Старый корабль

Глава 25

Стоя за прилавком, «должностное лицо» умело обслуживала самых разных покупателей, и не было дня, чтобы она не посылала проклятия Чжао Додо. После того как в Валичжэнь прибыла группа проверки, «должностное лицо» осталась в некоторой степени довольной. Постепенно она перестала ограничиваться простыми проклятиями, а добавляла сбивчивые повествования, причём в злобном тоне. Она желала этому ужасному хулигану умереть нехорошей смертью и живо описывала, как Чжао Додо многократно унижал её за эти полтора года. Урождённая Ван слушала и посмеивалась, обнажая короткие чёрные зубы: «Ну а дальше что было?» «Должностное лицо» уже полностью забыла про полученную на похоронах Ли Цишэна оплеуху, и обе удивительно ладили друг с другом. Ван научила её обманывать покупателей, отмеряя ткань, научила, как делать, чтобы сахара, соды, молотого перца и других товаров казалось больше. «Должностное лицо» схватывала всё на лету. «Ну, у Цзяньсу и глаз», — то и дело поражалась урождённая Ван. При упоминании имени Цзяньсу «должностное лицо» выкатывала глаза и говорила, что Чжоу Яньянь ему не пара, что когда эта женщина стоит за прилавком, от неё якобы несёт «лисьей вонью» — запахом из подмышек. Цзяньсу, который возвращался в городок через определённый промежуток времени, помимо новых товаров привёз ещё небольшой кинопроектор. Фильмы были самые разные, в основном боевики с боевыми искусствами и акробатикой. Рядом с «Балийским универмагом» отгородили брезентом место, и «должностное лицо» вместе с урождённой Ван взимали за вход два мао. На этих фильмах всё в городке помешались, их пересмотрели и стар и мал. Бросали работу и прибегали смотреть работники с фабрики и зависали там на несколько часов. У Чжао Додо в связи с проверкой было дел невпроворот, и он не мог вернуть их на рабочие места. Луань Чуньцзи под предлогом проверки содержания этих фильмов смог пройти, не платя двух мао. Ли Юймин же следовал правилам и никогда не пытался посмотреть на дармовщинку. Ни одного сеанса не пропускал Суй Бучжао, который готов был смотреть одно и то же по сто раз и никогда не забывал платить. Он всегда садился впереди и давал объяснения. В кратких содержаниях этих фильмов он преуспел ещё с тех пор, когда ездил в город: этому малому с женщиной не справиться, женщине не одолеть чудного старика. Однажды на экране появился хромой старик, Суй Бучжао впился в него глазами и, как бы говоря сам с собой и в то же время словно наставляя остальных героев фильма, пробормотал: «Ой, поберегитесь!» В результате хромой старик и впрямь смёл все преграды на своём пути. Выходя из «кинотеатра» со стульчиками в руках, местные старики со вздохом искренне признавали, что по сравнению с «райками» прежних времён это гораздо интереснее.

От кино народ в городке расслабился и повеселел, больше недели не думал о скрытой угрозе свинцового цилиндра, а также позабыл о радости, которую принесло известие о подземной реке. Однако небольшое число вдумчивых людей не могли не обратить внимание на следующее явление: на валичжэньскую сцену шаг за шагом возвращалась семья Суй, а семья Чжао, вслед за развалом компании по производству лапши, вновь ступала на дорогу к упадку. Народ обратил внимание, что Су Баопу ни разу не пришёл смотреть кино, зато неоднократно появлялся на фабрике и, как настоящий хозяин, обращал внимание на смесь и отстойник, пробовал рукой температуру воды, в которой вымачивалась фасоль. Даси и Наонао тоже не ходили смотреть кино. Перемена, что произошла с Наонао, была ещё более явной, чем у Даси: она почти весь день не говорила ни слова. Кое-кто своими глазами видел, как Баопу, проходя мимо отстойника, с нескольких шагов глянул, как Наонао работает. Оба долго смотрели друг на друга со странным выражением на лице, и потом Баопу поспешил прочь.

Наладив кинопроектор, Суй Цзяньсу спешно вернулся в город. Урождённая Ван и «должностное лицо» просто замучались собирать с каждого по два мао за вход и самовольно решили проводить просмотры только по выходным. Это решение встретило яростный протест со стороны молодёжи, а старики под шумок предложили вновь открыть чаны с вином. На просьбу стариков Ван откликнулась, но насчёт киносеансов осталась при своём. «Должностное лицо» научилась подмешивать в вино воду, только апельсиновые корки добавляла не так щедро. Урождённая Ван была очень довольна ею, но однажды, возвращаясь после массажа спины Четвёртому Барину, застала её за тайным поеданием пирожных.

Возможно, из-за всех этих событий народ почти забыл о флейте Бо Сы. Он уже давно не играл на ней. Однажды вечером Суй Бучжао сидел у себя дома, и ему вдруг показалось, что городок опустел. Он решил было почитать «Канон, в морях путь указующий», но потом бросил и пошёл к Баопу поговорить. Когда речь зашла о замужестве Сяо Куй, Баопу, помолчав, вдруг заявил, что должен сходить к ней, в её дом. На другой день ближе к полудню к нему пришёл взволнованный Суй Бучжао:

— Ты разве не хотел сходить к ней? Так отправляйся скорее! Сяо Куй родила…

Баопу ахнул, и руки у него затряслись:

— A-а, родила? Родила?

— Родила! — подтвердил Суй Бучжао. — Неудивительно, что Бо Сы так долго на флейте не играет: жена ребёнка носит, хлопот полон рот… Хе-хе, если прикинуть на пальцах, когда я услышал, что флейта запела по-другому, тогда ребёнок и появился! Хе-хе!

— Мне нужно сходить посмотреть на ребёнка, — медленно проговорил Баопу трясущимися губами. — Я непременно схожу.

