Старый корабль - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Чжан Вэй (Глава 27) #28

Глава 27

Похожие на старинные крепости старые мельнички возвышаются в речной долине, глядя на развалины городской стены. Ожидают ли чего? Или хотят поведать о чём? Вода неторопливо течёт по середине старого, спускающегося ступенями русла речки, повествуя о том, как постепенно отступала большая река. Не будь всего этого, молодое поколение Валичжэня не могло бы и представить, что когда-то здесь была процветающая пристань, не поверило бы, что был человек, который отплыл отсюда на корабле, начав полную опасностей жизнь в морях. Недолгая жизнь этого человека была тесно связана с процветанием и упадком реки. Он и умер вскоре после того, как была обнаружена сестра этой реки — река подземная.

Та трагическая и в то же время героическая сцена навсегда останется в сердцах. Самый старший и самый своенравный из семьи Суй в критический момент, спасая Ли Чжичана, оказался затянут в передаточные колёса и кончил жизнь бесформенной, неузнаваемой грудой окровавленной плоти. Кровь мелькала перед глазами жителей городка много дней спустя. Валичжэнь словно вошёл в особое время, время, которое накладывало особые обязательства — проводить своих самых разных стариков. Умер Ли Цишэн, потом Чжао Додо, Суй Бучжао и старый чудак Ши Дисинь. Покидая городок, представители старшего поколения забирали с собой прошлое и оставляли жителей в необычной пустоте и безмолвии. Беспутная жизнь Суй Бучжао, в которой было и время, проведённое в морях, и проступки блудного сына, несомненно добавила жизненной силы всему городку, хотя добавила и распущенности. Когда его тело опускали в могилу, горше всего плакали престарелые женщины, сидевшие по домам. Он умер, спасая жизнь Ли Чжичана, и таким образом стал самым противоречивым стариком городка, и трудно было разграничить его достоинства и пороки.

Баопу много дней подряд походил на дурачка: растрёпанный и неумытый, с замедленной речью, он приходил то к Ханьчжан, то к Цзяньсу, а потом удалялся в пристройку дядюшки и тупо просиживал там. Многих, кто приходил утешить его, он хватал за руку: «Вы видели! Вы видели!» Люди не понимали, в чём дело, и им становилось неловко. Наонао и Даси, признанные во всём городке самыми добропорядочными, заботились о Ханьчжан, составляли компанию Цзяньсу, заглядывали и к Баопу. Баопу с силой хватал Наонао за руки и с раскрасневшимся лицом, дрожа всем телом, говорил: «Один харкал кровью верхом на лошади, другой залил кровью весь цех…»

После ухода девушек к нему зашёл техник Ли, чтобы обсудить проведение траурного митинга, посвящённого Суй Бучжао. По его словам, этому придают большое значение товарищи с улицы Гаодин и горкомовские, будут присутствовать лично Лу Цзиньдянь и Цзоу Юйцюань. Выражение лица Суй Баопу чуть просветлело, и он стал разговаривать с техником Ли. Но тут явилась урождённая Ван с красными от плача глазами и стала настаивать на похоронах Суй Бучжао по даосскому ритуалу[95]. Она представляла мнение людей старшего поколения, и Баопу не в силах был противиться. В результате прошёл и торжественный траурный митинг, и пышное даосское действо. С одной стороны председательствовал Ли Юймин, с другой верховодила урождённая Ван. Суй Баопу ходил туда и сюда, соединяя выражения скорби двух поколений. Это были самые необычные похороны за всю историю Валичжэня. Кроме горько плакавших членов семьи Суй, искренне горевали Ли Чжичан и урождённая Ван.

От плача Ли Чжичан несколько раз терял сознание, и старый Го Юнь приводил его в чувство, массируя точку между носом и верхней губой.

— Почтенный дядюшка ушёл, я-то зачем остался? — всхлипывал Ли Чжичан.

Находившиеся рядом успокаивали его, глотая слёзы:

— Нельзя так, детка. Нельзя…

Урождённая Ван читала молитвы, а слёзы струились у неё по щекам и стекали на шею. Никто не понимал, что она читает, но под эти переливы звуков все размышляли о преходящем времени. В день похорон Суй Бучжао в похоронной процессии участвовал весь город. У могилы собралась туча народу, и Суй Баопу наконец понял, что дядюшка пользовался у горожан настоящей любовью. Все пришли проститься с ним, словно позабыв, как обычно смеялись над этим человеком и осуждали его. Они словно в последний момент почувствовали, что теперь в Валичжэне уже не будет такого простого и непосредственного старика. Он ушёл и унёс с собой рассказы о дальних плаваниях, часть прошлого, часть городского колорита. Представители молодого поколения семьи Суй стали бросать комки земли, потом зазвенели, сталкиваясь, лопаты, и могилу стали засыпать. В этот момент многие в конце концов не выдержали и разрыдались. Плакавшая Ханьчжан вдруг осела и соскользнула в могилу. Все ахнули и изменились в лице. Самой ей было не выбраться, и её вытащили с большим трудом.

