Старый корабль

Глава 22

Наступила весна. Накопившийся за зиму снег таял медленно. Лёд на узкой Луцинхэ был такой толстый, что её переходили пешком. Изыскательская партия перенесла буровую на берег, она грохотала днём и ночью и иногда заглушала шум мельничек. По берегам уже бежали ручейки растаявшего снега, на ивовых ветвях раскрывались крохотные почки, а вышка оставалась на прежнем месте.

Лишь примерно через месяц с лишним изыскатели раскрыли секрет: на глубине ста метров под руслом Луцинхэ течёт ещё одна река.

Они обнаружили это случайно во время работы, но известие всколыхнуло весь Валичжэнь. Люди спешили поделиться этой новостью, и толпы хлынули на берег. Река была под землёй, и смотреть было не на что, но каждый рисовал её себе в воображении. Величайшее достижение этого открытия заключалось в том, что оно раскрывало тайну, тайну, которая мучала не одно поколение валичжэньцев. Почему великая река постепенно сузилась и чуть не пересохла? Исчезла вода, не стало кораблей, а потом пришла в негодность знаменитая пристань в Вали! Городок утратил своё славное положение, потеряна гордость, которая долго передавалась из поколения в поколение, он стал неприметным, как скрывшаяся из этого мира речная вода. Теперь же всё прояснилось, оказывается, вода ушла под землю, и превратилась в другую реку — подземную! Она не оставила этот городок, она продолжала бурлить яростным потоком под землёй. Раскрасневшиеся от вина старики собирались на берегу и восторженно взирали друг на друга. Как не бывало терзавших всю зиму и весну печали и тревог, словно ничего этого не было. Все на время забыли и о Ли Цишэне, и о свинцовом цилиндре, думы всех сосредоточились на одном: как использовать подземную реку?

Суй Бучжао впервые за полгода вволю напился, ходил, покачиваясь, по улицам и горланил матросские песни. По его мнению, исчезнувшая река вскоре вернётся, и Валичжэнь снова станет таким же, как десятки лет назад, и на реке будет тесно от больших кораблей.

— Эх, дядюшка Чжэн Хэ! — кричал он, и местные с любопытством посмеивались. Он целыми днями листал свой мореходный канон, напевая оттуда «Песню об определении времени восхода и захода солнца» и «Песню о четырёх временах года». — Я так мечтаю о старом корабле! — со вздохом говорил он Баопу. — Это же корабль дядюшки Чжэн Хэ и мой. Он теперь в провинциальном центре. Я всё думаю, как бы его вернуть, поднести Валичжэню. Ничего, рано или поздно он снова будет здесь. Это же старый корабль нашего городка!

Суй Бучжао приглашал Баопу к себе вечером послушать рассказы о том, как он когда-то противостоял в море ветрам и волнам. После рассказов он доставал из кирпичной стены мореходный канон и начинал читать из него.

— Я уже стар и, может, никогда уже не выйду в море, — сказал Суй Бучжао племяннику. — Но ты, такой молодой, непременно сможешь! После моей смерти эта книга будет твоей. Береги её пуще жизни. Ею пользовалось не одно поколение. Может, тебе повезёт, и ты доживёшь до того дня, когда встанешь за штурвал и выйдешь в море…

Баопу вообще-то не хотелось ходить к дядюшке, но он боялся, что старик очень одинок, опасался, что тот, подобно Ли Цишэну, возьмёт и навсегда покинет этот мир. Как и дядюшка, Баопу тоже испытывал душевный подъём после того, как была обнаружена подземная река, и много размышлял об этом. Он считал, что бесспорно её следует называть Луцинхэ.

В то время как весенний Валичжэнь понемногу просыпался, погружаясь в радость и волнение, вернулся Суй Цзяньсу. Первой его заметила Даси. Она и сама не знала, зачем пришла в тот день на берег реки. Невольно глянув в сторону моста, она вдруг удивлённо вскрикнула и уставилась в ту сторону оцепеневшим взглядом. Потом топнула ногой и с плачем побежала домой. Она мчалась по улице, как сумасшедшая, рыдая в отчаянии. Прохожие не смели останавливать её, полагая, что случилось нечто серьёзное, и в панике оглядывались: нет, ничего. И что она такого увидела?