Небольшой дворик Бо Сы окутывали клубы пара. Торопливо толкнув дверь, Баопу вошёл, со лба скатывались капли пота. Сидевший на корточках Бо Сы грел воду в железном котле, старательно подкладывая дрова. Обернувшись и увидев вошедшего, он тут же встал и преградил короткими ручонками дорогу:

— Сюда нельзя, — Баопу хотел оттолкнуть его, но сдержался. — Характер ребёнка может стать похожим на того, кто первый вошёл к нему, «цайшэна», — продолжал @Бо Сы. — Против тебя я ничего не имею, но ты из семьи Суй, и мне не хотелось бы, чтобы ребёнок характером походил на членов вашей семьи.

Лицо Баопу вспыхнуло, как от пощёчины. Это было величайшее оскорбление. «Неужто семья Суй и впрямь никудышная до такой степени?» — вздохнул он про себя. При этой мысли он разозлился, оттёр Бо Сы плечом и под его отчаянный вопль ворвался в помещение. Из восточной комнатушки донеслось детское агуканье, сердце Баопу было готово выпрыгнуть из груди. Чтобы не испугать ребёнка, он прокрался в комнату на цыпочках и осторожно положил на комод принесённые с собой кусочки бурого сахара и яйца. Только что покормившая ребёнка Сяо Куй смотрела на него твёрдым, но необычайно спокойным взглядом. Баопу обратил внимание, что у неё улучшился цвет лица, она выглядела красивее и моложе. Глядя на него, она натягивала кофту, чтобы прикрыть грудь. Баопу наклонился к ребёнку: розовый мальчонка таращился на него большими глазёнками, будто действительно что-то видел, и в них посверкивала радость. Баопу погладил маленькие ножки, и малыш тотчас засучил ими. Баопу укрыл его, не отрывая от него глаз с того самого момента, как вошёл в комнату. Ребёнок вдруг повернул взгляд в другую сторону и расплакался. Баопу растерянно стоял, не зная как быть. А кроха скинул ножками одеяло и разревелся в полный голос. Звук этот напоминал рёв воды в прорванной плотине и повергал в трепет. Сяо Куй попробовала сунуть ему в рот сосок, но малыш сердито выплюнул его и продолжил орать без перерыва. На крик вошёл Бо Сы и сразу уставился на Баопу, издавая вопросительные звуки. Сяо Куй глазами сделала ему знак выйти, что он и сделал. Ребёнок никак не унимался. Почему-то этот плач был невыносим Баопу, от него всё внутри будто разрывалось. Он взволнованно ходил возле кана, потом присел на краешек и стал терпеливо ждать, когда это кончится. Постепенно ребёнок затих, и Сяо Куй обтёрла его мягким жёлтым платочком.

Баопу побыл в комнате ещё немного. За всё время он не произнёс ни одной целой фразы. Малыш Лэйлэй где-то играл и так и не появился. Счастливая Сяо Куй лежала на кане и, когда малыш затих, она спокойным взглядом смотрела то на него, то на Баопу. В окно падали солнечные лучи, в комнате было тепло. Услышав запах роз, Баопу огляделся и увидел их в старой цветочной вазе на углу комода.

Вернувшись от Бо Сы, он застал дядюшку. Тот ещё не ушёл и впился в Баопу маленькими серыми глазками.

— Как у Сяо Куй ребёнок, без дефектов? — поинтересовался он первым делом. — Я тут вспомнил про свинцовый цилиндр…

Баопу покачал головой:

— Самый лучший ребёнок. Мальчик. Вырастет здоровее всех.

Цзяньсу с прошлого приезда так и не появлялся. Новые вещи в магазине были почти все распроданы, фильмы крутили одни и те же. Урождённая Ван несколько раз на дню произносила имя Цзяньсу, «должностное лицо» вставила его визитку на обратную сторону своего зеркальца. Заходившие в магазин работники фабрики задерживались подолгу, казалось, у них полно свободного времени. Управляющий Чжао Додо вскоре после прибытия комиссии по проверке стал вести себя необычно — каждый день напивался, потом ложился у себя в конторке, проклинал появившихся в Валичжэне предателей и обещал рано или поздно с ними разделаться. В связи с арестом импортной лапши и прекращением кредитования дела в компании резко ухудшились. Пришлось приостановить работу группы экспортных продаж и сосредоточить средства на расширении производства. Но расширение стояло на месте. А вот работа группы по проверке шла успешно, дело понемногу вырисовывалось. Под проверку попал и Чжоу Цзыфу из уездного парткома, и ему уже было не до защиты Чжао Додо. Этим делом уже интересовался провинциальный партком и комиссия по проверке дисциплины, оказался вовлечён и заместитель департамента провинциального управления внешней торговли. Позиция секретаря городского парткома Лу Цзиньдяня была твёрдой, и при дознании он вёл себя абсолютно недвусмысленно. Староста улицы Гаодин Луань Чуньцзи поначалу пытался чинить препятствия расследованию, но потерпел полное поражение. Ли Юймин, человек добродушный, но большой путаник, подвергся суровой критике от вышестоящих организаций за беспринципность и недисциплинированность. В конце концов он стал сотрудничать с группой проверки. Воспользовавшись длительным отсутствием Цзяньсу, кто-то доложил, что он привёз в Валичжэнь порнографические материалы, разлагающе действует на нравы и нарушает уголовное законодательство. Главной уликой выдвинули джинсы и киносеансы. Главным обличителем выступил Длинношеий У, ему оказывал всяческую поддержку Ши Дисинь. Полиция сразу начала расследование, и сотни молодых людей приходили в джинсах, чтобы засвидетельствовать невиновность Суй Цзяньсу, даже старики утверждали, что в фильмах нет обнажённых мужчин и женщин и что они гораздо более приличные по сравнению с «райками» прошлых лет. Тем не менее полиция приняла решение о сокращении числа киносеансов, их стали показывать раз в две недели. В эти дни, когда возникло столько неожиданных трудностей, Суй Бучжао и Суй Баопу многократно поминали Цзяньсу. Обоим казалось очень странным, что он оставил процветающее дело в городке и от него так долго ничего не слышно.