Сидя на земле, она снова зарыдала, её причитания звучали громче остальных, и это поразило Баопу. Волосы Ханьчжан рассыпались по плечам, закрывая бледное лицо. Она измазала одежду, волосы, перепачканное землёй тело извивалось, словно от невыносимой муки. Баопу попытался поднять её, но она снова упала. Колотя кулаками по песчаной земле, он взволнованно звал её, и слёзы безостановочно текли у него по щекам. Он обнял её, стал укачивать, утешать, но она продолжала рыдать. Опечаленный и растерянный, он ничего не мог поделать.

«Ханьчжан, что с тобой? — спрашивал он. — Разве можно так! Ты…»

Постепенно образовался могильный холмик, брата с сестрой стали окружать люди. Перед ними присела на корточки какая-то женщина средних лет, она расправила рукой усыпанные землёй волосы Ханьчжан, тихо называя её по имени. Услышав её голос, Ханьчжан вдруг перестала плакать, воскликнула «Сяо Куй!» и упала к ней в объятия. Глядя на них, Баопу обернулся, словно что-то ища. И увидел Малыша Лэйлэй! Тот подошёл, и Баопу положил ему руку на голову.

Старики перестали ходить в «Балийский универмаг», чтобы пропустить стаканчик, потому что, стоило им устроиться вокруг чана с вином, они тут же вспоминали старого приятеля и собутыльника. Посетителей в магазине было мало, «должностное лицо» и урождённая Ван скучали. Ван ежедневно ходила массировать спину Четвёртому Барину, и разница состояла в том, что делала она это более ожесточённо. Под глазами у неё появились мешки, лицо помрачнело, она каждый день покрикивала на «должностное лицо», потом вздыхала и говорила, что жизнь потеряла всякий интерес, всякий смысл. Однажды после обеда она пришла к Суй Цзяньсу, который занимался цигун под глицинией во дворе Го Юня, неторопливо доложила о доходах и расходах магазина, а потом, не говоря ни слова, ушла. Вечером она купила ядовитую рыбу, сделала яичницу с её самой ядовитой частью — икрой — и запила вином. Покачиваясь, направилась на кладбище, сначала полежала немного на свежей могиле Суй Бучжао, потом нашла заросшую могилу мужа, улеглась там и стала ждать. Прошёл час, другой, но ничего необычного она не почувствовала. Когда стало светать, она вконец расстроилась. Но продолжала лежать, вспоминая кое-что из жизни с мужем. Когда рассвело, на кладбище неизвестно зачем забрёл ходивший дозором Эр Хуай и тут же заметил лежавшую на спине урождённую Ван. Поглядел на неё и расхохотался. Та прищурилась, обозвала его «щенком» и велела отнести её в дом Четвёртого Барина. Четвёртый Барин лежал на кане, она, как обычно, скинула обувь, забралась на кан, накрыла его розовое пухлое тело простынёй и принялась массировать. Закончив, полила цветы во дворе. Домой она вернулась, когда солнце уже встало из-за крыш. Посмотрела на рыбу, которая оказалась совсем не ядовитой — это вечером её подвели глаза, — и вздохнула, подумав про себя: «Ещё не попускает мне правитель небесный покинуть городок».

Суй Баопу со всем рвением старался восстановить производство на фабрике. Грохотал огромный дизель-генератор, крутились колёса. Ли Чжичан установил защитные щитки ко всем приводным ремням и осям. Люди в цеху работали молча и сосредоточенно. Почти каждая производственная операция была механизирована — эта волшебная сила присутствовала повсюду. Приводимое в движение коленчатым валом сито с лязгом отцеживало выжимки. Все звуки в цехе, громкие и ритмичные, оживляли его. Но работники в течение всего дня молчали, не было слышно ни громких разговоров, ни весёлого смеха. Смерть Суй Бучжао глубоко потрясла весь Валичжэнь точно так же, как огромные механизмы всколыхнули производственный цех. Мощность техники вскоре проявилась в резком увеличении производственных возможностей. За этим последовало расширение сушильного участка, и по улицам городка стали один за другим проноситься грузовики с лапшой. Жители городка, наблюдая, как техника заменяет ручной труд, не переставали дивиться. Посетители не выражали громких восторгов, на их лицах было смешанное выражение горя и волнения. Многие, посмотрев, отвешивали низкий поклон свешивающимся с балок колёсам и уходили.