А увидела она Суй Цзяньсу, который переходил по мосту, ведя за собой красивую девушку.

Пока народ пребывал в недоумении, Цзяньсу с девицей уже шли по улице. Ошеломлённые жители разом останавливались, чтобы посмотреть на Цзяньсу в европейском костюме, глянуть на девицу, наряженную почти так же, как «должностное лицо». Цзяньсу держался самоуверенно, кивал всем с улыбочкой на лице и широкими шагами двигался вперёд. С собой у них был стильный чемоданчик из тёмно-коричневой кожи — такого никто из местных не видывал. Все пялились на них, пока они не исчезли в проулке. Появились всевозможные догадки, которые ждали своего подтверждения, с этого дня темы разговоров в посёлке переменились. Ещё не угас интерес к подземной реке, а народ только и делал, что судачил о семье Суй — вот ведь тёмные лошадки! Были и такие, что заявились поглазеть во двор усадьбы Суй, но вернулись не солоно хлебавши. Окна пристроек там были плотно прикрыты, каморка Суй Цзяньсу ничуть не изменилась. Спустя день кто-то отправился на старую мельничку у реки и увидел там мрачного Баопу, глаза его подёрнулись красной сеточкой. Ещё кто-то видел, как Суй Бучжао пригласил племянника зайти к нему, а очаровательную девицу оставил за порогом. Наконец, кто-то разузнал, что эта девица приходится племянницей Чжоу Цзыфу. Весь городок загудел, все стали говорить о возможном начале нового расцвета семьи Суй, которая сумела породниться с начальником уезда. Были и такие, кто связывал с семьёй Суй открытие подземной реки, утверждая, что время преуспевания этой семьи приходилось на тот период, когда процветала большая пристань Валичжэня. Теперь семья уже несколько десятков лет в упадке, но кто знает — возможно, её ждёт расцвет. Самые разные слухи разлетались со скоростью ветра, и радостные, и унылые. Вскоре обнаружилось, что весь день открыт «Балийский универмаг», где за прилавком вместе с урождённой Ван нередко стояла и Чжоу Яньянь. Старики вернулись к прежней привычке выпить вина в розлив, а дети требовали купить им глиняных тигров. В универмаг забегали несколько раз на дню и рабочие с фабрики, Чжао Додо был этим очень недоволен.

Суй Баопу встретил возвращение брата с разочарованием. Тем не менее он подробно расспрашивал его о делах в городе, особенно про то, как идёт торговля в магазине. После года усилий Цзяньсу так и не встал на ноги, но брату сказал, что его дело процветает и развивается. Он стал совать Баопу красиво отпечатанные визитки, сообщив, что теперь управляет в городе двумя магазинами, а нынче вот вернулся проведать родных, а кроме того наладить работу здешнего магазина. Глянув на визитки, Баопу сказал:

— Меня интересует отчётность, доходы и расходы, все цифры как есть.

Цзяньсу заявил, что, мол, это всё мелочи, нужно смотреть на доход покрупнее: какую прелестную девушку я привёл с собой. Услышав это, Баопу побагровел и стал громко бранить брата за то, что тот бросил Даси. Цзяньсу долго молчал, слушая всё, что говорил старший брат, а потом встал со словами:

— Ничего не поделаешь. Даси я не люблю.

Сестрёнке Цзяньсу привёз наряд по последней моде и специально попросил Чжоу Яньянь, чтобы та вручила его собственноручно. Ханьчжан подержала наряд на коленях, пару раз провела по нему рукой и отложила в сторону. Она попросила Чжоу Яньянь выйти, потому что у неё серьёзный разговор с братом. Когда та вышла, Ханьчжан уставилась на Цзяньсу с искажённым от ярости бескровным, почти прозрачным лицом. Тот с испугом отшатнулся. Она долго так смотрела на него, а потом сказала:

— Даси никогда не простит тебя!