Однажды урождённая Ван передала Баопу открытую телеграмму. Она была прислана на адрес «Балийского универмага», и в ней было всего два страшных слова: «Су болен».

— Кто её прислал? — спросил Баопу.

Ван покачала головой:

— Вот эта бумажка и всё.

Баопу смотрел на эти два слова, сердце бешено билось. Решив немедленно ехать в город к Цзяньсу, он пошёл к Суй Бучжао.

Приехав, Баопу полдня потратил, чтобы разыскать «Балийский универмаг». По тому, как отводил взгляд хозяин, который и прислал телеграмму, он сразу понял, что дело серьёзное. Баопу хотелось всё выяснить, но стоило хозяину заговорить, как он побледнел и сполз на пол. Хозяин помог ему сесть на стул и, запинаясь, произнёс:

— Великое несчастье постигло наш магазин, великое несчастье… Это словно гром среди ясного неба.

Все в магазине прислушивались к тому, что рассказывает хозяин старшему брату управляющего.

Хозяин сообщил, что в течение этого года у Цзяньсу нередко кружилась голова. Один раз он упал в обморок, и его отвезли в клинику, а потом в большую больницу. Поначалу всем казалось, что ничего страшного нет, Чжоу Яньянь и продавщицы из магазина каждый день навещали его. Чжоу Яньянь оставалась у него даже на ночь. Исследования продолжались довольно долго, и на беседу вызвали ближайших родственников. Тогда все поняли, что дело плохо. Хозяин предложил Чжоу Яньянь узнать результат обследования: они с Цзяньсу хоть и не были зарегистрированы, но давно уже жили как муж и жена. Она пошла, но вернулась вся в слезах: у Цзяньсу неизлечимая болезнь. В магазине все были в панике и, посовещавшись, решили Цзяньсу не сообщать, а вызвать родных. Чжоу Яньянь, ссылаясь на плотный рабочий график, уже несколько недель не показывалась в больнице. Когда хозяин сказал, сколько магазину уже пришлось заплатить за пребывание Цзяньсу в больнице, голос его дрожал.

— Ну и как быть? — спросил Баопу. — Срочно перевести его в другую больницу?

Хозяин замахал руками:

— Эта больница большая и очень известная. Если там не вылечат, то и нигде не вылечат. Это просто болезнь такая, я не из-за денег переживаю. Лучше бы его домой отправить, что захочет поесть, то ему и подавать…

— Но ему в этом году всего тридцать семь! — со слезой в голосе воскликнул Баопу.

Он пошёл в больницу. Завидев брата, Цзяньсу издалека протянул к нему руку. Они крепко обнялись.

— Припозднился я, Цзяньсу. Надо было повидать тебя раньше, не оставлять тебя на чужбине одного. Я не выполнил долг старшего брата… — Он приглаживал растрёпанные волосы Цзяньсу, а в горле стоял комок.

— Я не хотел, чтобы ты знал, боялся, что в городке узнают. Если не судьба вернуться на своих ногах, лучше умру здесь, в городе! Не хочу, чтобы дома увидели умирающего человека… Но я действительно скучаю по дому, скучаю по Ханьчжан, по дядюшке, по городку. В городе у меня нет близких людей, Чжоу Яньянь и та не приходит…

— Нам надо переехать в другую больницу. Обязательно нужно вылечиться.

— Эта болезнь неизлечима.

— На свете нет неизлечимых болезней.

— Брат! — приподнявшись на кровати, взмолился Цзяньсу. — В последнее время мне каждую ночь снится дом, я так надеялся, что ты приедешь и заберёшь меня. Ты не представляешь, как я мучаюсь! От такого и здоровому человеку стало бы хуже. В городе меня не вылечат, я это прекрасно понимаю, забери меня отсюда.

Суй Баопу молчал, долго вглядываясь в обескровленное лицо брата.

Цзяньсу снова взмолился, и он прижал его лицо к своей груди.

На другой день они отправились в Валичжэнь.

Навестить его пришли все родственники семьи Суй, приходили также Лу Цзиньдянь, Цзоу Юйцюань, Ли Юймин и другие начальники. Когда заявился Четвёртый Барин, Ханьчжан стояла во дворе и всхлипывала. Завидев его, она тут же перестала плакать и упёрлась в него глазами. Высокая солидная фигура Четвёртого Барина немного помаячила во дворе и направилась прочь. Валичжэнь притих, совсем как после гибели на фронте Суй Даху. Казалось, сам городок заболел неизлечимой болезнью. Не радовались даже те, кто обычно только и ждал случая посмеяться над семьёй Суй. Потому что было не смешно — это было уведомление о смерти. Приходивший к Цзяньсу Суй Бучжао, уходя, споткнулся, упал посреди двора и не хотел вставать. Он лежал на мокрой земле, глядя в небо и выкрикивал что-то невразумительное. Заметив кружившего ястреба, он поднял обе руки. Ястреб ходил и ходил кругами, то ли озирая весь городок, то ли наблюдая за двором семьи Суй. Суй Бучжао вдруг вспомнил о большой птице в небе над городком в тот день, когда откопали старый корабль. И крикнул: «Эй ты! Увидел что? Если увидел — дай голос!»

Когда стемнело, люди разошлись. В каморке Цзяньсу остались втроём братья и сестра. Через какое-то время Ханьчжан пошла готовить. Цзяньсу поел совсем чуть-чуть, но похвалил сестру, мол, очень вкусно. Ближе к ночи поднялся ветер. Вдруг кто-то постучал в окно — раз, два. Приподнявшись с кана, Цзяньсу воскликнул:

— Даси!