На фабрику часто приходил техник Ли, чтобы поговорить о делах с измазанным в масле Ли Чжичаном. Заходили также Лу Цзиньдянь и Цзоу Юйцюань, они расспрашивали о производстве, особенно о качестве лапши после установки передаточных колёс. Они упирали на то, что Валичжэнь — важный участок производства лапши «Байлун», и нужно следить за каждой мелочью, чтобы не нанести урон репутации всей промышленности, работающей на экспорт. Суй Баопу здоровался с начальством за руку, но говорил мало. Став главным управляющим компании, этот выходец из семьи Суй находился в центре внимания всего городка, потому что вошёл в кабинет управляющего в критический момент. Он провёл большую часть жизни рядом с жёрновом и всякий раз, слыша это погромыхивание, испытывал необъяснимое волнение. Позже, когда следить за жёрновом на мельничке изъявил желание оставшийся без работы смуглый здоровяк, Баопу разозлился не на шутку. Такое случалось с ним очень редко.

«Как тебе не стыдно даже заговаривать об этом! — возмущался он, тыкая пальцем в нос смуглявого. — Ты же здоров, как бык, какое смотреть за жёрновом! Мужчина называется, мать твою!» — кричал он, потом начал браниться и закрыл рот, лишь, повернувшись в сторону и заметив упрёк в пылком взгляде Наонао. Он с раскаянием похлопал смуглявого по спине и направил его работать на сушильный участок. Вечерами, уходя с фабрики, Баопу нередко прогуливался один по берегу реки, молча вспоминая дядюшку, вспоминая разговор с ним незадолго до его смерти.

Разговор тот был поистине необычный. Старик дал ему наказ сделать две вещи. Первую просьбу он уже выполнил, вторую выполнит обязательно. В день похорон старика он вынул спрятанный в стене мореходный канон и отнёс к себе. Теперь он будет беречь его, изучать. Сам, скорее всего, никогда в жизни в моря не отправится, но помечтать об этом с книгой старика можно. И поклялся найти свинцовый цилиндр. «Изыскательская партия добилась успеха — обнаружила громадный источник энергии, нашла подземную реку, — рассуждал он про себя, — но они обронили у реки этот свинцовый цилиндр, заложив семя бедствий для будущих поколений». И он поклялся найти его.

Ханьчжан после возвращения с кладбища заболела и впервые попросила на сушильном участке отпуск. Лекарств она не принимала, Баопу своими руками готовил ей лекарственные отвары, но она их втихомолку выливала. Первые несколько дней ещё ела жидкую кашу, а потом перестала есть вовсе. Спокойно лежала на кане, разметав волосы по плечам, и смотрела в потолок: ни ненависти, ни печали во взгляде. Баопу сидел рядом, называя её по имени, и она еле слышно откликалась. Он передвигал её поудобнее, расчёсывал волосы. Она лежала без движения. А когда он умолял её поесть или принять лекарство, просто не отвечала. Баопу нетерпеливо вышагивал перед каном, топал ногой: «Хоть немножко поела бы. Ну, куда это годится? Поешь хоть чуть-чуть…» Ласково глядя на брата, она глазами предложила ему сесть и стала поглаживать чёрную щетину. Взяв её за руку, Баопу был поражён, какая она слабая, мягкая и удивительно белая. Он погладил её по голове и снова принялся уговаривать:

— Встань, поешь немного каши: я покормлю тебя с ложечки, как в детстве.

Ханьчжан лишь покачала головой.

— Не буду я ничего есть. Теперь я понимаю, что мама не должна была рожать меня… Надо было мне уйти вместе с ней. Теперь поздно, уйду вместе с дядюшкой. Не надо меня уговаривать, всё равно не послушаюсь. А отвары я выливаю, когда тебя нет… — Она говорила не торопясь, со спокойным лицом, словно рассказывала красивую историю.