На другой день после того, как она высказала это Цзяньсу, по городку прокатилась ещё одна шокирующая весть: Даси в отчаянии приняла яд. Весь городок был поражён этим известием. Цзяньсу выходить из дома не решился и упросил сходить к Даси старшего брата.

Дома у Даси раздавался плач, над ней весь в поту хлопотал Го Юнь. Увидев Баопу, мать Даси хлопнула себя по коленям и стала призывать небо поразить молнией семью Суй. Баопу не знал, куда деться от стыда, уголки губ у него тряслись, но он не промолвил ни слова. Го Юнь велел паре помощников приподнять Даси и влил ей лекарство. Она выплюнула его, но Го Юнь влил его вновь. Баопу тоже подошёл, чтобы поддержать её. Даси вырвало, и она перепачкала Го Юню одежду.

— Поможет, поможет, — приговаривал старик. Все вокруг облегчённо вздохнули. Мать Даси упала на колени перед каном и воскликнула:

— Ты не умрёшь, дитя моё! Ты должна увидеть, как небо поразит молнией членов семьи Суй…

Опустив голову, Баопу смотрел на Даси: лицо её было восково-жёлтым, похоже, она сильно похудела. Глаза её дрогнули, она увидела Баопу и вдруг воскликнула:

— Цзяньсу!

У Баопу выступили слёзы.

— Негодница, — всхлипнула мать Даси, — в такое время и ещё вспоминаешь этого человека, чтоб ему ни дна, ни покрышки.

Даси выпростала из-под одеяла дрожащие руки и стала гладить большие руки Баопу, приговаривая:

— Цзяньсу…

Слёзы Баопу капали на циновку. Он стиснул зубы и проговорил:

— Цзяньсу одного твоего волоса не стоит…

Баопу провёл в доме Даси весь вечер, сидя во дворе. Ему казалось недостойным пребывать внутри дома. Он не просил извинений, считая, что вина семьи Суй слишком велика. Ему было стыдно за всю семью. Когда он уходил, Даси уже спала. Опасность уже миновала. Баопу сходил и накупил ей сластей и положил в головах кана. Её мать, увидев это, встала, собрала все сласти и выбросила в хлев свиньям.

Вернувшись от Даси, Баопу увидел Цзяньсу, который ждал его на том же месте.

— А она где? — спросил Баопу.

— Я понял, что ты скоро вернёшься, и отправил её к урождённой Ван, — сказал Цзяньсу.

Баопу закурил, сделал пару глубоких затяжек и погасил сигарету. Опустив голову, он смотрел себе на ноги и не говорил ни слова.

— Ругай меня, Баопу, отругай как следует, я жду, и так прождал тебя столько времени.

Баопу поднял голову:

— Ты не заслуживаешь, чтобы я ругал тебя. Ты заставил меня испытать страх, испытать стыд. Разве ты можешь считаться членом семьи Суй? Разве ты смеешь говорить людям, что ты из нашей семьи? Ты побоялся пойти в дом Даси, испугался, что люди разорвут тебя на части… Ты не видел, как Даси корчится на кане… — Тут Баопу с силой стукнул себя по коленям и повысил голос: — Несколько лет назад нашлись такие, из-за кого приняла яд женщина из семьи Суй, а теперь из-за семьи Суй отравилась другая женщина! Эх, Цзяньсу, Цзяньсу! Подумай хорошенько об этом…

Цзяньсу сполз на пол с дрожащими губами, не в силах вымолвить ни слова. В конце концов из глаз его брызнули слёзы. Он вытирал их рукавом, но они текли всё равно. Потом он встал и схватил брата за руку:

— Честно говоря, я не хотел возвращаться, но вот не выдержал и вернулся. Я член семьи Суй, мои корни здесь… Я отдаю себе отчёт в том, что сделал, и не жалею об этом. В душе страшно переживаю: если Даси умрёт, на моих руках останется кровь, которую будет не смыть. Я всё понимаю. Но не могу без Чжоу Яньянь, я правда люблю её. Я не смею оставаться в городке, мне надо вернуться. Через какое-то время смогу наведываться чаще, потому что я член семьи Суй! Мы оба одного племени, брат, и этого не отринешь, кто бы что ни говорил…

Вскоре Суй Цзяньсу незаметно исчез из Валичжэня.