Баопу и Ханьчжан замерли, Цзяньсу хотел спуститься с кана, но они поспешили остановить его. Дверь открылась, и действительно вошла Даси. Она присела на край кана и стала смотреть на Цзяньсу так, будто никого больше в пристройке не было. На глазах Цзяньсу выступили слёзы. Она вдруг обняла Цзяньсу и положила голову ему на грудь. Баопу вытер уголки глаз и, потянув за собой Ханьчжан, вышел из комнаты.

Оставшиеся вдвоём в каморке молчали. Слёзы Цзяньсу скатывались на чёрные волосы Даси, на её лицо. Она вытерла ему глаза, а он, ухватив её руки, принялся целовать их, а потом вдруг резко отпустил, сжался в уголке кана и тихо, почти неслышно проговорил:

— Даси, у меня неизлечимая болезнь. — Даси покачала головой, глядя на него большими сверкающими глазами. — Это правда. Я теперь ничего не боюсь, вот и вернулся.

Даси продолжала качать головой…

Спустя неделю группа проверки объявила о своём решении: на компанию по производству лапши накладывается крупный штраф. Все поняли, что Чжао Додо пришёл конец, изначальные вкладчики были вне себя от гнева. После отъезда группы проверки Валичжэнь вступил в полосу нескончаемых скандалов и перепалок. Луань Чуньцзи без конца ругал Ли Юймина, называя его самым никчёмным человеком из семьи Ли. Ли Юймин на это никак не отвечал, он закрылся дома, чтобы поразмышлять о допущенных ошибках. Ему казалось, что несколько десятков лет жизни прошли как во сне, сплошная путаница. Удар на этот раз оказался слишком жестоким, и ему подвергся не один Чжао Додо, а весь Валичжэнь. Производство на фабрике двигалось еле-еле, и вскоре случился «пропавший чан». Чжао Додо, наплевав на всё, заперся у себя в конторке. Крутились, как на сковородке, лишь работники. Жители понимали, что на сей раз «пропавший чан» подобен удару, нанесённому умирающему, — положение фабрики было абсолютно безнадёжным. Ответственные работники горкома и улицы Гаодин лично поднимали людей на то, чтобы исправить ситуацию. Лу Цзиньдянь в цеху надрывал глотку. По прошествии трёх дней Ли Юймин привязал на дверь красную ленточку от злых духов. На четвёртый день в городе услышали знакомую кисловатую вонь, которая шла от чана с раствором и отстойника и привлекала к дверям полчища мух. Суй Баопу в отчаянии ухаживал за младшим братом. Проведать его пришёл старик Го Юнь, который тяжело вздохнул и увёл Суй Цзяньсу с собой.

Баопу прибыл в цех и начал действовать. Шёл уже четвёртый день, и вокруг разило кислятиной. Он велел жечь полынь, чтобы отогнать мух, а сам с несколькими дюжими молодцами принялся размешивать чан и отстойник. Хлебнул из железного ковша и на следующий день мучался от поноса. Нестерпимая боль в животе не отпускала несколько дней, но он, стиснув зубы, продолжал давать указания рабочим по приведению раствора в порядок. Никто в цехе праздно не шатался, несколько дней все трудились в поте лица. Забрызганные до невозможности, но плотно облегающие джинсы Наонао, казалось, волновали мужчин ещё больше. Она целыми днями молчала, появляясь на грязных и трудных участках, и на губах у неё постоянно играла счастливая улыбка. Ночью она поджарила кусок крахмала, перебрасывая из руки в руку и дуя на него, разломила пополам и половину сунула Баопу. Прошло шесть дней, и на седьмой по цеху разлился приятный аромат. «Заработало!» — возбуждённо закричали все, кто там был, и уставились в спину выходившего из цеха Баопу. Наонао вернулась к чану, чтобы как прежде поправлять мокрые плети лапши. За всё это время Чжао Додо ни разу не вышел. Когда производство вернулось в обычное русло, он появился с налитыми кровью глазами, разя перегаром и изрыгая ругань. Разобрать можно было лишь два слова: «Прикончу его».

Чжао Додо нередко садился за руль автомобиля, гонял он лихо, и в городке все обходили его за версту. В остальное время запирался в конторке, беспробудно спал, пил и бродил туда-сюда, осыпая всё и вся бранью. Однажды он заявился в «Балийский универмаг» и стал умолять «должностное лицо» вернуться на работу в компанию. Потянулся было к её груди, но тут же отдёрнул руку, сделав несколько странных жестов. Увидев, что он не в себе, «должностное лицо» злорадно захлопала в ладоши. Вечером она пробралась к конторке управляющего и стала подсматривать в щёлку двери. Чжао Додо с потемневшим лицом расхаживал там в одних большущих трусах. Она почему-то решила, что он скоро умрёт, и безумно обрадовалась. На подоконнике она заметила тесак и вспомнила, как однажды вечером он угрожал ей, размахивая им. В этот миг ей страшно захотелось схватить этот тесак и рубануть ему где-нибудь, а потом смотреть, как из раны хлещет кровь. Судя по всему, Чжао Додо скоро конец, и она была очень рада. Больше всего ей хотелось отомстить ему именно сейчас, но никак было не придумать, как это сделать. Она изо всех сил пнула дверь, повернулась и убежала.

Вернувшись домой, Баопу почувствовал, что никогда ещё так не уставал. С того времени, как заболел Цзяньсу, и с тех пор, как «чан пропал», он ни разу не выспался как следует. Он лёг на кан и крепко уснул. Ему снилось, что в какой-то туманной дымке они идут с братом по берегу реки. Цзяньсу выглядит совсем не больным, лицо сияет свежестью, и он показывает на что-то впереди. Голубой песок простирается далеко вперёд. Вдали постепенно вырисовывается что-то ярко-красное, скачущее. Оно приближается, становится всё больше, и оказывается, что это гнедой семьи Суй. Цзяньсу вскакивает на него, Баопу тоже, и старый жеребец мчится вперёд, из-под копыт у него летит голубой песок… Проснувшись и вновь переживая красивый сон, Баопу вспомнил, что про нечто подобное рассказывал брат. Взволнованно спрыгнув с кана, он помчался в дом Го Юня. «Старик-врач — единственный человек в городке, который понимает членов семьи Суй, — думал он по дороге. — Если и Го Юнь скажет, что дело безнадёжно, то Цзяньсу и впрямь конец. Возможно, этот сон — счастливое предзнаменование, а может, совсем наоборот».

