Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

2

Середина 1990-х годов.

Скорый поезд «Москва-Владивосток» стремительно мчится по Транссибирской магистрали. Пассажирский состав то ныряет в чёрные тоннельные норы, то вновь вырывается на простор сосново-лиственной тайги и серых скалистых сопок.

В плацкартном вагоне начинается утреннее движение пассажиров. Кто, осторожно придерживаясь за вертикальные поручни полок, пробирается с полной кружкой кипятка от титана на своё место. Кто, открыв спальный рундук, неторопливо роется в сумке, вынимая и выкладывая на столик съестные припасы. Мужчина — высокий костлявый дядька в майке и заношенных серых штанах-трико, закатанных до колен, из крайнего купе, торопится в туалет, слегка морщась от головной боли после вечерних посиделок в вагоне-ресторане. В узком коридорчике перед туалетом мужчину пытается опередить дама в длинном цветном халате с комнатной собачкой в руках. Собачке тоже надобно немедленно пи-пи. Она противно так затявкала на мужчину, оскалив тонкие острые клыки. Пришлось уступить место настойчивой даме. Сунув измятую сигарету в зубы, мужчина вышел в прохладный после духоты вагона тамбур. Навстречу вырос долговязый белобрысый парень в бейсболке с длинным козырьком назад и потёртых джинсовых шортах.

— Извиняйт, — посторонился парень, смущённо давая дорогу мужчине. Лязгнула железная дверь.

— Извиняйт, — передразнил парня мужчина, чиркая спичкой о коробок. — Тоже, поди, бухал вчера… Нерусский, что ли?..

Пассажиры просыпались, приводили себя в порядок, пили чай. Запахи еды от купе до купе плыли по вагону.

— Мам, а скоро Байкал, о котором ты вчера говорила? Это озеро, да? Оно глубокое? — с нетерпением спрашивал который раз за утро молодую миловидную женщину мальчик лет семи-восьми.

— Скоро… Озеро… Оно глубокое, — она сворачивала кусочек замасленной от завтрака газеты со столика, собирая крошки. — Сиди. Унесу мусор в ящик и будем смотреть в окошко.

— Успеем до Байкала остограмиться или нет? — с беспокойством втихаря рассуждали уныло в соседнем купе два бородатых мужика, когда заправили свои мятые постели.

— Доставай, — предложил один.

Напарник, отодвинув висевшую у изголовья над смятой подушкой брезентовую с капюшоном куртку, вытянул из рундука тугой рюкзак. Развязал. Вынул заткнутую бумажной завёрткой начатую бутылку спирта «Рояль». Следом банку свиной тушёнки.

— Где нож?

— Наливай. Потом откроем.

Напарник булькнул в стаканы, дребезжавшие чайными ложечками в подстаканниках.

— Ложечки вытащи.

— Что?

— Ложечки, говорю, вытащи.

— Ах, да.

— Интересно, в Слюдянке омуль ещё продают? — спросил один второго, когда занюхали кусочком хлеба.

— Так, поезд-то скорый. Не стоит в Слюдянке.

— А-а, точно, — с сожалением подтвердил напарник. — А раньше, при советской власти, стоял… Пассажиры затаривались омулем…

Прошло минут пять. Мужики становились разговорчивей. Мимо прошёл один из пассажиров их вагона — долговязый белобрысый парень с бейсболкой на голове длинным козырьком назад. В руке видеокамера.

— Странный какой-то? — кивнул один второму.

— Иностранец, поди.

— Почему?

— По одёжке видно. Да и камера, гляди, какая. У нас такую не купишь.

В соседнем купе продолжал канючить ребенок, поминутно спрашивая: — Ну, мам, когда этот Байкал начнётся?

— Мальчик? До Байкала уже скоро доедем, — заглянул в купе дяденька с бородой. Он исчез на минуту, чтобы порыться в рюкзаке. Опять появился, протянул карамельку чупа-чупсинку.

— А что надо сказать? — погладила сына по головке мама.

— Спасибо.

— На здоровье! — добродушно рассмеялся дяденька и исчез в своем купе.

Мимо вновь прошёл, уже в обратную сторону, долговязый с видеокамерой. Она так привлекала внимание мальчика, что тот, забыв о Байкале, устремился было за парнем, глядя вслед во все глазёнки на забавную невиданную вещицу.