Баопу стиснул зубы и молчал. Потом вдруг обнял её и крепко прижал к груди трясущимися руками. Высохшие, невыспавшиеся глаза были устремлены в окно, губы беспрестанно тряслись, и он воскликнул, будто разговаривая сам с собой или обращаясь к кому-то за окном:

— Поздно, всё поздно. И виноват во всём я! Ведь я старший в семье Суй и должен был найти, как вылечить тебя. Виновата и ты, виноват наш род, виновата эта проклятая пристройка, виноваты, чёрт возьми, все мы, члены семьи Суй! О чём ты, в конце концов, думаешь, в чём твоя болезнь? Объясни мне! Ты должна это сделать! А то замкнулась в себе, как я, хочешь всё сломать? Замуж не выходишь, ничего не говоришь, на Ли Чжичана и смотреть не желаешь, хочешь всё испортить! Собралась уйти вслед за дядюшкой — ступай, всё равно никого из семьи Суй не остановишь. Но прежде чем уйти, ты должна раскрыть всё, что копилось у тебя в душе эти десятки лет, ты должна заговорить… Что, в конце концов, происходит? Что у нас за семья! Что за семья…

Своими большими руками Баопу безостановочно гладил Ханьчжан, словно желая растереть на кусочки её тщедушное, почти прозрачное тельце. Потом у него тоже не осталось сил, он отпустил руки и положил её на кан. Ханьчжан всё с той же нежностью смотрела на брата. И, покачав головой, еле слышно проговорила:

— В нашей семье тяжелее всего пришлось тебе, не дядюшке, и не второму брату со мной. Я замарала честь семьи Суй и не достойна её имени… Что рассказывать? Боюсь, тебе этого не вынести, ты ещё убьёшь меня. Мне, конечно, хочется рассказать, вот дядюшке и поведаю…

Баопу ошалело смотрел на неё, ничего не понимая. Через какое-то время Ханьчжан предложила ему вернуться на работу. Баопу отказался, тогда она сказала, что хочет соснуть, и ему пришлось уйти.

После ухода Баопу Ханьчжан с трудом перебралась на табуретку и выглянула из окошка. Оттуда был виден берег Луцинхэ, белый песок и изумрудные ивы. По берегу кто-то шёл с поклажей на плече. Чуть севернее расстилался сушильный участок, где колыхались на ветру серебристые нити лапши. Глядя на всё это, она вдруг вспомнила, как старший брат в детстве водил её туда играть. Потом вспомнилась мать, которая срывала горох, держа её за руку. Образ отца запечатлелся в памяти смутно, она помнила лишь, как мчался по берегу реки гнедой жеребец и ещё поле красного гаоляна и капли крови, падавшие с гривы коня. «Ну, я пошла, — говорила она про себя, опершись на подоконник, — уйду из Валичжэня вслед за дядюшкой. Так хочется поплакать по второму брату с его неизлечимой болезнью, по вечно занятому старшему. Хочется всплакнуть и по тому человеку. Вот было бы здорово, если бы тот человек смог прийти сейчас. Я сказала бы, что всё моё тело нечисто и что я недостойна его. Я ухожу, а так хочется посмотреть на старую мельничку: я ведь каждый день слушала, как она погромыхивает, я выросла с этими звуками. А ещё хотелось бы зайти в контору главного управляющего, чтобы проститься со старшим братом, заглянуть на сушильный участок, чтобы попрощаться с ним. Я недостойна оставаться в городке, недостойна оставаться в доме семьи Суй. Я знаю, старший брат будет переживать, но это ненадолго. Без своей замаранной сестры они заживут лучше».

Ханьчжан бросила последний взгляд на берег реки, голубое небо и отошла от окна. Склонившись над комодом, она достала из-под него верёвку, и пока она её медленно вытаскивала, руки у неё затряслись. Она рассердилась на них, резко потянула — и вместе с верёвкой вылетели острые ножницы!

Удивлённо ахнув, она сползла на пол, не понимая, как так могло получиться! Когда она спрятала ножницы вместе с верёвкой? И не вспомнить. Эти ножницы, эти ножницы… Она зажмурилась, всё тело похолодело, зубы звонко застучали — ножницы приготовлены для другого человека, это верёвка для неё. Она думала, что понадобится только верёвка, и забыла, куда положила ножницы. И теперь, при виде того и другого вместе, не знала, что выбрать. Стиснув зубы, она не стала поднимать ножницы, а взялась за верёвку и стала непроизвольно сворачивать её. Потом вдруг схватила ножницы и принялась резать верёвку на мелкие кусочки.