Открыв ворота во двор старого врача, Баопу увидел, что тот сидит под кустом глицинии и читает.

Ему не хотелось беспокоить старика, и он собрался было пройти на цыпочках рядом. Го Юнь держал в руках прошивную книгу, голова чуть поворачивалась во время чтения, он перелистывал страницу через каждые несколько секунд. Баопу никогда не видел, чтобы читали так быстро, и очень удивился. Старик держал книгу средним и указательным пальцем правой руки, и через какое-то время большая часть книги уже была прочитана. Баопу вздохнул, а старик положил книгу на каменный столик и предложил ему сесть на каменную табуретку рядом. Усевшись, Баопу никак не мог оторвать глаз от книги:

— Ты сейчас столько прочитал?

Го Юнь кивнул. Баопу встал и снова сел, без конца качая головой.

Го Юнь усмехнулся:

— Кто-то читает иероглифы. Кто-то читает предложения. Я читаю ци.

«Что такое „ци“? — хотелось спросить растерявшемуся Баопу. — Как это ци может быть в книге?» Старик отхлебнул чая:

— Пишущий не может не отразить в своём сочинении царящее в его душе ци. Ци следует за мыслью, есть ци, есть и волшебство. Темп чтения должен увеличиваться постепенно, нужно ухватить ци и следовать за ним; если ци прерывается, значит написано плохо. На книжной странице видишь сначала только чёрный цвет туши и иероглифы, похожие на чёрных муравьёв; когда начинает проистекать литературное ци, некоторые чёрные муравьи умирают, а некоторые остаются жить. Твои глаза видят лишь живое, пренебрегая мёртвым, при этом можно испытать чувства, владевшие автором в момент написания текста. Иначе это напрасная трата сил, всё поверхностно, никакой радости от чтения. — Глянув на Баопу, он взял книгу и сунул под одежду. Баопу сидел неподвижно и долго не говорил ни слова. Он понял далеко не всё, но ему казалось, что кое-что уяснил. И пожалел, что просиживал у себя на старой мельничке и не заходил к старику почаще. — Цзяньсу у меня вон там, — указал Го Юнь на восточную пристройку. — Принял успокоительный отвар и спит. Нужно, чтобы он пожил здесь подольше, полечился потихоньку, может, ещё есть надежда. Эх, он человек молодой, жизненных сил предостаточно, если как следует защищать его, полагаю, пагубные внешние воздействия отступят…

Баопу кивал, глядя на пристройку, укрытую сенью утуна. Ему хотелось рассказать старику, что из всей семьи Суй Цзяньсу пришлось тяжелее всего, что он жил в страхе и, возможно, уже исчерпал резервы своей молодости. Но он не стал этого говорить. Было ясно, что Го Юнь лучше всех понимает семью Суй, и лучше не придумаешь, чем препоручить брата его заботам. Он не ждал, что случится чудо, лишь надеялся, что, следуя советам самого мудрого старца в Валичжэне, брат сумеет найти нить надежды, чтобы выжить. Глаза Баопу затуманились. Го Юнь встал, прошёлся под глицинией и, глядя себе под ноги, проговорил:

— К счастью, у нас ещё есть время, будем кропотливо работать. С этого дня я буду следить за каждым его движением, чтобы ничего не пошло не так. Будет принимать лекарственные отвары, заниматься цигун, все продукты должны быть свежими. «Пять злаков поправляют здоровье, пять фруктов в помощь, пять видов мяса на пользу, пять овощей насыщают», надо исключать вредное воздействие и поддерживать жизненную энергию. Я, Го Юнь, уже глубокий старик, может, это последнее доброе дело, что мне позволяет совершить правитель небесный.

Тут Баопу обхватил старика за руку, губы у него дрожали, но он был настолько взволнован, что не мог выговорить ни слова.

Побыв немного во дворе, Баопу и Го Юнь зашли в дом. Дом издавна служил и клиникой, поэтому был достаточно просторным. После смерти жены Го Юнь жил в нём один. Внутри разносился запах трав, в восточной комнате стояли два высоких шкафа с лекарствами. В средней комнате помимо комплекта элегантной мебели красного лака расставлены несколько карликовых деревьев в горшках, скромных, но изысканных. Западная комната служила старику спальней и рабочим кабинетом. Войдя туда, Баопу тут же ощутил какую-то новую, особую атмосферу. Кровать, стол, стул, большой книжный шкаф рядом с кроватью, откуда удобно доставать книги. На стене несколько каллиграфических и живописных свитков — очевидно, очень старых. Над столом и на противоположной стене висят круглые диаграммы, которые можно было вращать. Одна называется «Шесть элементов ци по основным сезонам», а другая — «Исключение внешних патогенных факторов». Изображённые на них концентрические окружности были заполнены иероглифами: тут и названия сезонов по крестьянскому календарю, и термины традиционной медицины, и циклические знаки, и стороны света. При взгляде на всё это рябило в глазах, ничего не поймёшь. Увидев, что Баопу напряжённо хмурится, Го Юнь принялся объяснять, указывая на «Шесть элементов ци по основным сезонам»:

— Болезни человека связаны с круговоротом пяти стихий и шестью элементами природы. Шесть элементов природы — ветер, жара, влажность, огонь, сухость и холод — свою очередь подразделяются на три ян и три инь. Эти шесть изменений ци зависят ещё и от сезона. Шесть ци распределяются в году по двадцати четырём сезонам, и в соответствии с порождающими друг друга пятью стихиями имеют шесть этапов, каждый из которых отвечает за шестьдесят дней и восемьдесят семь с половиной часов…

Баопу с горькой усмешкой покачал головой:

— Чем дальше ты объясняешь, тем непонятнее становится.