Даси вскоре поправилась и снова пошла на фабрику. Она стала не такой, как прежде: глаза печальные и бездонные, и сама исхудала. Больше не болтала как трещотка, не толстела, оставалась стройной, почти как Наонао. После отъезда Цзяньсу из города пришёл грузовик, который подъехал к открытым дверям «Балийского универмага» и кое-что выгрузил. Только теперь народ узнал, что Цзяньсу заказал всё это ещё в свой прошлый приезд, но из-за происшествия с Даси не успел принять. С тех пор в универмаге стали один за другим появляться экзотические вещи. С верёвки свешивались джинсы самых различных расцветок, на полках лежали стопки тонких текстильных изделий. А ещё была помада, крем для депиляции, крем для устранения пятен, отбеливающий крем, накладные ресницы, лосьон для завивки волос — столько всего, что глаза разбегались. Старик из числа любителей выпить разливного вина снял пару джинсов и оценивал их, бормоча: «А их и мужчины носят?»

Урождённая Ван убеждала всех личным примером: она красила губы помадой, удаляла депиляционным кремом волоски на тыльной стороне руки. В магазин неудержимо валили работники и работницы с фабрики; «футбольный» метод управления, который применял Чжао Додо, изжил себя окончательно и бесповоротно. Поначалу они лишь глазели и ничего не покупали, а потом загорались. Наонао без колебаний приобрела джинсы и тут же нацепила их с помощью урождённой Ван, которая загораживала её от остальных. В них она и вышла из магазина — все на неё оглядывались, так и ели глазами на всём пути. Молодые люди под предлогом изучения новых фасонов одежды откровенно любовались её красивой задницей и длинными ногами. Пару раз в магазин заходила и Даси, но ничего не купила. При виде джинсов она сразу вспомнила женщину, которая отбила у неё Цзяньсу, и её взгляд исполнился отвращения и ненависти.

Через неделю на улицах Валичжэня появилось множество девиц в джинсах. Жители изумлялись, не зная, хорошо это или плохо. А девицы гордо разгуливали, явно желая понравиться. Все мужчины Валичжэня прошли нечто вроде экзамена на нравственность. Молодым людям, насмотревшимся на туго обтянутые формы Наонао и других девиц, было не заснуть по ночам, они ходили с потемневшими лицами. Но прошла неделя, и ничего страшного не случилось. За вторую неделю все уже привыкли, парни и девушки могли, как и раньше, весело и увлечённо общаться. Чуть позже в магазин завезли партию джинсов подлиннее, теперь их надели и парни, поэтому девицы в душе подверглись такому же суровому испытанию. Старый чудак Ши Дисинь, проходивший по улице с корзиной навоза за спиной, при виде одетых в джинсы молодых людей лишь скрипел зубами. Потом молодёжь стала специально избегать его.

Прошло немного времени, и в городок опять заявились Цзяньсу и Чжоу Яньянь. На сей раз всё было совсем не как в прошлый, когда все так изумились. Они прибыли на небольшом фургончике, и из пристройки во дворе усадьбы Суй днём и ночью разносилась музыка. Однажды — а время было за полночь — к ним постучал дежуривший на пристани Эр Хуай с винтовкой за спиной. Цзяньсу и Чжоу Яньянь уже легли спать. Услышавший стук, разозлённый Цзяньсу оделся и открыл.

— А у вас свидетельство о браке есть? — вопросил Эр Хуай.

— Есть, — ответил, сглотнув слюну, Цзяньсу. — Заходи, покажу.

Эр Хуай шагнул вовнутрь и тут же свалился от удара Цзяньсу, который стал яростно охаживать его и ногами. Эр Хуай изо всех сил постарался вскочить, а Цзяньсу, которому больше не на чем было сорвать злость, задал ему хорошую трёпку.