Четвёртый Барин сидел на кане после массажа и старался отдышаться. Скрипнули ворота, и он понял, что урождённая Ван полила цветы и ушла. Не успел он поднести ко рту свежезаваренный чай, как явился Длинношеий У. Руки Четвёртого Барина дрожали, когда он отпивал чай:

— Постарел я за эти несколько дней.

— Как можно, чтобы ты постарел, Четвёртый Барин, — хихикнул У.

Но тот покачал головой:

— Постарел, постарел. Руки дрожат, дышать нечем, пульс, похоже, тоже ни к чёрту.

— Нужно за Го Юнем послать, — всмотрелся в его лицо У.

Четвёртый Барин кашлянул и отодвинул чашку:

— Скажи Эр Хуаю, пусть подстрелит пару голубей, хочу сделать тушёных голубей с корицей.

Длинношеий У кивнул, а про себя задумался: видать, и впрямь постарел Четвёртый Барин — сколько он его знает, очень редко Чжан Бин так вздыхал. Однажды он видел Четвёртого Барина в сумерках на кладбище, где тот расхаживал туда-сюда перед свежей могилой Чжао Додо, а потом сжёг несколько листов жёлтой бумаги. В тот вечер Длинношеему У и вправду показалось, что Чжан Бин постарел. Он добавил воды в чайник, подобрал рукава и уселся на кан. Оба сидели молча. Тут ворота скрипнули, щёки Четвёртого Барина задрожали, чашка выпала из рук и разбилась.

— Пришёл человек из семьи Суй, — пробормотал он.

Длинношеий У выглянул в окно и увидел, что это и вправду Ханьчжан. Посмотрев на Четвёртого Барина, он бросил: «Я в пристройку» — и вышел.

Ханьчжан стояла в дверях, тяжело дыша, словно после долгого бега, и не отрывала глаз от Чжао Бина, с неё градом катил пот. Четвёртый Барин по-прежнему недвижно сидел, скрестив ноги, на кане.

— Я жду того «исхода», — проговорил он, опустив голову.

Тело Ханьчжан отделилось от дверного проёма. Будто пытаясь что-то поймать, она осторожно сделала несколько шагов вперёд и оперлась о край кана. Им было слышно дыхание друг друга. Четвёртый Барин резко поднял на Ханьчжан большое широкое лицо. Они посмотрели друг другу в глаза. Вздохнув, Четвёртый Барин подвинул в её сторону чашку с холодным чаем. Она следила за движением его руки, а потом, склонившись, схватила эту большую жирную руку и принялась выворачивать её и раздирать ногтями. Что-то выкрикивая, она упала на его тело и добралась ногтями до шеи. Четвёртый Барин мотал головой, покачивался, но оставался в прежнем положении, скрестив ноги, и его большущая задница не сдвинулась ни на цунь. Ханьчжан разодрала на нём одежду, её ногти вонзились ему в грудь. Его ноздри раздувались, с шумом выпуская воздух, и в конце концов он не выдержал — от его удара Ханьчжан отлетела в дальний угол комнаты. Когда она встала, из уголков рта струилась кровь, но она снова рванулась вперёд.

— Наверное, слишком сильно тебя ударил, — извиняющимся тоном произнёс Четвёртый Барин. Не успел он закончить, как Ханьчжан вытащила из-под одежды ножницы и, ткнув, попала ему в нижнюю часть живота.

Кровь брызнула ей на руки, будто их обожгло кипятком. С криком она отдёрнула руки, а ножницы остались торчать в животе.

Четвёртый Барин откинулся на одеяла, не сводя глаз с Ханьчжан, сначала выпятил губы, потом прикусил их:

— Быстрее проверни ими, проверни немного… И мне конец. Действуй, быстрее… — Ханьчжан попятилась, мотая головой. Откинувшись навзничь и прерывисто дыша, Четвёртый Барин проговорил: — Эхма! Ты же, в конце концов, ещё ребёнок… кишка тонка. Я-то мог бы тебя двумя пальцами… раздавить! Но я не в силах. Слишком много… я нанёс семье Суй. Думаю, я заслужил этот… исход! — Он говорил, а торчащие из живота ножницы подрагивали, кровь текла всё сильнее. Цветом она стала напоминать соевый соус.

Ханьчжан взвизгнула, потом закричала, спрыгнула с кана и, толкнув дверь, выбежала на улицу.

Из пристройки примчался Длинношеий У и, увидев на полу кровь, зашёлся в паническом крике:

— Убийство! Убийство! Держите её! Четвёртого Барина убили!