— Куда? Сядь на место! Стыдно прямо за такого ребенка! — строго осадила сына мать.

— Что? Не слушается? — опять показался дядя с бородой. — Маму надо слушать. Как маму зовут?

— Мама Люда! — выкрикнул мальчик.

— А меня дядя Лёха.

— Эт-то что такое?! — женщина одёрнула ребенка за рукав рубашки. — Больше со мной никуда не поедешь. Такой большой, а мать совсем не слушаешься. Всё бабушке расскажу.

— Ладно, он больше не будет, — миролюбиво ответил за мальчика дядя Лёха и беззвучно засмеялся. После выпитого спирта на душе стало тепло и благостно. Хотелось общения. С кем-то разговаривать, что-то рассказывать, о чём-то расспрашивать. Со своим напарником, видно, обо всём вдоволь наговорились. Позади целый полевой сезон в тайге. Но, видно, с мамой Людой общения не получится. По проходу вновь возвращался парень в бейсболке.

— Слушай, милок, это что у тебя за такой аппарат? — обратился по-свойски к нему дядя Лёха.

Парень остановился, нагнулся к бородатому, ответил:

— Я вас не совсем понимай.

— Точняк иностранец, что я тебе говорил?! — возбудился дядя Лёха, толкнув напарника локтём в бок.

По вагону пробежала маленькая, похожая на моську, комнатная собачка.

— А ну, вернись! Кому сказала?! Лиза, вернись! Мы ещё не причесались! — за собачкой прошелестела дама в длинном халате.

Собачка добежала ровно до того купе, в котором ехал знакомый ей мужчина, пропустивший её без очереди в туалет, и опять противно затявкала.

— Ну, теперь-то чего тебе надо от меня? — чуть не взмолился мужчина. — Чаем тебя напоить? Или тоже опохмелить?

— Пойдём! Пойдём, моя хорошая! — догнала собачку дама в халате и подхватила на руки: — Лизонька моя умненькая, — дама поцеловала собачку в мордочку. — Пойдём в своё купе, сейчас расчешемся и я тебя вкусненьким угощу.

— Чтоб вас вместе с собачкой, — тихо проворчал мужчина и засобирался в вагон-ресторан. Пока никто из посторонних не смотрит, мужчина вытащил из-под простыни под подушкой предусмотрительно засунутый туда с вечера бумажник. Раскрыл, стал пересчитывать содержимое, в уме прикидывая финансовую возможность для дальнейших дней следования в пути…

«Так, — размышлял страдалец, торопливо перебирая согнутые вдвое мятые купюры разного достоинства. — Надо растягивать до дома. Только опохмелиться, и всё. Поди, этого хватит», — он решительно отсчитал запланированные на опохмелку купюры и засунул их отдельно в карман спортивной, видавшей виды мастерки, надетой на майку. Оставшуюся жиденькую пачку снова согнул вдвое и затолкал обратно в бумажник, который убрал в другой, застёгивающийся, карман. Убрав, для надёжности потрогал бумажник, ощущая слегка дрожащими пальцами его твёрдость.

— Чего так дорого? — потирая небритое лицо, спросил мужчина, сидя за столиком в вагон-ресторане.

— А вчера вечером было дёшево? — съязвил на ходу официант. Этим ресторанным работникам палец в рот не клади, всегда найдутся, что ответить. С ними в диалоге не потягаешься — опыт. Тёртые калачи работают в вагоне-ресторане…

— Так дорого, а ни хрена не берёт, — пробурчал недовольно мужик, наливая из графинчика красное вино в рюмку. — Разбодяженное, поди, — сделал он вывод, тыкая вилкой в овощной салатик. Для закуски взял самое дешёвое блюдо и два ломтика хлеба.

Прошло минут пятнадцать. Мужчина начал с любопытством поглядывать в окошко, за которым проносились деревья, чередуясь с открытыми прогалами леса. Мимо проходил официант. Задержался вопросительным взглядом на утреннем клиенте. Тот кивнул на столик.

— Сколько? — понял официант без слов.

— Столько же, — указал пассажир на пустой графинчик.

— Мужчина, спичками не богаты? — наклонилась сбоку крашеная деваха, разминая пальцами сигаретку.

— Спичками мы всегда богаты! — оживился тот и протянул коробок.

— Я подымлю и занесу, — пояснила деваха. — Вижу, вы не торопитесь.