— Ну, погоди у меня! — бросил Эр Хуай и удалился. Но Цзяньсу так ничего и не дождался.

Эр Хуай предложил Луань Чуньцзи арестовать их, на что тот заорал:

— Ты что, неприятностей захотел? Ты что, не знаешь, кто такой начальник уезда Чжоу?..

Цзяньсу выходил из дома за руку с Чжоу Яньянь, и это повергало всех молодых людей городка в восхищение и изумление. Кто-то заявлял, что Чжоу Яньянь, возможно, даже превосходит красотой Наонао, другие не соглашались; про «должностное лицо» говорили, что теперь, со шрамом на лице, она уже совсем не та, и, возможно, ей не сравниться даже с Даси. Половину своего времени Чжоу Яньянь проводила за прилавком вместе с урождённой Ван, расставляла товары и меняла интерьер магазина. Цзяньсу нашёл художника, который раскрасил фасад магазина, нарисовал живописные картины, а у входа установили динамики. Цзяньсу поставил и кофейные стаканы на краю прилавка, но кофе пришлось заменить на чай, потому что привычки пить кофе у жителей городка ещё не было. Грохотала музыка, клиентов становилось всё больше, старики жаловались, что им и винца выпить негде. Урождённая Ван была занята по горло, но, воспользовавшись случаем, опечатала чаны с вином. Как раз в это время с фабрики уволили «должностное лицо». Поначалу Чжао Додо ещё колебался, но с появлением Чжоу Яньянь её внешность со шрамом стала казаться ещё безобразнее, и он в конце концов принял это решение. Встретив «должностное лицо» на улице всю в слезах, Цзяньсу предложил ей работать в магазине помощницей урождённой Ван. Та была очень признательна и без конца ругала Чжао Додо.

«Балийский универмаг» процветал, а на компанию по производству лапши одна за другой обрушивались неприятности. Сначала министерство внешней торговли наложило арест на несколько сотен тысяч цзиней экспортной лапши, потом оказалось, что деньги на расширение производства наполовину потрачены, и в повторных кредитах было отказано. Лапшу оставалось лишь пустить на внутренний рынок с понижением цены, и это был серьёзный убыток. Больше всего тревожило приостановленное расширение фабрики, денег взаймы больше никто не давал, капитал не прирастал, первоначальные вкладчики беспокоились и неоднократно требовали вернуть средства. «Должностное лицо» злорадно сообщала посетителям магазина: «Мужчине против женского проклятия не устоять. Чжао Додо мною проклят, я каждый день проклинаю его. Ещё посмотрите, какие неприятности его ждут». Народ уже поговаривал, что её предсказания сбываются, потому что пронёсся слух о том, что скоро в Валичжэнь нагрянет группа по проверке, что на главу группы, приезжавшей в прошлый раз, наложено взыскание. Прошло чуть больше недели, группа действительно приехала, и в её работе принял участие партсекретарь горкома Лу Цзиньдянь.

Суй Цзяньсу в это время вдруг стал чувствовать себя как на иголках, выходил из дома по несколько раз на дню. Ему не хотелось разговаривать, иногда, нахмурившись, он смотрел куда-то вдаль. Однажды, когда «должностное лицо» и Чжоу Яньянь ушли, он уселся на корточки на прилавок — привычка, от которой он вообще-то давно избавился. Вскоре явилась урождённая Ван и, войдя, закрыла за собой дверь. Цзяньсу осторожно глянул на неё. Длинная шея держалась прямо, будто железная, а прижатый подбородок подрагивал. Улыбаясь, она смотрела на Цзяньсу. Тот беспокойно кашлянул.

— Эх, ты! Хе-хе… Думаешь, можешь что-то скрыть от меня? Мальчишка ты несмышлёный! — И она хлопнула его по заду.

Цзяньсу слез с прилавка и воззрился на неё. Урождённая Ван потёрла складки кожи под подбородком и сказала:

— Надо же, какой смирный ребёночек! У тебя же глаза как у орла, заслышал последние слухи, так сразу впился взглядом в фабрику. Верно?