На улице стал быстро собираться народ. Крики «Убийство!» продолжались довольно долго, пока не разобрались, что Ханьчжан из семьи Суй пырнула ножницами Четвёртого Барина. Несколько дюжих мужчин из семьи Чжао завернули Четвёртого Барина в простыню и поспешили в городскую больницу. Тем временем прибежал народ с фабрики. Добравшись до главной улицы, Суй Баопу и Ли Чжичан увидели, как сторож Эр Хуай стреляет в воздух, чтобы сдержать напирающую толпу. Баопу энергично расталкивал всех, не слушая ругани Эр Хуая, который снова выстрелил в воздух. Мечась в разные стороны, Баопу звал Ханьчжан, но она бесследно исчезла. Стало темнеть, вечерняя заря залила улицы и проулки красным. Везде слышались крики, ругань, людская волна устремлялась то на восток, то на запад. Ополченцы, затянутые ремнями с патронами, блокировали все выходы.

— Задержать убийцу! — кричал Эр Хуай.

Тут один из ополченцев шепнул ему что-то на ухо, и Эр Хуай пустился бегом к реке. За ополченцами устремились те, кто быстро бегал.

Под ветерком раскачивались прибрежные ивы, тоже окрашенные алым.

— Смотрите! — закричал один ополченец. Все повернулись туда, куда он указывал, и увидели девушку с растрёпанными волосами, она бежала, подпрыгивая, среди красного ивняка. Все замерли, не зная, как быть. Это была Ханьчжан. В свете зари казалось, что она скачет на гнедом жеребце.

— Ханьчжан! — во всю глотку закричал Суй Баопу и, не обращая ни на что внимания, помчался вперёд. За ним вплотную следовал Ли Чжичан.

Сзади раздался звук выстрела, и Ханьчжан упала. Но через секунду поднялась и снова припустила вперёд.

Эр Хуай опустился на колено, прицелился и выстрелил ещё раз. Красная фигура покачнулась, как ивы под ветерком, и рухнула на землю…

Её заключили в крепкие объятия двое подбежавших мужчин.

* * *

Прошла неделя. Жизнь Четвёртого Барина была уже вне опасности, но он оставался в больнице. Раненная в ногу Ханьчжан находилась под арестом в городском управлении общественной безопасности.

Валичжэнь вдруг окунулся в самый страшный и тревожный период последних десятилетий. Люди, которые недавно растекались по улицам волнами прибоя, шумели и кричали, теперь разбрелись по маленьким закоулкам. При встрече широко раскрывали глаза, прикусывали губу, натужно кивали и спешно расходились. Эр Хуай во главе ополченцев днём и ночью патрулировал улицы, у двора усадьбы семьи Суй были установлены два мобильных поста. Над городком висела мёртвая тишина, это передалось даже животным и птицам. Обстановка заставляла людей вспомнить дни, когда сгорел храм. Всё так же грохотали лишь машины на фабрике. Но работники там осторожно ступали мелкими шажками, засунув руки в карманы.

Вместе со своими всхлипывающими жёнами примчались сыновья Четвёртого Барина, работавшие в городе и в уезде. Они направились в местную прокуратуру с требованием наказать Ханьчжан «по всей строгости закона». Длинношеий У на время оставил свою работу директора начальной школы и корпел над проектом «показаний свидетеля по делу». Кто-то мельком глянул в его рукопись, ничего не понял и запомнил лишь одну фразу: «И вот кровь хлынула рекой». Все в один голос твердили, что девчушке из семьи Суй конец. Молчание хранил лишь старый врач Го Юнь, не желавший поддакивать. Говоря о ране Четвёртого Барина, он был краток, сказав, что этому человеку нужно по крайней мере три года на восстановление организма и лет десять на восстановление репутации.

