный горшок, с силой швырнул его на пол, и тот разлетелся на куски. Гроб подняли, раздался громкий плач, и процессия тронулась. Ли Чжичан несколько раз перегибался в поясе от рыданий, потом свалился в пыль, перепачкал белую траурную одежду, и потом его всю дорогу пришлось вести под руки. В процессии принимали участие все члены рода Ли, одни в трауре, другие нет, в зависимости от близости к покойному. За процессией выстроилась длинная колонна из примкнувших местных жителей. Когда гроб вынесли за пределы городской стены, плач стал нарастать, как океанский вал. В нём смешались голоса мужчин и женщин, он потряс небо и всколыхнул землю, чёрной тучей над стеной взметнулась пыль. Кто-то своими глазами видел, как от плача пришла в движение городская стена, как она содрогнулась и раз, и два. Процессия замерла и остановилась под стеной. Плач накатывал, словно несущийся с гор поток, становясь всё громче. А городская стена продолжала сотрясаться…

Так похоронили Ли Цишэна.

Эту скорбную осень Валичжэнь провёл в печали и страхе. Свинцовый цилиндр так и не нашли, источник беды по-прежнему оставался где-то лежать. Пришла долгая и холодная зима, несколько больших снегопадов покрыли остатки городской стены. Расширение производства лапши шло недостаточно быстро, и инвесторы исполнились подозрений. «Балийский универмаг» тоже не открывался вовремя, потому что урождённая Ван потеряла к нему интерес. Цены на товары росли, в чаны с вином она подмешивала всё больше воды. Ли Чжичан долго не мог оправиться от переживаний, и у него не было желания заниматься установкой передаточных колёс. От Цзяньсу писем не было, и Суй Бучжао с Баопу сильно беспокоились. У «должностного лица» после того, как её вышвырнули из дома Ли, на лице остался шрам величиной с абрикосовую косточку, Чжао Додо она перестала казаться привлекательной, и он подумывал, не уволить ли её.