Цзяньсу вынул сигарету и, закурив, выдохнул дым ей в лицо:

— Ну, а если и так?

Урождённая Ван отмахнулась от дыма и шепнула Цзяньсу на ухо:

— Четвёртый Барин тебя ценит, часто хвалить начинает…

Сердце Цзяньсу забилось. Он не понимал, что за этим скрывается. А Ван продолжала:

— Четвёртый Барин говорит, что Чжао Додо старый дурак, что к настоящему процветанию компания по производству лапши может прийти лишь под руководством Цзяньсу. Он частенько заговаривает со мной об этом, — Говоря, она не отрывала глаз от лица Цзяньсу.

Тут ему всё стало ясно: Чжао Додо скоро конец, Четвёртый Барин думает найти ему замену, хочет, чтобы Цзяньсу разобрался с этим развалом. Холодно усмехнувшись про себя, он сказал:

— Вот уж большое спасибо почтенному за то, что так высоко ценит меня.

— Вот именно, — довольно хихикнула урождённая Ван. — Ты паренёк неглупый. У любого, кто хочет чего-то достичь в Валичжэне, без присмотра Четвёртого Барина ничего не получится. Так что не надо забывать про старика, про то, кого он ценит.

Цзяньсу кивал, а в душе поднималось невиданное доселе отвращение к Ван. С улыбочкой он сделал в её сторону неприличный жест, и она аж затряслась.

Чжоу Яньянь приехала лишь на время отпуска, и вскоре они с Цзяньсу вернулись в город. В очередной приезд Цзяньсу привёз лазерную машинку для прокалывания ушей. Имея опыт с джинсами, девицы городка с удовольствием воспользовались этой машинкой. В цехе на фабрике все работницы прокололи уши, кроме Наонао и Даси. Даси частенько поглядывала в сторону магазина, представляя себе человека внутри. Она понимала, что если Цзяньсу будет прокалывать ей уши, он неизбежно будет дотрагиваться до мочек, и боялась, что может не выдержать, поэтому сдерживала себя и избегала лазерного луча. Наонао очень хотела завести серёжки первой. Но как-то случайно подслушала, как Суй Баопу говорил с дядюшкой о Цзяньсу, и поняла, что Баопу — яростный противник этой машинки. И сразу потеряла интерес к серёжкам. В цехе она перемешивала белоснежными руками крахмальную массу и при этом без конца вздыхала. Все думали, что она не может примириться с тем, что ходит без серёжек, и тянулись руками к её мочкам. Наонао отталкивала их, рассерженно переводя дыхание. Иногда она выходила из цеха одна, заворачивала на участок просушки, брала шест для размешивания крахмальной массы и заходила на старую мельничку. Завидев широкую спину Суй Баопу, она в шутку просовывала туда шест, якобы для того, чтобы ударить. Баопу резко оборачивался, и она его быстро убирала. И начинала приплясывать около мельнички в стиле диско. Баопу закуривал трубку, а она говорила:

— Все уши себе прокалывают. — Баопу в ответ что-то хмыкал. — Прокалывать дырки в хорошеньких ушках — не по мне это.

— Верно, — соглашался Баопу. Наонао долго смотрела на него страстным взглядом, потом роняла:

— Вы, мужчины, курильщики страшные. И ты много куришь.

Баопу молчал. Попрыгав ещё немного, она косилась на него яростным взглядом и уходила.

Она бродила одна по зелёному бережку: то побежит, то уляжется на спину между ивами. Обламывала ивовые ветви и ломала на мелкие части. С удовольствием искупалась бы, но вода слишком холодная. И она лишь умывала лицо.

Эту осень Наонао будет проклинать всю жизнь.