Го Юнь пригладил бороду и замолчал. Через какое-то время он заговорил снова:

— Болезнь Цзяньсу сформировалась не за один день, и её основная суть связана с тем, о чём я только что говорил: будем ли мы спешить и применять значительные дозы лекарств или выхаживать его, не торопясь.

Баопу внимательно разглядывал диаграммы, вращая их. Чуть поодаль от книжного шкафа на полу стояла пара старинных каменных замков, Баопу знал, что такие используются для физических упражнений. Рядом с замками он увидел маленький мешочек и, пощупав его, понял, что он наполнен камешками размером с грецкий орех; сверху к нему были пришиты ещё два маленьких мешочка. Поняв, что это тоже для физических упражнений, он спросил, как ими пользоваться, но старик лишь покачал головой:

— Молодым людям про это знать не надобно.

В тот день Баопу несколько раз заглядывал к брату, но тот спал. После ужина он снова пришёл во дворик Го Юня и, войдя в пристройку, увидел Цзяньсу, который что-то высматривал, склонившись к окну. Цзяньсу вроде хотел обнять старшего брата, но, сделав пару шагов, повернулся и уселся на край кана. Баопу потрогал его лоб и почувствовал, что жар у него ещё не прошёл. Цзяньсу смотрел на него широко открытыми глазами:

— Брат! Тут приходила Ханьчжан и ушла, а я всё жду тебя. Го Юнь не разрешает выходить со двора, так ты уж приходи ко мне каждый день.

Баопу кивнул. Поправив одеяло, Цзяньсу откинулся на него. Он лежал так, не двигаясь, и смотрел на Баопу. Потом из его широко открытых глаз потекли слёзы.

Баопу вытер ему слёзы, а он вцепился ему в руку:

— Брат! Мне так много нужно сказать тебе. Я боялся, что если сейчас не поговорим, то и не придётся. Я знаю: мне не поправиться, и никому меня не обмануть. Мою болезнь не вылечить ни врачам в городе, ни Го Юню.

Баопу сердито стряхнул его руку:

— Это не так! Тебе нужно слушать, что говорит Го Юнь, он может вылечить тебя, и ты станешь крепким, как раньше. А эти мысли отбрось и не говори мне больше такого.

Цзяньсу сел и, ударив себя по ноге, воскликнул:

— Умереть я не боюсь, зачем обманывать себя? Не буду я этого делать! — Он кричал, а по лицу струились слёзы, и он вдруг умолк. Заметив в волосах Баопу седину, он вздохнул и снова откинулся на одеяло: — Хорошо. Я отбросил эту мысль. Я смогу жить, я смогу… стать сильным.

Баопу пересел на квадратную табуретку рядом с каном и закурил.

Глядя на потолок, Цзяньсу продолжал:

— Я много думал, когда был в больнице. Поначалу ко мне приходили, а потом, увидев, что дело плохо, перестали. Эта Чжоу Яньянь тоже перестала приходить. Зато никто не мешал размышлять о том, что было. О собрании по аренде, о наших с тобой спорах всю ночь, особенно о нашей последней ссоре. Думал о матери и отце, о том, как отец умер, о том, как прожил свою жизнь дядюшка. У меня появились сомнения насчёт самого себя. «Каким должно быть это поколение семьи Суй?» — думал я. Возможно, ты действительно прав, брат! Может, все в нашей семье должны быть такими, как ты. И мне не нужно было сражаться с Чжао Додо, не нужно было уезжать в город… Я думал и думал, до головной боли. Наверное, судьба у семьи Суй такая — она обречена на бесконечные страдания.

Ты ведь не знаешь, брат, я многое скрывал от тебя. Торговля в городе поначалу шла хорошо, но потом меня обманула одна компания, а после этого коммерсант из Уси. Магазин потерпел большие убытки, их пришлось возмещать мне вместе с хозяином. Когда я лежал в больнице, я заключил с ним договор, по которому в залог включается и магазин в Валичжэне. Всё это я от тебя скрывал. Ты пока не удивляйся, сейчас удивишься ещё больше. Помнишь, как мы с тобой поссорились, когда я вернулся из города? В тот вечер я лежал на кане и плакал горькими слезами, я понял, что ты решил принять компанию по производству лапши в её теперешнем жутком состоянии, и разозлился до крайности. Потому что урождённая Ван передала мне слова Четвёртого Барина Чжао Вина о том, что он хочет помочь мне занять место Чжао Додо. Я был доволен тем, что на этот раз всё складывается, и никак не ожидал, что вдруг вперёд выступишь ты. Как я возненавидел тебя! Какой лютой ненавистью! Тогда я впервые понял, что, оказывается, мой настоящий противник не Чжао Додо, а ты, мой собственный брат!

Баопу вскочил, уставившись на Цзяньсу, словно не узнавая, и громко вопросил:

— Что ты сказал? Что ты только что сказал?