Мужчина было хотел составить компанию и проследовать за нею в тамбур, но официант, вынырнув из-за девахи, поставил на столик наполненный графинчик.

— Не тороплюсь, не тороплюсь, — повторил мужчина, чувствуя, что жить стало лучше, жить стало веселей. Вспомнил, что скоро Байкал.

…Минуло часа полтора. В купе вахтовиков сидели сами вахтовики, молодой немец, мальчик из соседнего купе, он сосал чупа-чупс, и крашеная деваха. Она пришла в вагон с пассажиром из крайнего купе. Тот прилёг полежать, пообещав, что маленько подремлет, но тут же уснул.

В дежурном купе две проводницы рассуждали:

— Разгулялись вахтовики?

— Ладно, пускай. Вроде, смирные. Сидят себе потихоньку, наливают помаленьку. Не то, что прошлый раз, да?

— Так их тогда полвагона ехало. Сколько по линейным станциям милиция их поснимала?

— Вели бы прилично, никто бы не снимал. Нет, надо до поросячьего нажраться.

— Понятное дело. Сколько терпели при горбачёвском законе?

— И ничего. Здоровее были.

— Ну, я бы так не говорила. Сколько загнулось-то? Сколько тормозухи да клею перепили?

— Ох, не говори…

— Лахудра какая-то прицепилась?

— Пришла из ресторана с тем дяденькой из крайнего купе, который со вчерашнего с угара.

— Что делает?

— Кто? Лахудра?

— Нет, тот дяденька.

— Спит. А эта с вахтовиками. Сказала мне, что из восьмого вагона. На минутку сюда забежала.

— Знаем мы эти забеги. Я отдыхать ложусь, ты за ними тут приглядывай.

— Немец ещё этот припарился.

— Как его?

— Вилли. По паспорту зовут Вилли.

— Наливают ему. Не упоили бы.

— Не должны. Немцы много не пьют. Это не наши раздолбаи. Ладно, повнимательней будь. Я на боковую. Перегон большой. Четыре часа без остановок… У титана краник протекает. Как бы кто не ошпарился.

— Я предупреждаю пассажиров, чтобы вентиль сильно не крутили.

Проводницы будто специально для контраста подобраны. Одна полная, низкого роста. Вторая худая и высокая. На полной лифчик вот-вот лопнет под прозрачной белой блузкой. А второй он как бы и без надобности.

— Ты воздуху побольше вдыхай, а потом не дыши и дёргай! — учили вахтовики иностранца пить спирт.

— Дёргать? Что дёргать? И зачем не дышать? -Тот не мог понять, как это — сначала дышать, а потом не дышать?

— Ну, это значит, чтобы, — начал было объяснять Толян, но дядя Лёха перебил:

— Трудно нашенским это растолковать вашенским. Лучше смотри, как я делаю, и запоминай, — дядя Лёха плеснул в стакан спирта, поднёс к губам, выдохнул и выплеснул содержимое в рот. — Запомнил?

— Я-я, то есть да-да, — немец не без восхищения смотрел на дядю Лёху.

«Интересный гансик», — поедала глазами смазливого парня-иностранца крашеная деваха. Чуть погодя, пригласила покурить в тамбур, но тот отказался, объяснив, что некурящий.

— Спортсмен, значит? — деваха пододвинулась к Вилли, заглядывая тому в глаза.

— Да, немножко вроде того.

— По каким видам?

— Немножко лыжи. Горные лыжи. Слалом. Немножко плавание.

— Плавание — это хорошо, — довольно мотала головой деваха, чувствуя, как кружится голова. Намешала, дурочка, на халяву. Сначала красного вина в вагоне-ресторане с мужиком из крайнего купе, теперь ещё и спирта дёрнула… — А где плаваешь?

— О, бассейн зимой, а летом парк Нойзеенланд. Там классный пляж.

— Какой, какой парк?

— Нойзеенланд.

— Ужас. Язык сломать можно. А у нас в парке только деревья и кусты. У нас в парках не купаются. У нас там, в основном, бухают.

— Что делают?

— Непонятливый ты, Гансик, бухают, значит, пьют. Водку пьют, — показала она пальцем на стаканы.