Был прекрасный осенний денёк. На берегу реки ласково пригревало солнце, поблёскивали под его лучами белые песчинки. Наонао выскочила из духоты цеха на улицу и побежала к реке. Он мчалась по широкой полосе песка, то и дело подскакивая, как полная сил кобылка. Синие джинсы делали её ещё стройнее, ещё привлекательнее. Бежевая блузка, перехваченная поясом, подчёркивала полноту груди и узкую талию. Здоровые сильные ноги длинные и прямые, а талия такая гибкая, что Наонао нагибалась и поднимала камешки без малейшего напряжения. Она собирала эти красивые, круглые, похожие на птичьи яйца камешки в ладонь и бросала их в реку. Она будто искала что-то на этом просторе, но понимала, что не найдёт. Уже осень, не успела даже оглянуться. Потом придёт зима, суровые холода, и речка засверкает льдом. Наонао огляделась: вокруг одни ивы. Почему они не выросли и не стали высокими деревьями, думала она, а так мягко покачиваются под ветром?

Тут из зарослей ивняка вышел охранник Эр Хуай с винтовкой через плечо. Он что-то жевал. Наонао его внешность показалась очень смешной, и ей захотелось сказать ему какую-нибудь гадость, но она сдержалась и решила вернуться на фабрику. Эр Хуай поправил на плече винтовку и махнул, чтобы она остановилась. Когда он подошёл, хихикая, Наонао сунула руки в карманы и, смерив его взглядом, сказала:

— Ну, ты, мать твою, и урод!

— Какая разница, — ответил тот.

Наонао не поняла, чуть рассердилась и громко вопросила:

— Что значит «какая разница»?

Эр Хуай положил винтовку на землю и уселся, повторив:

— Какая разница.

Наонао ответила смешком и руганью.

Неподалёку быстро проползала пёстрая с зеленью змея.

Эр Хуай погнался за ней и схватил за хвост. Наонао от страха громко вскрикнула.

— Таких штуковин все незамужние девушки боятся, — констатировал Эр Хуай. Наонао показалось, что на лице у него появилось какое-то незнакомое, пугающее выражение. Он отбросил змею и подошёл на шаг:

— Какая разница! Я любую живую тварь не побоюсь ухватить. Какая разница!

Наонао кивнула, вспомнив, как он возился с большой старой жабой, и на руках у него были белые полоски слизи. При этом воспоминании она поёжилась от страха. Эр Хуай впился глазами в её нижнюю половину тела, и ей захотелось кинуть ему в глаза песком. Но когда она нагнулась, он, воспользовавшись этим, подскочил к ней и обхватил сзади. Наонао с силой отбивалась локтями, но Эр Хуай держал её крепко.

— А ну, убери руки, ты! — изумлённо проговорила она, обернувшись.

И, упёршись ногами в песок и набрав воздуха, стала изо всех сил вырываться. Эр Хуай не отпускал, его руки сомкнулись, как цепи. Она ругалась, дёргалась, но вырваться не удавалось. Эр Хуай подождал, пока она выдохнется, и легко опустил на землю. Глядя ему в лицо, Наонао тяжело переводила дух. Истекающее потом лицо раскраснелось, как лепестки цветов, она выжидала, чтобы набраться сил и начать яростно отбиваться ногами. Один удар ногой — и в уголке рта у него показалась кровь. Пока Эр Хуай вытирал её, она извернулась и села. А потом бешеной львицей набросилась на него, драла за волосы, кусала. С криком Эр Хуай уворачивался от её рук и зубов. Потом улучил возможность и нанёс удар кулаком в лицо. Неизвестно откуда хлынула кровь, и Наонао упала. Эр Хуай оседлал её и глянул сверху вниз. Она молча подождала, вновь вывернулась и села.

Эр Хуай ударил её по лицу ещё раз, сильнее. Наонао рухнула на землю.

Всё оставшееся время этого дня она потратила, чтобы отчистить когда-то прекрасные, а теперь замаранные джинсы, потом спустилась реке и стала отмывать лицо и руки. Вот тебе и осенний денёк! Она тёрла руки, тёрла лицо, раз и ещё раз. Потом разрыдалась, плечи её подрагивали. Проплакала до самого заката, когда воды реки окрасились ярко-красный цвет.