Будто не слыша, Цзяньсу взволнованно продолжал:

— Тогда я плакал на глазах у тебя, а ты не понимал, из-за чего я плачу. А я плакал потому, что правитель небесный мучает меня так и эдак, и вот в конце концов послал мне такого противника. В город я вернулся озлобленный и полный ненависти. И ты думаешь, я успокоился? Нет, сегодня я выскажу тебе всё: поразмышляв в городе, я решил, что буду бороться за фабрику, неважно, в чьи руки она попадёт, но обязательно будет носить имя Суй. Потому что ты неоднократно говорил, что так не будет! Я собрал все силы, через урождённую Ван снёсся с Четвёртым Барином, чтобы победить в этой схватке, чтобы нанести тебе поражение и завладеть компанией!.. Видишь, брат, до чего я запутался, собрался войти в сговор с семьёй Чжао, чтобы противостоять тебе. Я думал так ещё за несколько дней до того, как попасть в больницу. Теперь можешь изругать меня, избить до смерти, я и не подумаю ударить в ответ, потому что я замыслил дурное. Но правитель небесный всё видит, он в этот критический момент осудил меня на смерть, наслал неизлечимую болезнь. Битва не состоится, я наказан небом, и мне прощены все прегрешения перед тобой, Даси и всеми остальными. Но я счёл, что перед смертью нужно сказать тебе всё это, чтобы ты знал, что в семье Суй может оказаться человек до такой степени скверный!..

От жара пот лился с него градом, откинувшись на одеяло, он тяжело дышал. У Баопу от переживаний покатились слёзы, он присел рядом с Цзяньсу, погладил его по голове, уложил его голову обратно на подушку. И пробормотал, будто говоря сам с собой:

— Я понял, я всё прекрасно слышал. Да, так, видишь ли, такое тоже может быть. Цзяньсу, Цзяньсу… — Руки Баопу дрожали, дальше он говорить не смог. Глаза его блестели в ночи, он долго-долго смотрел в окно. Потом повернулся к Цзяньсу и тряхнул его за плечи: — Когда ты уехал в город, я тоже много думал, сегодня я тоже хочу всё рассказать тебе! Своими словами ты меня страшно удивил, заставил переживать, но теперь я ничуть не виню тебя. Хочу поведать о своих думах и делах в это время. Ты ещё не знаешь. Когда в городок прибыла группа проверки и компания должна была вскоре развалиться, я вдруг осознал, что совершил непростительную ошибку! Ведь теперь убытки понесёт не одна эта компания, а весь Валичжэнь. Люди вложили столько своих сбережений, они не перенесут таких страданий — а я в это время сидел у себя на мельничке, как мертвец! Раньше я попрекал тебя, винил тебя, стиснув зубы, противился твоему отъезду в город, а теперь вижу, что мне не хватает именно твоего боевого духа. Ты можешь возразить, что разорился в городе подчистую, ну и что, скажу я, тебе нужно лишь стремиться дальше, ты ещё разбогатеешь! Не смогут же тебя всё время обманывать! В душе я завидую твоей отваге, твоей смелости, твоей предприимчивости, стремлению всё преодолеть! Как раз этого всего мне и не хватает! А что же ты? Что ты только что сказал? Ведь это отрицание всего этого! Я уже не говорю о том, как ты заставил меня переживать! Отрицать ты должен лишь свою чрезмерную жадность! Я слишком полагался на свою доброту и справедливость, и что в результате? Ведь вкладчики внесли свои деньги, заработанные кровью и потом! Государство предоставило Чжао Додо кредитов на несколько сотен тысяч, а больше миллиона — это деньги несчастных инвесторов. У меня сердце разрывается, когда я вижу, как плачут среди них мужчины, как рыдают старухи! А если бы в тот день я стоял рядом с тобой на сцене и боролся за аренду, возможно, нам и удалось бы нанести поражение Чжао Додо. Какой я после этого добрый и справедливый? Раз за разом я проклинал себя, проклинал свои колебания, свою трусость, проклинал все старые недостатки, доставшиеся по наследству от семьи Суй. Я упустил прекрасную возможность, оказался недостойным старшим братом. Я критиковал себя и раньше, но беда в том, что эта критика не превращалась в реальность.

Это и хорошо и плохо, что наша последняя схватка не состоялась. Вот было бы славно, если бы ты разбил меня в пух и прах! Тогда я жалел бы всю оставшуюся жизнь! Но, попади компания в твои руки, рано или поздно бедствия снова обрушились бы на городок, и мне пришлось бы подняться с земли, вытереть кровь и пойти на тебя с кулаками, чтобы одолеть. Жаль, что этот жестокий бой не состоялся, он дал бы возможность набраться мужества. Ты обязательно окрепнешь, давай, приходи в силу! И если увидишь, что твой брат снова ни на что не годен, уж наладь ему кулаком по голове!

Цзяньсу уже не плакал, а возбуждённо смотрел на брата. И наконец сказал:

— Нет, когда я окрепну, я с тобой драться не стану.

Баопу покачал головой и устало присел на табуретку.

Помолчав, он заговорил снова:

— Я всё ещё занимаюсь теми подсчётами, они, чем дальше, тем больше запутаны, и конца им не видно. А в оставшееся время читаю ту тоненькую книжицу. Когда ты уехал в город, у меня на душе было особенно тяжело, особенно неспокойно. Я возвращался мыслями к Валичжэню и семье Суй, думал об их прошлом и настоящем. Никогда мне так сильно, как теперь, не хотелось стать крепче, стать сильнее, и никогда я так не сомневался в себе. Боюсь, с самого начала я так и не разобрался в этой книжонке, потому что, наконец, понял: она написана больше ста лет назад, и всё, что происходит в Валичжэне, гораздо сложнее. Но и пройти мимо этой книжки нельзя, она неразделимо связана с людьми семьи Суй. Но как читать её члену семьи Суй, если знаешь, что за сто с лишним лет в Валичжэне произошло столько событий? Ответа у меня нет. В этом-то и трудность. А ещё одна книжка, которую я часто почитываю — это «Вопросы к небу», Го Юнь дал. Она вообще несколько тысячелетий назад написана. Сколько изменений случилось за это время в Валичжэне! Какая связь может быть между двумя этими книжками? Как эту связь найти? Пройти мимо одной книжки нельзя, а можно ли пройти мимо этой? Например, разве могут жители Валичжэня похерить эти сто семьдесят с лишним вопросов? Если эту книжонку нельзя обойти вниманием, то можем ли мы поступать так в отношении других книг, которые не прочли теперь, но обязательно прочтём в будущем? Не будет ли считаться невниманием, если члены семьи Суй лишь запомнят эти сто семьдесят с лишним вопросов из этой книги? Можно ли будет так сказать, если они будут читать лишь пожелтевшие от времени книги, а книги с белыми страницами читать не будут? И к каким последствиям может привести такое невнимание? И если такие последствия можно разглядеть, кто сможет указать на них? Верным ли будет сказать, что «события в Валичжэне гораздо сложнее, чем описанное в книгах, и нет такой, в которой рассказывалось бы обо всём»? А вот ещё огромный дядюшкин фолиант «Канон, путь в морях указующий», не мы ли всей семьёй намеренно пренебрегали им в течение десятилетий? Если так, то каковы могут быть последствия? Почему эта книга для него дороже жизни? Есть ли связь между книгой, которой несколько тысяч лет, и этим каноном? Как нам определить эту связь? Обе эти книги с пожелтевшими страницами, но, с другой стороны, если мы станем читать лишь книги с белыми страницами, может, это тоже пренебрежение, только другого сорта? И каковы последствия подобного пренебрежения? Ещё нужно сказать об упомянутых мной толстых фолиантах: все ли эти толстые книги одинаково важны? Есть ли между ними связь? Одни просты и понятны, другие запутанны и сложны, какие читать, чтобы не разочароваться? Не слишком ли много слушали жители Валичжэня простого и понятного, что их умственные возможности ослабли? Не наскучат ли сегодняшним валичжэньцам сто семьдесят с лишним вопросов, которые на одном дыхании выпаливает автор книги, написанной пару тысячелетий назад? А если наскучат, как заставить их слушать дальше? И если задавать больше вопросов, не будет ли это отвращение результатом длительного невнимания к такому?.. Я без конца спрашивал себя, задавал один вопрос за другим, но ни на один не мог найти ответа. Разум устал мыслить, но ясности не прибавилось. Я сразу вспомнил про такое множество книг, и всё благодаря этой книжонке, что рядом со мной. Именно благодаря ей я понемногу становился крепче и осмеливался задавать вопросы себе.

Цзяньсу был поражён. Он не сводил глаз с разошедшегося брата. Тут Баопу встал: он вдруг понял, что говорит слишком долго и надо дать брату отдохнуть. Потирая руки, он подошёл к брату, чтобы поправить одеяло, дал несколько наставлений и направился к выходу. Он был уже на пороге, когда Цзяньсу вдруг окликнул его. Баопу замер.

Цзяньсу приподнялся к нему и стал теребить за рукав:

— Ты сегодня расскажешь мне об этом?

— О чём?

— О том, как умерла моя мать!

Баопу замер. Он покачал головой и выдавил:

— Ты всё знаешь, всё знаешь… Она отравилась.

Цзяньсу встал и холодно проговорил:

— Ты всегда скрывал от меня что-то. Я знаю, со смертью матери всё было не так просто, потому что, заговаривая о ней, ты всегда менялся в лице. Я тебя не заставляю, но ведь у меня неизлечимая болезнь! Это моя последняя просьба, и ты не можешь не согласиться! Сегодня вечером, сейчас, расскажи мне, я слушаю!

В мозгу Баопу снова возникла пылающая усадьба, огненные шары, скатывающиеся с кровли… Чжао Додо, раздирающий ножницами платье Хуэйцзы, её тело в кровавых полосах… Чжао Додо, который изрыгает проклятия и мочится… Он стиснул зубы, подбородок у него дрожал:

— Хорошо, я расскажу, расскажу всё.

Братья расстались лишь после полуночи. Баопу вернулся к себе, но заснуть не мог.

Ещё только рассвело, когда Баопу услышал стук в окно и, открыв его, увидел Го Юня. На старике лица не было, и он сразу спросил, не вернулся ли Цзяньсу домой. Баопу покачал головой.

— Плохо дело, — сказал старик. — Его нигде нет.

Голова Баопу загудела, он вдруг вспомнил, что ночью всё рассказал Цзяньсу! Он лихорадочно оделся и, таща старика за руку, поспешил к конторе Чжао Додо.

Дверь в контору была распахнута, но никого не было.

В это время издалека донеслись крики изумления. Баопу что-то почувствовал и помчался туда один.

Народу на улице попадалось всё больше, все бежали в сторону горкома. На пустыре перед зданием горкома народу было уже целое море, в нос бил запах гари. Баопу стал протискиваться вперёд и где-то на полпути увидел груду чего-то чёрного и курившийся над всем этим дымок. Разглядев рядом с этой грудой скорченный обуглившийся труп, он от испуга попятился. Кто-то указал на мертвеца: «Чжао Додо» — и тогда до Баопу дошло, что чёрные обломки — всё, что осталось от его машины. Люди ахали, расспрашивали друг друга, и Баопу наконец понял, в чём дело. Оказывается, Чжао Додо напился и, вихляя во все стороны, покатил к горкому, где ему позарез был нужен Лу Цзиньдянь. Из горкома кто-то вышел, чтобы остановить его, Чжао Додо решил, что это Лу Цзиньдянь и есть, дал газу и въехал в толстую каменную стену… Баопу вздохнул с облегчением.

В толпе вдруг послышались крики, и Баопу узнал голос Цзяньсу. Он стал проталкиваться через толпу, крича: «Дайте ему пройти, пусть он подойдёт поближе и посмотрит!»

Дрожа всем телом, Цзяньсу чуть ли не ползком продрался через плотную людскую стену.

Подхватив его, Баопу поднёс его к дымящемуся трупу Чжао Додо, чтобы он увидел все своими глазами. На поясе Цзяньсу он нащупал что-то твёрдое и вытащил, чтобы взглянуть. Это был ржавый тесак.