Суй Цзяньсу со старшим братом много раз навещали сестрёнку и в конце концов выяснили все подробности её отношений с Четвёртым Барином на протяжении двадцати лет. От горечи и негодования оба пришли в ярость. Баопу велел Ханьчжан терпеливо ждать, сказав, что они непременно найдут выход. Дома Баопу сел писать исковое заявление. Он понимал, что это скажется на будущем Ханьчжан, и часто казалось, что кисть тяжелеет в руке, как железо. В это время к нему не раз приходили Цзяньсу, Чжичан, Даси и Наонао, но ни слова не говоря уходили, видя, с каким суровым лицом он лихорадочно пишет. Работу в компании Баопу не забросил, наоборот, трудился очень добросовестно, обращая внимание на каждую мелочь. Серьёзное выражение лица управляющего заставляло всех работников относиться к нему с ещё большим уважением. Неподдельную заботу проявлял и руководитель горкома Лу Цзиньдянь, а также партсекретарь улицы Гаодин Ли Юймин, что очень трогало Баопу. Составлению искового заявления он посвящал всё свободное время. Когда он показал написанное зашедшим в нему однажды в сумерках Чжичану, Цзяньсу, Даси и Наонао, все четверо были изумлены при виде нескольких больших плотно исписанных листов бумаги! Найдя начало, Наонао принялась читать вслух, но, прочитав немного, залилась слезами, а за ней и остальные. Один Баопу мерил шагами комнатушку, курил, под светом лампы в волосах у него посверкивала седина. Все пришли к заключению, что хотя в этом заявлении прослеживаются причины произошедшего и доказательства приводятся железные, их слишком много, документ получился чересчур длинный, не отвечает никаким требованиям, и таким образом спасти Ханьчжан не удастся. После обсуждения Чжичан предложил передать в суд лишь те отрывки, которые имеют отношение к Ханьчжан. И Баопу согласился.

Представив исковое заявление, Баопу почувствовал облегчение. Оставалось лишь ждать решения суда.

Ли Чжичан неоднократно просил Баопу передать Ханьчжан, что его чувства к ней ничуть не ослабели:

— Когда бы она ни вернулась, я буду ждать её.

Баопу, переживавший, что это происшествие может навсегда поставить крест на замужестве сестры, при этих словах невольно прослезился. И взял Чжичана за руку:

— Тогда жди. Она добрая девушка, хоть и с трудной судьбой, и может создать тебе уютный очаг…

Они без конца обсуждали дела компании в полной уверенности, что недалеко то время, когда производство лапши в Валичжэне испытает новый подъём. Ли Чжичан был уверен, что это оживит остальную промышленность городка, предлагал основать химическую лабораторию, использовать воды подземной реки. Был у него и ряд других планов.

— Берись за дело, — сказал Баопу. — Возможно, в Валичжэне найдутся люди, кто попытается остановить тебя. Но это не важно. Важно, чтобы ты не останавливал себя сам. Всех нас крепко спутывают по рукам и ногам невидимые оковы. Но я больше не собираюсь сдаваться и буду идти вперёд. Даже если из-за этих оков вывихну руки и сотру ладони в кровь, всё равно буду бороться. Без этого боевого духа в Валичжэне не прожить и дня достойной жизнью. Вот так, Чжичан.

Однажды осенним утром по городку разнёсся слух, что кого-то из семьи Суй снова призывают на военную службу. Узнав об этом, Баопу сначала усомнился, но потом получил подтверждение. В армию уходил Суй Сяоцин, только что закончивший среднюю школу паренёк, которому в этом году исполнилось семнадцать. Его мать зашла к Баопу поделиться сомнениями:

— Мальчик, вот, уходит. По традиции надо бы устроить прощальный банкет, но ведь только что умер дедушка Суй и Ханьчжан в тюрьме, так что, пожалуй, откажемся от этого.

Баопу подумал и покачал головой:

— Нет, давайте следовать традиции. Событие важное, и чтобы проводить Сяоцина, нужно приготовить угощение. Пригласим, кроме семьи Суй, стариков из семьи Ли, семьи Чжао, других семей. — Он решил, что организацией займётся сам, и матери Сяоцина пришлось согласиться, потому что его было не переубедить. Баопу тут же послал Чжичана к урождённой Ван, чтобы пригласить её стряпать, позвал Го Юня проводить Суй Сяоцина вместе с Цзяньсу. Вернувшийся Ли Чжичан сообщил, что урождённая Ван напилась до чёртиков, поэтому пришлось звать Пузатого Ханя из столовой городской управы.