Она еле брела по берегу реки. Подняла оставленный на песке шест и, опираясь, как на костыль, пошла дальше. Дойдя до старой мельнички, Наонао оперлась на дверную раму.

Услышав тяжёлое дыхание, Суй Баопу повернулся и застыл.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

Прижавшись к двери, Наонао застыла. Баопу повторил вопрос. И она вдруг громко воскликнула:

— Пришла бить тебя. Хочу расколотить твою башку на куски! Пришла излупить тебя до смерти… — Она кричала, слёзы текли по щекам, она подняла шест, но он выпал у неё из рук. Тут Баопу разглядел на её лице синяки и багровые отметины и торопливо вскочил.

— Наонао! Что с тобой случилось? Быстро рассказывай! Что произошло? Кто тебя обидел? И я при чём, почему ты пришла бить меня? Ну, говори же, говори…

— Я ненавижу тебя, до смерти ненавижу! Кто обидел меня? Ты… ты и твой младший брат обидели меня. Да, твой младший брат так меня разуделал! Я пришла свести с вами счёты, с семьёй Суй, ты же из этой семьи… — Наонао ревела в голос, уткнувшись в дверной переплёт и горестно корчась.

В полном смятении, словно его ударили по голове, Баопу вскричал про себя: «Цзяньсу!» И задрожал всем телом.

Он побежал разыскивать Цзяньсу в магазин, но его там не было. Помчался к нему в каморку — тот курил длинную сигару. Встав, Цзяньсу взял свёрток из газетной бумаги, развернул и вынул европейский костюм в пластиковой упаковке. Даже не посмотрев на костюм, Баопу схватил брата за руку и закричал:

— Это ты обидел Наонао, ты наставил ей на лице синяков и ссадин?

— Чего-чего? — недоумённо бросил Цзяньсу, глядя на него. И освободил руку. Баопу торопливо изложил суть дела, и Цзяньсу тут же помрачнел. Баопу повторил вопрос, но Цзяньсу лишь попыхивал сигарой. Потом яростно отбросил её и вскричал:

— Да ты ей нравишься! Она же любит тебя! Баопу…

Баопу отступил на шаг и тихо сел. Глубоко вздохнул и стал повторять испуганным шёпотом:

— Кто же это сделал, кто же это сделал?

— Ты это сделал! — зло бросил Цзяньсу. — Ты ранил её сердце. Подожди ещё, это будет ещё одна Сяо Куй. Я неправ по отношению к Даси, но и ты ведёшь себя не лучше. Теперь мы оба хороши. — Он закрыл окно, повернулся, уставился на брата и долго смотрел на него. Потом вдруг проговорил:

— Чжао Додо скоро конец. У фабрики скоро будет владелец с другой фамилией.

Суй Баопу встал и глянул на Цзяньсу сверкающим взглядом:

— И с какой же?

— С фамилией Суй.

Суй Баопу покачал головой. Цзяньсу холодно усмехнулся:

— Я знаю, ты снова хочешь сказать, что у меня духу не хватит. Нет, я, Суй Цзяньсу, отступать больше не могу. Можешь качать головой, но взгляни на Валичжэнь! Посмотри, кто на сегодняшний день, кроме меня, способен размотать весь этот клубок? Боюсь, таких нет!

Слушая, Баопу неторопливо сворачивал самокрутку, закурил, затянулся и кивнул брату:

— Возможно, придёт время, и я выйду из старой мельнички. И скажу: «Баопу пришёл управлять для вас фабрикой. Крепко держитесь за меня, чтобы не дать больше ни одному жадному человеку отобрать её!» — вот это я могу сказать.

Губы Цзяньсу затряслись, на лбу вздулись синие жилки. Глядя в сторону, непонятно к кому обращаясь, он пробормотал:

— Всё, на этот раз с семьёй Суй и вправду покончено. Она сама себе кулаком машет, брат пошёл на брата! — Он повернулся к окну и крикнул: — Даси, Сяо Куй, а теперь ещё и Наонао! Вы поистине слепые! Как вам могли приглянуться такие никчёмные люди… — Он бросился лицом на кан и заплакал.