Стежки, дороги, простор

АХАЛИ-ГАГРА

Перевод Д. Ковалева

Пасмурная ночь. За окном шумит море. Будто кто-то неимоверно сильный хочет взобраться на берег, слизнуть с обрыва наш дом. Он, этот кто-то, не злой — в перекатах его усилий слышна скорее какая-то тоска, до скуки однообразная, многоголосая жалоба на судьбу, что осудила вот так, для какой-то непонятной цели, шуметь и шуметь… Ласковый, теплый, пенистый шум. Если ты сильный и сам, он покачает тебя на волнах. Если ж ты слабый, лучше не лезь, как драчливый мальчишка к здоровенному дядьке, а то он только потреплет огромной ручищей твою чуприну — заплюет твои ноги песком, повалит и выкатит вместе с галькой на берег. Даже вроде бы скажет: «Ну-ну!..» Так он и говорит, так и слышна в его шуме понурая, незлая угроза взрослого, который занят своим невеселым делом и не любит, чтобы ему мешали.

Днем оно, море, ласковое, солнечно-бирюзовое. Горы — темно-зеленые. Идешь по берегу, забудешься на мгновение, где ты, и вот — сквозь зелень деревьев в саду— увидишь, кажется, тучу. Дождь будет, что ли?.. И вдруг вспомнишь, что это — Кавказ!.. Снеговых шапок не видать. До самой вершины зеленой горы взбираются деревья, которые отсюда, с морского берега, кажутся кустами. Тучи над этой зеленью, или, лучше сказать, на этой зелени, видятся дымом огромных костров, разведенных где-то в горах. Костры эти долго горят, лениво и непрерывно пуская оттуда на море дым. А он никак не хочет разлучаться с зеленью гор.

Бескрайняя поэзия, которую нашей ложечкой не вычерпать до дна.

Теснины с каменистыми, сухими руслами. Горная дорога, обочь которой то бамбук, то гранатовые деревья с красными и упругими, как из воска, цветами, то дубы и грабы, то кусты ежевики. Каменные домики на высоких фундаментах. Удивительно маленькие ульи. Ослик стоит на склоне горы, никак не может придумать, где бы это напиться… Корова позвякивает жестяным ржавым колокольцем. Высвистывают дрозды. Козы пасутся с мешочками на вымени, чтобы козлята не сосали их без ведома хозяек. Старый абхазец, пастух в чувяках, наподобие сыромятных лаптей наших белорусских пастухов. Босоногие мальчуганы в тюбетейках. Загорелые, обязательно усатые мужчины волоком тащат на волах с горы толстые, гремучие бревна.

Радуле Стийенский, поэт не только за рабочим столом, рассказывает мне про свою далекую Черногорию. Интересный человек — с его приятно-ломаным русским языком, с его молодостью в шестьдесят лет, с его умным юмором и знанием гор.

Сердечная поэзия далеких мальчишеских лет!.. Как ему пахнет оттуда пастушья еда: овечий сыр, лепешка и дикий чеснок… Как он, Радуле, когда-то пробивал броню черепашкам, связывал их, запрягал в маленькую сошку и «пахал».

Мы идем по каменистой узкой дороге, опираясь на длинные бамбуковые посохи.

Далеко внизу — море с каемкой пены у берега.

Зеленые вершины гор, обмакнутые снизу в реденький студень облаков, все ближе к нам, а все же — высоко!..

— Добрый день! — с естественной приязнью к людям здоровается мой спутник со встречной абхазской старушкой. Засушенной, легкой, всей в черном. И вполне серьезно спрашивает у нее — Скажите, а далеко ли еще до Царьграда?..

Ночью была гроза: гром над морем и стук дождя по большим листьям смоковницы.

С утра — тучи, все еще темные, шли с моря на горы. Там, над вершинами, небо светлее, даже нет-нет да и покажется солнце. На западе — резко очерченная линия горизонта. На темной воде — белые барашки, на темном небе — белые чайки.

Свежо, красиво, пахуче.

В полдень ходили в горы.

В колючих зарослях ежевичника — черные, спелые ягоды. Насобираешь горсть, глотнешь — словно глоток веселого вина. Под сенью могучих буков, на высоте шестисот метров, лежат седые, пестрые от зеленого мха валуны…

Хорошо закурить, стоя над обрывом. И говорить «о временах грядущих»…

Хорошо раскачиваться, уцепившись за пружинистые ветви бука.

Хорошо найти студеный ключ и припасть к говорливой воде.

Хорошо и вспомнить, как ты вчера стоял на носу вихря-катера и — между тихим морем да спокойным небом — чувствовал себя вольным, как чайка!..