Первый после смерти Ли Цишэна банкет начался после наступления темноты. Городские старики приходили под усеянным звёздами небом, ступая по росе и громко постукивая посохами. За столом то один, то другой обращался к Суй Сяоцину, и тот отвечал всем звонким голосом. Суй Баопу рассматривал Суй Сяоцина в свете фонарей: раскрасневшееся лицо юноши поблёскивало, как яблочко. Цзяньсу пить было ещё нельзя, и он лишь поел свежих овощей. Даси и Наонао помогали Пузатому Ханю и сели за стол, лишь когда все блюда были поданы. С рюмкой в руке поднялся седой старик — это был Го Юнь. Он предложил выпить за мир и благополучие в Валичжэне, за то, чтобы его обходили стороной беды и несчастья, за этого краснощёкого потомка семьи Суй, которого городок посылает служить в армию. Все осушили рюмки одним глотком. Атмосфера понемногу налаживалась. Цзяньсу послал скучавшую «должностное лицо» в магазин за магнитофоном. Зазвучала музыка, народ захлопал в ладоши и стал просить Наонао сплясать. Та не стала отказываться и принялась танцевать в стиле диско. Двигалась она так страстно и оригинально, что все затаили дыхание. Обаятельное лицо, привлекательная фигура в джинсах, даже Баопу ощутил, как по телу разлилась горячая волна. Он потёр глаза и незаметно вышел.

Подставив лицо вечернему ветерку, он шёл, сам не зная куда. Услышав позади шаги, обернулся и увидел Цзяньсу. Братья молча зашагали вместе по залитой лунным светом дороге и через какое-то время остановились.

Перед ними возвышалась слабо белеющая земляная стена — стена древнего города Лайцзыго. Они долго стояли там, опершись о неё спинами.

— Я знаю, ты сейчас думаешь о дядюшке и сестрёнке, — сказал Цзяньсу. — На душе у тебя тяжело, вот ты и ушёл.

Баопу кивнул, потом покачал головой и закурил:

— Да, я думал о них, о том, как бы они радовались сегодня, глядя на танец Наонао. Думал и о других — о Даху, Ли Цишэне, об отце. Светит луна, играет музыка, кто-то танцует. Это один из лучших вечеров в Валичжэне за многие годы, но их здесь уже нет. Ещё я думал о нашей компании, о громадной ответственности, которую взвалил на плечи. Может ли член семьи Суй сразу обрести столько сил? Дано ли ему будет не осрамиться перед Валичжэнем? Не знаю. Знаю лишь одно: никогда больше не буду сидеть в старой мельничке. Отдал свою жизнь Суй Даху, уходит Суй Сяоцин. Вот я и думал об этих замечательных мужчинах из семьи Суй.

Цзяньсу крепко взял брата за руки и, помолчав, сказал:

— А я эти дни думал о дядюшке. Жаль, что в последнее время не пообщался с ним как следует. Он надеялся, что вода в реке поднимется, что он выйдет на корабле в море, но не дождался и умер. Бесит то, что некоторые смеялись над ним, заслышав его матросские песенки…

— Река не всегда будет такой узкой, и в семье Суй ещё появится тот, кто выйдет в океан.

С этими словами Баопу повернул назад. Но, пройдя немного, остановился, словно услышал что-то. Цзяньсу тоже прислушался:

— Слышишь, как шумит река?

Баопу покачал головой:

— Река течёт под землёй, её не слышно.

Цзяньсу всё же что-то услышал. Это доносилось громыхание старой мельнички, похожее на отдалённые раскаты грома. Те самые звуки, о которых часто поминали городские старики, когда рассказывали о покинувших родные места, как они просыпались посреди ночи и слышали громыхание мельничек на родимой стороне. Но в этот миг Цзяньсу показалось, что он слышит нечто другое — журчание речного потока, он словно видел ширь сверкающей глади реки и залитый солнечным светом лес мачт.

Июнь 1984 — июль 1986 первая редакция.

Исправлено в Цзинани,

на нефтяном месторождении Шэнли, в Пекине

Данное издание осуществлено в рамках двусторонней ПРОГРАММЫ ПЕРЕВОДА И ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ РОССИЙСКОЙ И КИТАЙСКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, утверждённой Главным государственным управлением по делам прессы, издательств, радиовещания, кинематографии и телевидения КНР и Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям Российской Федерации.

Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)».

Издательство выражает благодарность Китайскому обществу по коллективному управлению правами на литературные произведения и Институту перевода (Россия) за содействие в издании данной книги.

Издание осуществлено при участии Аньхойского литературно-художественного издательства (КНР)

Чжан Вэй

Старый корабль / пер. с кит. И. А. Егорова. — СПб.: Гиперион, 2016. — 480 с. — (Библиотека китайской литературы. VII).

ISBN 978-5-89332-247-7

ББК 84(5 Кит)

ISBN 978-5-89332-247-7

Чжан Вэй

СТАРЫЙ КОРАБЛЬ

Перевод с китайского И.А. Егорова

Ответственный редактор С.В. Смоляков

Редактор О.В. Бабкина

Корректор Н.М. Казимирчик