— Я не Гансик, я Вилли, — на парня благоприятно подействовал «Рояль». Он начал проявлять интерес к разговорчивым вахтовикам, девахе и мальчику, предложив даже подержать в руках свою видеокамеру, но предостерёг вахтовик дядя Лёха:

— Смотри, уронит и разобьёт. Будет тебе потом и кино, и титры…

А раздобренный дружеским обхождением и чупа-чупсами мальчишка настырно тянул камеру за ремешок:

— Дай поиграть, ты же обещал!

Подоспела из соседнего купе мама Люда и утянула мальца за руку…

— Пускай бы посидел. Не мешает ведь, — попытался встрять дядя Лёха.

— Ну, прямо, не мешает. Мал он еще для таких посиделок.

— Да и сами бы посидели.

— Спасибо!

Деваха хихикнула. Потом, вдруг сделав серьёзное лицо, тоже засобиралась:

— Ну, ладно, мальчики, пора и честь знать. Пойду я до дому, до хаты.

— А где хата? — полюбопытствовал второй вахтовик, менее разговорчивый, чем дядя Лёха.

— В восьмом вагоне.

— Ну, уж вы то не покидайте наше мужское общество, чем богаты, тем и рады. Посидите с нами. О себе расскажите. Нам интересно, — зауговаривали гостью вахтовики.

— Так уж больно интересно? Сами-то откуда и куда?

— Домой возвращаемся с вахты. Золотари мы.

— Кто? Золотари? — деваха вдруг громко расхохоталась.

— Что смешного? — не поняли мужики.

— Да, у нас так называют тех, кто, пардон, — она глянула на Вилли, — уборные на улице чистят, то есть, туалеты, — деваха конкретно объяснила значение окончания фразы немцу.

— Что смешного? — не поняли мужики.

— Да, у нас так называют тех, кто, пардон, — она глянула на Вилли, — уборные на улице чистят, то есть, туалеты, — деваха конкретно объяснила значение окончания фразы немцу.

— А-а, — миролюбиво протянули почти в голос вахтовики, — ну, так для нас это не новость. Мы золото моем на прииске.

— Прилично хоть платят? — поинтересовалась деваха.

— Жёны не обидятся, — не без гордости признался Толян.

— Всё, что зарабатываем, сразу переводим по почте домой, — вдруг уточнил дядя Лёха, кинув взгляд на Толяна.

— Ждут вас женщины-то ваши?

— А как же, конечно, ждут.

— Любят, значит?

— А как же, конечно, ждут.

— Значит, теперь домой?

— Домой.

— На отдых?

— Ага.

— Надолго?

— Месяца на два.

— А потом?

— Опять на полгода.

— Спиртиком сильно не увлекайтесь, — неожиданно сказала деваха, как-то доверительно, словно проникнувшись к мужчинам-работягам, которые не бьют баклуши дома, а едут за тридевять земель заработать на хлеб. И сказано это было незнакомой девушкой незнакомым людям с какой-то потаённой чисто бабской, что ли завистью…

— Да мы по с устатку. Кирзуху желудочную, так сказать, размягчить. Вы посидите. Мы так устали без женского общества.

— Ну, хорошо, — согласилась деваха. — Ещё посидим, — она пододвинулась поближе к «гансику».

— Кстати, кстати, кстати, у меня есть тост. Давайте выпьем за священное море Байкал, потому что оно имеет прямое отношение к нашей работе.

— Почему? — удивилась деваха. С любопытством слушал и Вилли.

— А кто не знает слова из песни? — дядя Лёха затянул: — По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах… Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…

В купе появилась худая проводница. Укоризненно покачала головой:

— Вам тут что? Хор Пятницкого? Вы что, одни тут едете? Целый вагон для вас слушателей?

— Всё-всё-всё, мать, больше не будем, — взмолился дядя Лёха.

— Кончайте тут свой базар, а то на следующей станции милиция линейная…

— Намёк поняли, всё, закругляемся, — заверил Толян.

— И товарища-иностранца тут мне не спаивайте! Вам, девушка, не пора уже к себе возвращаться, в восьмой вагон?

— А я чего? Щас чаю попьём с ребятами. Хорошие ребята, они золото моют в горах.

— То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, — беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. — Ладно, сколько вам чаю?

— На всех, девушка.

— То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, — беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. — Ладно, сколько вам чаю?

— На всех, девушка.

— То мать, то девушка. Вы уже определитесь, — проводница белозубо улыбнулась, видно, растаяв душой при слове девушка.